Под вечер Света вырвалась домой, собрать обед и покормить четырёхлетнюю дочку Катю. На деда не было надежды — весь день на печи лежит и кряхтит. Только к столу слезает, и то еле ногами ворочает.
Пока мама возилась с тарелками, Катя прикрыла один глаз ложкой и прошептала деду.
— А глаза у тебя разные.
Дед хитро прищурил глаз с бельмом, насупил длинные, лохматые седые брови.
— Верно, Катенька, один правый, другой левый.
Придвинул поближе тарелку, плесканул ложкой по жиденьким щам, выловили хвост квашенной капусты, проговорил:
— М-да, это разве щи. Э-эх. Вот оно как, когда война-то.
— А куда деваться, вы же с Катей иждивенцы, — оговорила его Света, — Вот ты дед старый уже, Катя малая, на вас и выдают меньше, одна я за всех, как кобыла батрацкая.
— Дык, батраков уж нет давно.
— Ты дед, к словам не придирайся. Делать бы мог чего, а то только языком молоть знаешь.
— Да куда мне делать-то… руки трясутся, глаза не видят. Идти на работу? Металлистом в МТС ваш, так чтоль? Далеко… Вона триста метров до сельсовета, и то не пройду наверное.
Катя съела несколько ложек супа и залезла под стол, но тут же вылезла обратно.
— Деда, а я игрушку нашла в погребе — танк военный.
— Ну и играй себе на здоровье, — улыбнулся дед, от чего даже косматые брови подобрели, — Ты Света тоже не серчай, я ж понимаю. А вообще-то, капустка это самое зимнее лакомство, к нему бы огручиков.
Кате надоело слушать взрослых, она поставила танк перед дедом и громко спросила:
— А этот танк мой папка катал?
Старик поднёс к глазам деревянную игрушку.
— Дед, я не расслышала, ты что там о капустке?
— Света, я и не только о капустке, — он вздохнул, — Холодина, за окном, только держись. Крепкий ноябрёк. В такую погодку и огурчика и самогонки бы.
Света посмотрела на деда, на танк. На дальний угол, где под божницей стояла фотокарточка Кирилла, глянула украдкой. Сложенная вдвое тонкая казённая бумага заткнута за угол карточки. Два месяца как привезли известие.
— М-да, — нахмурился дед, — Такое время, шо самогонка круглый год по сезону.
Катя на дождалась ответа и принялась катать по столу игрушечный танк, а мама возле печки что-то делала с посудой. В тихой комнате от жестяного звона стало нестерпимо.
Дед покряхтел, а делать нечего, есть хочется. С беззубым хлюпом принялся за щи, и не успела Света попросить его вести себя приличнее, в сенях послышался негромкий скрип и глуховатый топот валенок. Дверь в комнату открылась, и с мороза воздух взвился ледяным парком.
Варя, Светина соседка и подруга, улыбнулась сразу всем задорно, как ребёнок, бросила короткое "ну здрасьте". Не успела размотать платок и расстегнуть пальто, пришлось посторониться. Следом в дом вошёл высокий лейтенант в добротном полушубке. Правая рука — в бинтах, и под ушанкой на лице повязка, разве что глаза не затянула.
— И как вчера прошло, всё получилось? — поинтересовалась Света.
— Да-да-да! — скороговоркой доложила Варя, — Председатель наш, ты и сама прекрасно знаешь, чудо человек, да и потом…
— А я за этим отпуск-то и выпросил, — добавил лейтенант.
— Так что знакомься, Светка, с нами заново. Перед тобой Варвара Биричева, а вот мой муж — Леонид.
— Ну вы даёте. Варя, тебе же шестнадцать только через месяц, в конце декабря.
— А председатель сказал, что раз такое дело, то и можно, — нашёлся лейтенант.
— Ну с тобой товарищ лейтенант, всё ясно, дело молодое, кобелиное.
— Ты Светка, хоть и старше на пять лет, а сама-то, — Варя не договорила, осеклась на полуслове.
— Ох, Варька, Варька, что ж ты так, предупредила бы, а то и на столе акромя щей ничего нет, я бы сбегала к бабе Дарье, нашли бы чего.
— Тут такое дело, — Леонид откашлялся, — Через нашу станцию пойдёт эшелон, 664-й гаубичный. Ну и в общем, прибывает через час или там около того. Светлана Васильевна, мы, стало быть, зашли попрощаться.
— Как? У тебя же, у вас, товарищ лейтенант, отпуск ещё два дня, или я что напутала? Куда же ты от молодой жены-то?
Варя покраснела и закусила губу.
— А я его никуда и не отпускаю.
И только тут Света заметила ремень, а за плечом нехитрый узел вещмешка.
— Света, я еду с ним. У меня же мама врач, — потом добавила чуть тише, — За мужем пригляжу и раненых бойцов смогу лечить. И я не хуже всякой медсестры тому полку сойду, обузой-то не буду, это точно.
— Ох, — только и сказала Света. Присела на лавку, взглянула за окно сквозь ранние узоры на ноябрьские сумерки, — Повезло тебе Варька.
