Евгений Шатько - Вера

В тот день, когда наладчика Вальку Ефремова исключали из комсомола, дождь вконец расквасил улицы нашей слободки.

После собрания в низкой, задымленной комнате комитета комсомола фабрики остался только Федя Усин, секретарь комитета.

За окнами сгущались мокрые сумерки. Федя сидел на продавленном, с выпирающими пружинами диване и думал о том, как тяжело все-таки быть секретарем и исключать из комсомола своего старого друга.

Весной Вальку выбрали в комитет и дали ему физкультурно-массовый сектор. Он был сильным, ловким парнем, знал самбо и здорово бегал.

Во время соревнований он проявлял громадную активность, зажигал других и вел всех за собой. Когда проходила горячка борьбы, Валька становился унылым и томился, сам не зная отчего. Он давно порывался уехать из слободки на Восточно-Сибирскую магистраль или к Тихому океану. Валька так и говорил: «Уеду на Тихий». Когда его выбрали, он загорелся и дал слово в две недели создать футбольную команду. Сам он во сне уже забивал мячи. Желающих оказалось, конечно, полно. А достать деньги на трусы, майки, бутсы? Вот тут-то и пошло. Все это тяжелое, сложное дело легло на Вальку. Комитет денег не имел. Фабком со скрипом дал третью часть. В магазине за бутсами стояли на очереди шесть команд. Валька надоел председателю фабкома и директору. Шли недели, денег не было. Очередь подошла, денег не хватило, и бутсы уплыли из-под носа. Валька прибежал в комитет, бросил на стол деньги и сказал, что отказывается руководить этим дурацким сектором.

Федя велел Вальке положить деньги в карман и продолжить борьбу за создание футбольной команды.

Валька ответил:

— Я все равно уезжаю, обойдетесь без меня.

Федя понимал, что сейчас Валька не возьмет деньги, а к завтрашнему дню остынет, одумается и будет продолжать борьбу за создание футбольной команды.

Но заместитель секретаря, скуластая Эра Панаева, сказала безо всяких раздумий своим окающим ярославским говорком:

— Ты ренегат, Валентин. Последний ты ренегат, товарищ Ефремов!

Валька побелел, стал открывать и закрывать «молнию» своей вельветовой куртки. Это был плохой признак.

Эра пригрозила:

— Учти: мы без тебя обойдемся! А вот ты без нас совсем запутаешься.

— А, сдались вы мне! — крикнул Валька. — Нашлись вожди!

— Брось, Валя! Не позорься! — попробовал Федя урезонить Вальку по-дружески.

— Я уеду! — с вызовом, упрямо повторил Валька.

— Без выговора ты не уедешь! — озлился Федя. Он очень устал за последние три дня, и у него уже не было желания уговаривать, воспитывать. — А то и без билета поедешь!

— Угрожаете? Ну и черт с вами! А мне все разно! Вот!

Валька вдруг выхватил из нагрудного кармана пиджака комсомольский билет и положил его на стол. Все замолчали. Валька сделал головой какое-то ныряющее движение, точно хотел вылезти из пиджака, й схватил билет обратно. Потом он убежал.

На другой день его вызвали на заседание комитета. Он не пришел. Оказалось, он подал заявление об увольнении с работы.

Через неделю на комсомольском собрании цеха обсуждали Валькино дело. Он сидел с опущенной головой и за весь вечер не взглянул товарищам в глаза. Выступать он отказался. Мнения разделились; большинство было за выговор. Перед голосованием выступил худой, болезненный кочегар с черной косой челкой, запавшими глазами. Говорил он тихо, не сводя яростных глаз с опущенной курчавой Валькиной головы.

— Товарищи, я предлагаю обязательно исключить. Почему я предлагаю исключить?

Багровый моторист, который сидел рядом, ударил себя кулаком по коленям и закричал, возражая:

— Опять ты, Толька! Исключить всегда можно. Надо воспитать, воспита-ать!

Разом закричали все:

— Да он сознательней нас с тобой!

— Исключим — на всю жизнь запомнит!

— Нечего по головке гладить!

— Выговор, выговор!

В этот злой шум вошел и прекратил его тихий непреклонный голос кочегара:

— Почему, значит, исключить? Я объясню. Мы с Федей Усиным знаем Вальку давно, учились в одной школе пять лет. Я считаю, что Валька — очень способный человек. Он зверски сообразительный. Но ему все равно, с кем дружить, где жить, где работать, лишь бы ему, Вальке, было хорошо, легко и весело. Он любит жизнь, но ему наплевать на людей.

— Да чего ты! — закричал опять моторист. — Любит, не любит! Заладил. А ты-то вот любишь людей? Человека перевоспитывать надо!

