Мечтает дальше жить, природу оскорбив!
– А Женщина, что нам несла любви порыв
И нежностью своей обожествляла глину;
Та, что могла увлечь несчастного Мужчину
К высотам за собой, чаруя и пьяня,
Чтоб он восстал из тьмы, обрел красоты дня,
Забыла навсегда умения гетеры!
– И вот, хохочет мир над именем Венеры,
Священным и благим – она ему смешна!
Вернитесь же назад, былые времена!
Окончен Человек! он отыграл все роли!
И близок, близок день, когда по вольной воле,
Свободный от Богов, окинет взором он
Те небеса, где был он некогда рожден!
И ты узришь тогда, как пламя идеала
На благородном лбу победно воссияло;
Как, раздвигая плоть, из тела Бог встает!
Как гордо он стоит без страха и забот,
Отринувший ярмо печали и сомненья,
И дать ему придешь святое Искупленье!
– Сияя и лучась, ты возвратишься вновь,
С улыбкою неся безмерную Любовь;
Придешь ты, осветив собой безмерность Мира!
И затрепещет он, как сладостная лира,
Впивая огневых лобзаний волшебство!
– Любови жаждет Мир! Так напои его.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Поднялся Человек, свободный и могучий,
И вот внезапный луч уже пронзает тучи,
И, как на алтаре, трепещет в теле Бог!
Был Человек рабом, но рабство превозмог
И хочет все познать! И мысли кобылица,
Что клячею плелась, сегодня ввысь стремится
С державного чела, дабы достичь высот!..
Пусть скачет без узды и Веру принесет!
– Зачем подернут мир лазурной немотою,
Где звезд огни горят нам россыпью златою?
И что таит от нас небес густой покров?
Найдется ль Пастырь там испуганных миров,
Что гонит их стада в неведомом просторе?
И стонет ли эфир, его указам вторя,
Пока миры, дрожа, ведут свой вечный бег?
– Но может ли узнать все это Человек
Иль помыслы о том – лишь праздные мечтанья?
И если краток путь с рожденья до закланья,
Куда уходим мы? Нас примет глубина
Тех океанских вод, где плещут Семена,
Зародыши, Ростки? А после Мать-природа
Нас воскресит – и мы однажды пустим всходы,
Как роза и зерно с пришествием весны?..
Нам не узнать того! Умы окружены
Невежественной тьмой и облаком тумана!
Из лона матерей явились обезьяны,
Которым ничего постигнуть не дано!
Мы жадно в мир глядим – но все вокруг темно!
И хлещет нас крылом сомнений злая птица,
И дальний горизонт умчаться прочь стремится!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Раскрылись небеса! Секреты их постиг
Сегодня Человек, свободный от вериг!
И ныне, окружен величием Природы,
Заводит песню он… и вслед леса и воды
Поют счастливый гимн, освободясь от зла!..
– Явилась в мир любовь! Любовь к нам снизошла!..
О, плоти красота! Величье идеала!
Возврат поры, когда любовь легко ступала,
И подчинял себе героев и богов
Стрелой малыш Эрот, и Каллипиги зов
Цветам дарил весну, а душам трепетанье,
И белоснежных роз текло благоуханье!
– О Ариадна, ты на краешке земли
С рыданием следишь, как в голубой дали
Белеет над волной Тесеево ветрило;
О девушка, не плачь! Твой разум ночь затмила!
Вот Лисий на своей квадриге золотой
Спешит, заворожен твоею красотой;
Влечет его пантер восторженная стая,
И брызжет виноград, дорогу обагряя.
– Несет Европу Зевс в обличии быка,
На спину посадив, и белая рука
Красавицы нагой за жилистую шею
Его приобняла, смущаясь и робея;
Он повернулся к ней среди студеных струй;
Она, закрыв глаза, приемлет поцелуй
Горячих уст его с томлением во взоре,
И пеной золотой ее ласкает море.
– Вот Лебедь на воде, в мечтанья погружен,
И белизной крыла объемлет Леду он,
Меж лотосом плывя и пышной лавророзой;
– Киприда между тем скользит волшебной грезой
И, красотой горда, вершит свой царский путь,
Не покрывая чресл, показывая грудь
И снежный свой живот, что черным мхом украшен;
– Вот шествует Геракл, неистов и бесстрашен,
Чей препоясан торс косматой шкурой льва,
И к облакам его возведена глава!
Стоит, освещена июльскою луною,
Дриада в тишине, и голубой волною
Течет ее коса; она обнажена,
И звездный свет во мху касается колена,
И смотрит в небеса бессловные она…
– Роняет белый луч стыдливая Селена
Туда, где вечным сном уснул Эндимион,
И поцелуй ее сияньем озарен…
– В журчаньи родника тоска и упоенье…
То Нимфы над водой мечтательное пенье
О юноше, что вдаль ушел в глухой ночи.