Подруга поглядела на хозяйку, на её дочку малолетнюю, потом порывисто присела рядом, обняла, заглянула в глаза.
— Держись, Светка. У тебя вон — малая, да дед-горемыка.
Света хмыкнула и покосилась недовольно деду в спину. Гостям он даже слова не сказал, сидел насупленный и хмурый над тарелкой щей. А может и лучше, что молчит старый хрыч, подумала Света. Кому охота слушать ворчуна?
— Эх, Светлана, бывайте. Пошли мы, — кивнул лейтенант и выбрался из комнаты в сени.
— Да стойте уже! И мы пойдём, — решила Света.
— А тебя там, — Варя кинула за окно, — На работе не хватятся?
— Ой, да перебьются, я ж ненадолго. Варюха-горюха в замуж выскочила, а ещё и к фронту собралась. А тут Катюшка с дедом-дуралеем, все на мне. Не сволочи ж, поймут.
Варя улыбнулась и согласно кивнула.
Дед неторопливо дохлебал щи, потом решительно сказал.
— И я пойду.
— А ты-то куда, старый?
— Я знаю куда, Светка. Там эшелон, там вести с фронту. Немец под Москву идёт, а вдруг возьмёт её, а я не буду знать?
— Ты что такое говоришь-то дед? — рассердилась Света, и со злости резко затянула платок у Кате на шее. Девочка ойкнула.
— Дай помогу, — предложила Варя, — Мне надо тренироваться.
— Не рано ли? — прищурилась Света.
— Так я повязки делать раненым.
Дед засмеялся было, но закашлялся. С натужным скрипом встал из-за стола, и не понятно, что скрипело, он или скамья.
— Дед, может, тебе помочь? — вернулся из сеней военный.
— Да я уж как-нибудь. Стой лучше тут пока, в сенях замёрзнешь. Лучше немца под Москвой остановите.
— Это, дед, ты не боись, мы остановим. Тут такое дело, без меня никак там не сдюжат. Вот и еду раньше срока. А что до мороза, так и не такие морозцы видали. Меня вообще мороз не берёт.
— Мне говорил, что и пуля не берёт, — хихикнула Варя.
— Ты мне но-но, субординацию блюди, жена, — прикрикнул Леонид и молодые засмеялись.
— Не берёт его, — ворчал дед, пока натягивал тулуп и нахлобучивал линялую ушанку. Влез в белые, под цвет своей нечёсаной в пол торса бороды, истоптанные валенки и прихватил из тёмного угла кривую палку с вытертым до блеска круглым верхом.
— То же мне богатырь нашёлся. Богатыри — не вы.
— Это он Лермонтова начитался, — заметила Света.
— А мы проходили Лермонтова в том году. Или не в том, а в прошлом, — Варя смутилась и прикрыла варежкой лицо.
Света только языком поцокала и головой покачала.
— Мам, а можно я военный танк возьму? — спросил укутанный к морозу человечек.
— Можно, Катенька, — вздохнула мама.
— А куда его? Я не дотянуся до карманов.
— Одна беда с вами, — вздохнула Света и положила игрушку к себе в карман.
На улице морозный вечер загустел колючей ветреной пургой, метал размашистые всполохи по земле и по небу. Ветер дробно стрекотал по одежде льдистой крупой. Словно назойливый дворняга-пёс, противно норовил лизнуть лицо морозно-жгучим языком.
Дед еле-еле плёлся сквозь метель, его перегоняла даже Катя-неваляшка, кутанная-перекутанная по погоде. На ветер и бросал свои ворчливые слова скрипучий дед. Кряхтел и кашлял, а ворчать не унимался.
— Да даже если немец и возьмёт Москву, ему не жисть. Кутузов он ведь тоже не дурак был, знал, как супостата извести. Возьми стервец-Наполеон, да подавись только.
— То, дед было давно и при царях, — поддерживал в споре лейтенант, — Сейчас совсем другое время. Вот как дадим немцу пинка у златоглавой, так он и околеет. Немец он же хлипкий. У них и каски на ночные горшки похожи, а что в ночном горшке? Такое дело, там известно что.
— А тут ты молод ещё знать. Оно как на морозце-то ещё по-крепче камня будет. Слышал я что будто чукчи эскимосские…
— Это вы, дедушка, что-то не то вспоминаете, — заметила Варя, — У них изо льда избушки, нам в школе говорили.
— Да это в сказках всё ваши избёнки ледяные, — отмахнулся дед, — Ох, ну и морозище. А мы кажись на месте.
За разговорами они и правда подошли к просторному срубу сельсовета. Под светом фонарей, пятнистым в снежной заверти, собрались уже множество людей. Где старики стояли, искорками рыжими виднелись самокрутки, а где бабы, слышался неровно громкий гомон голосов. Из темноты, со станции, прожектор паровозный вылепил по небу светло-снежный конус света. Дымила в темноту труба и лязгали металлом в темноте невидимые части эшелонного состава.