Толя повысил голос:

— Он и футбольную команду для того создавал, чтобы самому прославиться!

— Врешь! — крикнул Валька и впервые поднял голову, но сразу же опустил ее снова.

— Ефремову давно наплевать на нашу фабрику, на наши заботы. Ему скучно и на работе и в комсомоле. Он уволился с работы, пора уволить его из комсомола!

Толя покачнулся и сел, все не спуская глаз с Вальки, точно держал его на мушке.

Теперь, после собрания, Федя сидел один и думал о том, как трудно все-таки быть секретарем и как хорошо было бы уйти на свою прежнюю работу в ремонтную мастерскую.

В комнате комитета стоял сплошной дым, здесь курили с утра до ночи, и все вещи, даже герань в углу, на тумбочке, пропитались дымом.

За окном, в домиках слободки, вспыхивали оранжевые огни, сгущая глухую синеву неба.

Феде больше всего на свете вдруг захотелось сейчас улечься на клеенчатый просиженный диван и уснуть под ритмичный родной гул станков. Но спать было некогда, следовало продумать план на завтра. Завтра надо было совместить три встречных общественных мероприятия: отправить в велопробег пятерых комсомольцев, причем один не имел велосипеда; провести воскресник на строительстве спорткомбината и встретить приезжающих на фабрику гостей — моряков с танкера «Саратов».

Федя встал, закурил, сказал себе, что это последняя папироса на сегодня, и стал соображать, как лучше совместить три встречных мероприятия.

В это время дверь чуть приоткрылась, и девичий голос спросил.

— Можно?

— Да.

Из-за двери послышался приглушенный спор.

— Пойдем, он один.

— Не пойду.

— Я говорю, никого...

— Да нет, иди ты, расскажи сама, — упрашивал тоненький, почти плачущий голос.

Федя подошел к двери и распахнул ее: в коридоре горел свет, и он узнал девушек. Прижавшись спиной к стене, со страхом глядела на него Вера.

Она училась вместе с Федей в школе, всегда была очень молчаливой. Руки она постоянно держала сцепленными перед грудью, так и на уроке отвечала. Была она высокая ростом, лицо круглое, всегда печальное.

Вторая, смуглая, курчавая, с острым цыганским лицом, была мало знакома Феде.

До того, как Федя раскрыл дверь, смуглая девушка, видимо, тянула Веру за руку. А как только появился Федя, она сунула голые загорелые руки в карманы сарафана и, притопывая ногой, зло смотрела на него, требуя своим взглядом: «Немедленно помогите, дело очень плохо!».

По растерянному, заплаканному лицу Веры и взволнованности смуглой девушки Федя сразу понял, что дело серьезное и «личного» характера, и поэтому заговорил просто, решительно и поприветливее:

— Заходите, заходите... Сюда всегда можно, в любое время, как в больницу.

Смуглая девушка взяла Веру под руку и повела ее было к двери, но Вера вдруг сказала властно:

— Ты не ходи, Лиля!

Лиля опять, скосив глаза, выразительно посмотрела на Федю и отступила.

Вера села на диван, Федя закурил еще одну «последнюю» папиросу и сказал:

— А вроде и не изменилась ты совсем, Вера. Какая была... тонкого сложения... и нисколько не поправилась что-то. И лицо, главное, такое же...

Говоря это, Федя прикидывал, что могло случиться с этой замкнутой, тихой Верой.

Он подошел к окну и раскрыл форточку. В комнату потек холодный воздух и ворвался отчаянный мальчишеский выкрик с улицы:

— Тумба, падай, ты убитый! Падай, Тумба!

Федя прикрыл форточку и попросил:

— Рассказывай, Вера.

— Он уезжает! — сказала Вера и заплакала.

— Кто?

— Ефремов! Валька! Уезжает! Он уедет завтра!

Вера согнулась, закрылась руками и повернулась в угол дивана. Чувствовалось, что ей так тяжело, что, не будь в комнате Феди, она закричала бы от горя.

— Значит, уезжает Валька! — сказал Федя горько и сел на диван рядом с Верой. — Он не должен уезжать!

— А он уезжает, уезжает в Сибирь! — с отчаянием воскликнула Вера. — Он уже билет купил. И уеде-ет!

— Так… А ты почему плачешь? Что у вас с ним? Давно вы с ним?

— Пять лет!

— Пять? Тебе же девятнадцать лет!

— Ну и что же! С седьмого класса!

— А далеко у вас дело зашло?

Вера, плача, кивнула головой.

Федя встал, отошел к столу.

— Так… А… скоро будет ребенок?

— Что? Какой ребенок? — со страхом спросила Вера, поднимая тоскующее, заплаканное лицо. — Какой ребенок?

— А разве нет?

— Нет, нет.