Мне нравится, что он назвал кошку своим именем. Но кто так делает?
Ставлю локоть на стойку и кладу подбородок на руку.
- Так что же я должна сделать для тебя сегодня вечером, ОБожеМой?
Оуэн качает головой, берет бутылку вина и помещает ее в холодильник.
- Начни с того, чтобы никогда не обращаться ко мне так. После того, как ты с этим согласишься, я коротко расскажу тебе о том, что вот-вот произойдет.
Мне немного неловко, но его, кажется, это позабавило.
- Идет.
- Прежде всего, - начинает он, наклоняясь через стойку. - Сколько тебе лет?
- Недостаточно взрослая, чтобы пить вино.
И делаю еще один глоток.
- Оппа, - говорит он сухо. - Чем ты занимаешься? Учишься в колледже?
Он кладет подбородок в ладонь и ждет ответа на свои вопросы.
- Как эти вопросы готовят меня к сегодняшней работе?
Он улыбается. Его улыбка исключительно приятна, особенно в сопровождении нескольких глотков вина. Он кивает и выпрямляется.
Взяв бокал из моей руки, он ставит его обратно на стойку.
- Следуй за мной, Оберн Мейсон Рид.
Я делаю то, что он просит, потому что за 100 долларов в час буду делать практически все, что угодно.
Ну, почти все.
Когда мы спускаемся снова на первый этаж, он отходит в центр комнаты, поднимает руки и делает полный оборот по кругу. Я следую за его взглядом по комнате, охватывая простор комнаты.
То, как падает освещение - это то, что в первую очередь бросается в глаза. Каждый источник света фокусируется на живописи, украшающей совершенно белые стены студии, притягивая свое внимание только к картинам и больше ни к чему другому.
Правда, там действительно нет ничего другого. Белые потолок и стены, отполированный бетонный пол и картины.
Это одновременно и просто, и подавляюще.
- Это моя студия.
Он делает паузу и указывает на живопись.
- Это искусство.
Он указывает на прилавок с другой стороны комнаты.
- А здесь ты проведешь основную часть времени. Я буду работать в зале, а ты оформлять покупки. По большей части - это все.
Он объясняет все это так небрежно, будто каждый вполне может создать нечто такого же масштаба. Он кладет руки на бедра и ждет, когда я впитаю информацию.
- Сколько тебе лет? - спрашиваю его.
Сузив глаза, и он опускает голову, прежде чем отвести взгляд.
- Двадцать один, - говорит он так, будто возраст смущает его.
Будто ему не нравится, что он такой молодой и уже имеет успешную карьеру.
Я думала, он намного старше. Его глаза не похожи на глаза двадцатиоднолетнего парня. Они темные и глубокие, и у меня появляется внезапное желание окунуться в их глубины, чтобы увидеть все то, что видит он.
Я поворачиваюсь и перемещаю свое внимание на картины. Иду к той, что ближе всего ко мне, и с каждым шагом убеждаюсь в таланте, скрывающемся за кистью. Подхожу к той, что поближе, и у меня перехватывает дыхание.
Она грустная, захватывающая и красивая одновременно. Картина о женщине, которую, кажется, охватывают и любовь, и стыд, и каждую промежуточную эмоцию.
- Что ты используешь, помимо акриловых красок? - спрашиваю я, делая шаг ближе.
Я вожу пальцем по холсту и слышу его приближающиеся шаги. Он останавливается рядом со мной, но я долго не могу оторвать глаз от картины, чтобы оглянуться на него.
- Я использую много разных средств, от акрила для распыления краски. Зависит от того, что я рисую.
Мои глаза замечают прикрепленный к стене листок бумаги рядом с живописью. Вчитываюсь в слова, написанные на нем.
Иногда мне кажется легче умереть, чем быть его матерью.
Я прикасаюсь к бумаге, а затем смотрю на картину.
- Признание?
Я поворачиваюсь к нему, его веселая улыбка исчезла. Руки плотно сложены на груди, подбородок опущен. Он смотрит на меня, нервно ждет моей реакции.
- Да, - односложно отвечает он.
Я смотрю в окно, на бумажки, покрывающие стекло. Мой взгляд двигается по комнате, охватывая все картины и я замечаю полоски бумаги, прикрепленные к стене рядом с каждой.
- Это все признания? - произношу я в страхе. - Они от реальных людей? Людей, которых ты знаешь?
Он качает головой и идет в сторону входной двери.
- Они все анонимны. Люди кидают свои признания в отверстие вон там, а я использую некоторые из них, как вдохновение для моего искусства.
