Артюр Рембо - Пьяный корабль. Cтихотворения

В оформлении переплета использованы репродукции плакатов художника Анри де Тулуз-Лотрека (1864–1901) и фрагмента картины «Угол стола» (1872 г.) художника Анри Фантен-Латура (1836–1904)

© Е. Витковский, составление, перевод, 2015

© А. Триандафилиди, перевод, 2015

© Ю. Лукач, перевод, 2015

© М. Яснов, перевод, 2015

© Б. Булаев, перевод, 2015

© А. Кротков, перевод, 2015

© Г. Кружков, перевод, 2015

© Я. Старцев, перевод, 2015

© Ю. Стефанов, перевод. Наследники, 2015

© В. Козовой, перевод. Наследники, 2015

© А. Ревич, перевод. Наследники, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

Нет света в комнате, и на подушках спальных

Чуть слышный шепоток двух малышей

                                                      печальных,

Склонивших головы, отяжелев от грез;

Под белым пологом им горестно до слез…

Снаружи воробьи озябли, стужа крепла,

Сковало крылья им под небом цвета пепла.

С туманом Новый Год пожаловал на двор,

Волочет по земле свой снеговой убор,

Поет и мерзнет он и, улыбаясь, плачет…

Двух маленьких детей волнистый полог

                                                             прячет.

Так тихо говорят, как будто ночь вокруг,

И их, задумчивых, бросает в трепет вдруг

От звука дальнего; а утро уж настало,

И как в стеклянный шар припевом из металла

Звук чистый, золотой снаружи бьет и бьет…

В их комнату сквозняк пробился, и вразмет

Одежды траура легли вокруг кровати.

К ним ветер северный пришел, как гость,

                                                    некстати,

Уныние одно вдохнул он в этот дом.

Кого-то, кажется, недоставало в нем…

Неужто не придет родная мать к малюткам,

Не улыбнется им тепло, со взглядом чутким?

Забыла ли она вечор камин разжечь,

Золу разворошить, от холода сберечь,

Накрыв своих детей пушистым одеялом?

Неужто бросила в бездушьи небывалом

На произвол ветров, совсем не защитив

Их в спальне, чтоб туда не задувал порыв?

О, греза матери, как пух, она согреет,

В уютном гнездышке птенцов своих лелеет,

На ласковых руках качая малышей,

Что безмятежно спят, а сны – снегов белей!..

И вот – у них в гнезде нет ни тепла, ни пуха,

Лишь ветер января там завывает глухо.

Им холодно, не спят, и страх царит в душе…

Сироты малые – вы поняли уже.

Нет матери у них, отец в краях не этих,

Служанка старая заботится о детях.

Четырехлетние, в дому они одни,

И грезы пробудить стараются они

Воспоминаньями, что радужны и четки,

Как бы молитвенно перебирают четки.

Какое утро, ах! сулит подарки им!

А ночью были сны, и с трепетом каким

В них каждый увидал желанную игрушку,

Конфету в золоте, цветную побрякушку,

И шумным танцем всё кружилось в пестроте,

То появлялось вдруг, то гасло в темноте!

Проснувшись, радостно встают они с постели,

Глаза руками трут, во рту вкус карамели,

И волосы у них растрепаны со сна.

День праздничный настал; им комната тесна,

Как были босиком, к родительским покоям

Бегут они, а там как будто суждено им

Улыбки повстречать, там расцелуют их

И шалости простят в честь праздника сей миг.

О, сколько прелести в словах их прежних

                                                       было!

Но изменилось всё, в дому теперь уныло,

А раньше в очаге большой огонь трещал,

Он комнату сполна и щедро освещал;

Алели отблески, пускаясь в танец ловкий

По старой мебели в блестящей лакировке…

И шкаф был без ключей!.. представьте,

                                             без ключей!..

Смотрели в скважину глазенки малышей…

Как странно, без ключей! Они мечтали, веря

В таинственность того, что там за черной дверью.

Казалось им, что там, за скважиной замка,

Неясный смутный шум летит издалека…

Но у родителей теперь в покоях пусто,

Нет алых отблесков, там тьма нависла густо.

И нет родителей, тепла нет в очаге,

Ни поцелуев нет, ни сладостей в фольге!