– Лобзанья ветерка призывно горячи,
Но он умчался прочь. И в темноте молчащей
Один лишь древний храм царит над мрачной чащей,
Где свил гнездо снегирь на мраморном челе…
– И боги смотрят в Мир и внемлют Нам – во мгле.
Перевод Ю. ЛукачаПо черной глади вод, где звезды спят беспечно,
Огромной лилией Офелия плывет,
Плывет, закутана фатою подвенечной.
В лесу далеком крик: олень замедлил ход.
По сумрачной реке уже тысячелетье
Плывет Офелия, подобная цветку;
В тысячелетие, безумной, не допеть ей
Свою невнятицу ночному ветерку.
Лобзая грудь ее, фатою прихотливо
Играет бриз, венком ей обрамляя лик.
Плакучая над ней рыдает молча ива.
К мечтательному лбу склоняется тростник.
Не раз пришлось пред ней кувшинкам расступиться.
Порою, разбудив уснувшую ольху,
Она вспугнет гнездо, где встрепенется птица.
Песнь золотых светил звенит над ней, вверху.
Офелия, белей и лучезарней снега,
Ты юной умерла, унесена рекой:
Не потому ль, что ветр норвежских гор с разбега
О терпкой вольности шептаться стал с тобой?
Не потому ль, что он, взвевая каждый волос,
Нес в посвисте своем мечтаний дивных сев?
Что услыхала ты самой Природы голос
Во вздохах сумерек и жалобах дерев?
Что голоса морей, как смерти хрип победный,
Разбили грудь тебе, дитя? Что твой жених,
Тот бледный кавалер, тот сумасшедший бедный,
Апрельским утром сел, немой, у ног твоих?
Свобода! Небеса! Любовь! В огне такого
Виденья, хрупкая, ты таяла, как снег;
Оно безмерностью твое глушило слово —
И Бесконечность взор смутила твой навек.
И вот Поэт твердит, что ты при звездах ночью
Сбираешь свой букет в волнах, как в цветнике.
И что Офелию он увидал воочью
Огромной лилией, плывущей по реке.
Перевод Б. ЛившицаС морильной свешены жердины,
Танцуют, корчась и дразня,
Антихристовы паладины
И Саладинова родня.
Маэстро Вельзевул велит то так, то этак
Клиенту корчиться на галстуке гнилом,
Он лупит башмаком по лбу марионеток:
Танцуй, стервятина, под елочный псалом!
Тогда ручонками покорные паяцы
Друг к другу тянутся, как прежде, на балу,
Бывало, тискали девиц не без приятцы,
И страстно корчатся в уродливом пылу.
Ура! Живот отгнил – тем легче голодранцам!
Подмостки широки, на них – айда в разгул!
Понять немыслимо, сражению иль танцам
Аккомпанирует на скрипке Вельзевул.
Подошвы жесткие с обувкой незнакомы,
Вся кожа скинута долой, как скорлупа,
Уж тут не до стыда, – а снег кладет шеломы
На обнажённые пустые черепа.
По ним – султанами сидит воронья стая,
Свисает мякоть щек, дрожа, как борода,
И кажется: в броню картонную, ристая,
Оделись рыцари – вояки хоть куда.
Ура! Метель свистит, ликует бал скелетов,
Жердина черная ревет на голоса,
Завыли волки, лес угрюмо-фиолетов,
И адской алостью пылают небеса.
Эй! Потрясите-ка вон тех смурных апашей,
Что четки позвонков мусолят втихаря:
Святош-молельщиков отсюда гонят взашей!
Здесь вам, покойнички, не двор монастыря!
Но, пляску смерти вдруг прервав, на край
подмостка
Скелет невиданной длины и худобы
Влетает, словно конь, уздой пеньковой жёстко
Под небо алое взметенный на дыбы;
Вот раздается крик – смешон и неизящен,
Мертвец фалангами по голеням стучит, —
Но вновь, как скоморох в шатер, он в круг затащен
К бряцанью костяков – и пляска дальше мчит.
С морильной свешены жердины,
Танцуют, корчась и дразня,
Антихристовы паладины
И Саладинова родня.
Перевод Е. ВитковскогоРукой в перчатке он поглаживал свою
Сутану, и форсил, не оставляя втуне
Сердечный жар, и был сусален, как в раю,
И верой исходил, вовсю пуская слюни.
И вот настал тот день, когда один Злодей
(Его словцо!), пока гундосил он осанну,