Я иду к следующей картине и читаю исповедь, прежде чем посмотреть на ее интерпретацию.
Я никогда не позволяю никому увидеть себя без макияжа. Мой самый большой страх - то, как я буду выглядеть на своих похоронах. Я почти уверена, что буду кремирована, потому что моя неуверенность сидит во мне так глубоко, что будет преследовать меня и в загробной жизни. Спасибо тебе за это, мама.
Я сразу же перевожу внимание на картину.
- Это невероятно, - шепчу я, вращаясь вокруг, чтобы оглядеть все, что он создал. Я иду к окну признаний, и нахожу то, что написано красными чернилами и подчеркнуто.
Я боюсь, никогда не перестану сравнивать свою жизнь без него с той жизнью, когда я была с ним.
Не знаю, что потрясло меня больше, воплощение признаний в искусство или то, что я могу коснуться руками чьего-то сокровенного.
Я очень замкнутый человек. Я редко делюсь своими настоящими мыслями с кем бы то ни было, даже если это могло бы быть полезным для меня.
Но соприкосновение с чужой тайной, и знание того, что люди, вероятно, никогда не делились ею ни с кем и не будут впредь, заставляет меня чувствовать связь с ними.
Чувство принадлежности. В некотором смысле, студия и признания напоминают мне Адама.
Расскажи мне что-нибудь о себе, что никто не знает. Что-то, что я могу сохранить для себя.
Я ненавижу то, что всегда связываю Адама со всем, что вижу и делаю.
Интересно, это когда-нибудь кончится? И кончится ли вообще?
Прошло пять лет с тех пор, как я в последний раз видела его.
Пять лет, как он скончался.
Пять лет, а я задаюсь вопросом, как и в признании передо мной, буду ли я вечно сравнивать свою жизнь с ним с жизнью без него.
И мне интересно, сколько будет длиться это разочарование.
Глава 2
Оуэн
Она здесь. Прямо здесь. Стоит в моей студии, разглядывая мое творчество.
Никогда не думал, что увижу ее снова. Я был так уверен, что вероятность того, что наши пути когда-нибудь пересекутся, минимальна, что даже не могу вспомнить, когда в последний раз думал о ней.
Но вот она, стоит прямо передо мной.
Мне хочется спросить ее, помнит ли она меня, но я знаю, что нет.
Как она могла запомнить, если мы не обменялись и парой слов?
И все же, я ее помню.
Я помню звук ее смеха, ее голос, ее волосы, хотя ее волосы раньше были намного короче. И хотя я знал ее еще тогда, мне никогда не приходилось разглядывать ее лицо.
Теперь, когда она рядом, я должен заставить себя не смотреть слишком пристально. Не из-за ее скромной красоты, а потому, что она выглядит вблизи точно так, как я себе ее представлял.
Однажды я пытался нарисовать ее, но не смог вспомнить достаточно, чтобы закончить картину. У меня чувство, что после сегодняшнего вечера, я попытаюсь снова. И я уже знаю, как назову картину - «Больше, чем одна».
Она переключает свое внимание на другую картину, а я отворачиваюсь, прежде чем она заметит, что я уставился на нее. Не хочу, чтобы стало слишком очевидно, как я пытаюсь выяснить, какие цвета нужно смешать, чтобы воссоздать уникальный оттенок тона ее кожи, или как бы я ее нарисовал, с распущенными или собранными волосами.
Я сейчас должен заняться кучей вещей, а не таращиться на нее.
Что я должен делать? Принять душ. Переодеться. Подготовиться к встрече всех тех людей, которые придут на выставку через пару часов.
- Мне нужно по-быстрому принять душ, - говорю я.
Она оборачивается с такой скоростью, словно я напугал ее.
- Не стесняйся, осмотрись. Когда закончу, разберемся с остальным. Это не займет много времени.
Она кивает и улыбается, и впервые, я задумываюсь, а Ханна - кто?
Ханна - последняя девушка, которую я нанял, чтобы помочь мне. Ханна - девушка, которая не смирилась быть второй по важности в моей жизни. Ханна - девушка, которая порвала со мной на прошлой неделе.
Надеюсь, Оберн не как Ханна.
Было столько всего, что я в ней не любил, и так не должно было быть. Ханна разочаровывала меня при разговоре, поэтому основную часть проведенного вместе времени, мы не разговаривали.
И она постоянно, постоянно рассказывала, что, если написать ее имя наоборот, все равно получится Ханна.(Ханна по англ. пишется Hannah)