Печален первый день родившегося года,

В их голубых глазах посеяла невзгода

Задумчивость, печаль и слезы; хмурят бровь

И шепчут: «Ну, когда увидим маму вновь?»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В дремоте у детей смежаются глаза,

Вам показалось бы, что там блестит слеза.

Распухли веки их, с тяжелым спят дыханьем.

Как детские сердца чувствительны

                                              к страданьям!

Но ангел к ним пришел и вытер капли слез,

Вдохнул в тяжелый сон отраду ярких грез,

Веселые мечты, и кажется: улыбкой

Раскрылись их уста и задрожали зыбко.

Им снится, что они, на руку опершись

И голову подняв, глядят вперед и ввысь,

Вокруг себя глядят, и чудо зрят Господне:

Как будто в розовом раю они сегодня,

И сладко им поет сверкающий очаг,

И за окном – лазурь такая ж, как в очах;

Природа, опьянев от солнца, пробудилась,

Счастливая земля, нагая, возродилась,

Пригретая лучом, от неги вся дрожит.

А в доме их уют, тепло, очаг горит,

И траурных одежд не видно как дотоле,

И ветер не ревет у их порога боле.

Не фея ль добрая влетела к ним сюда?

И вот они кричат от радости… О да,

Свет розовый блеснул над материнским

                                                    ложем,

И здесь под простыней сверкнуло…

                                        предположим,

Что медальона два; они из серебра,

Гагат и перламутр, на них лучей игра,

И оба под стеклом сияют, каждый в раме,

И выбито на них два слова: «НАШЕЙ

                                                    МАМЕ!»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В сапфире сумерек пойду я вдоль межи,

Ступая по траве подошвою босою.

Лицо исколют мне колосья спелой ржи,

И придорожный куст обдаст меня росою.

Не буду говорить и думать ни о чем —

Пусть бесконечная любовь владеет мною —

И побреду, куда глаза глядят, путем

Природы – счастлив с ней, как с женщиной

                                                       земною.

Светило с вышины, очаг тепла и света,

На землю нежность льет; лучами разогрета,

Невестою она созрела для любви,

И сладострастный жар горит в ее крови —

И, лежа на траве задумчивого лога,

Мы чувствуем: она взыскует ласки Бога;

В ней женская душа, в ней страсть заключена,

И глубина земли зародышей полна!

Все зреет, все растет!

– Венера, о Богиня!

О древних временах я сожалею ныне,

Когда мохнатый фавн, от страсти ошалев,

В безумии скакал и грыз кору дерев,

И нифму целовал сатир среди кувшинок!

Копытами топча сплетения тропинок,

Вмещая целый мир, весельем обуян,

Со свитою своей ступал великий Пан!

И травы под стопой его козлиной млели,

Когда в сени лесной играл он на свирели

Великий гимн любви, и пело всё вокруг,

И откликался мир на этот чудный звук,

И отзывалась жизнь, и с ним стремилась

                                           слиться:

И вековечный лес, в ветвях качая птицу,

И нежная Земля, и Океан седой,

И вечная любовь звучала в песне той!

О, как жалею я о временах Кибелы:

В квадриге золотой, красавицею зрелой

Богиня с высоты спускалась в мир людей,

Струился водопад из близнецов-грудей,

Всему даруя жизнь, божественным потоком,

И каждый Человек был счастлив этим соком;

Припав к сосцам ее, он, как младенец, пил.

– Он был силен и добр, и целомудрен был.

Увы! Прошла пора богов, и скисли души,

И человек твердит, закрыв глаза и уши:

«Теперь я знаю всё». Безбожник и бахвал,

Он стал Король и Бог, но Веру утерял.

О, если б он сосал твои сосцы, Кибела,

Астарты не забыл пленительное тело,

Что розовый пупок являла из волны,

Сияя красотой в мерцании луны,

И в аромате роз над гладью белопенной

Вставала, как цветок, владычицей Вселенной;

Под взором черных глаз из-под густых бровей

В сердцах любовь цвела, пел в роще соловей!

Я верую в тебя, морская Афродита!

Увы! Твоя краса давно от нас сокрыта

С тех пор, как Бог иной нас приковал к кресту;

Венера, мрамор твой боготворю и чту!

– Уродлив Человек и грустен без предела;

Невинность утеряв, в одежды прячет тело;

Божественную грудь его покрыла грязь;

Как идол на костре, страдает, тяготясь

Оковами раба и узами обета!

И после смерти он в обличии скелета