Адольфо Касарес - О форме мира

Однажды вечером, в понедельник, в начале осени 1951 года, молодой Корреа, ныне известный многим под прозванием Географ, стоял на пристани в Тигре[1] и поджидал катер, которым должен был добраться до острова своего приятеля Меркадера — туда он удалился, чтобы готовиться к экзаменам за первый курс юридического. Конечно, остров этот был всего-навсего безымянным клочком суши, где в гуще кустов торчала хижина на деревянных сваях, — дикое место, затерянное посреди обширной дельты, в лабиринте проток и ивняка. «Сидя там один, в компании комаров, — предупреждал его Меркадер, — ты волей-неволей начнешь грызть науку. Когда пробьет твой час, ты обскачешь всех». Сам доктор Гусман, старый друг семьи, по ее поручению благосклонно следивший за первыми шагами молодого человека в столице, одобрил этот план и нашел, что такая краткая ссылка не только своевременна, но и необходима. И однако за три прошедших дня островитянин Корреа не прочел предусмотренного числа страниц. Суббота ушла у него на приготовление обеда — он жарил мясо на углях и потягивал мате, — а в воскресенье он поехал посмотреть игру «Экскурсантов» с «Ураганом», потому что, честно говоря, не испытывал ни малейшего желания раскрывать книги. Два первых вечера он садился с твердым намерением серьезно поработать, но его сразу же начинало клонить в сон. Эти вечера вспоминались ему как долгий ряд вечеров, и теперь его мучили угрызения совести и горечь от бесполезных усилий. В понедельник молодому человеку пришлось опять поехать в Буэнос-Айрес, чтобы отобедать с доктором Гусманом и сдержать слово, данное нескольким землякам, сходить вместе в театр «Майпо» на дневной спектакль. Стоя на берегу в ожидании катера, который почему-то запаздывал, он думал, что сейчас время уходит впустую не по его вине, но впредь надо не терять ни минуты, ибо день первого экзамена приближался.

Потом одна забота сменилась другой. «Как мне быть, — спрашивал он себя, — если лодочник не знает, где остров Меркадера? (Тот, кто вез его в воскресенье, знал.) Я совсем не уверен, что смогу его указать».

Люди на пристани разговорились. Держась в стороне, облокотившись о перила, Корреа смотрел на противоположный берег, на деревья, расплывчатые в темноте. Собственно говоря, и при ярком солнце этот пейзаж казался бы ему не менее туманным — Корреа был новым человеком в здешних краях, так не похожих на привычные; дельта напоминала ему Малайский архипелаг — места, о которых он столько мечтал на уроках в своем родном городке, уткнувшись в книгу Сальгари, обернутую в коричневую бумагу, чтобы святые отцы приняли ее за учебник. Начал накрапывать дождь, и молодому человеку пришлось укрыться под навесом, возле говорящих. Почти сразу же обнаружилось, что тут шел не один разговор, как он предполагал, а три — по меньшей мере три. Какая-то девушка, уцепившись за руку мужчины, жалобно повторяла: «Нет, тебе не понять моих чувств». Ответ мужчины заглушил звучный голос, говоривший: «Этот проект, который теперь кажется таким простым, был встречен в штыки по причине ошибочного представления о континентах». После некоторого молчания тот же голос — быть может, голос чилийца — продолжал радостным тоном, словно сообщая хорошую новость: «К счастью, Карл самым решительным образом поддержал Магеллана». Корреа хотел бы услышать, о чем говорят мужчина и девушка, но тут всплыл третий разговор — о контрабандистах; он перекрыл все остальные и напомнил молодому человеку книгу о контрабандистах или пиратах, которую он так и не прочел, потому что на картинках были изображены люди из прошлых веков, в коротких штанах, камзолах и слишком свободных рубахах, и от одного взгляда на них ему становилось скучно. Корреа сказал себе, что как только доберется до острова, немедленно сядет за книги. Потом подумал, что очень устал, что не сможет сосредоточиться. Самым разумным было бы поставить будильник на три утра и немножко поспать — надо отдать должное, постель там была очень удобной, — а потом, на свежую голову, начать заниматься. Он с грустью представил себе звонок будильника, промозглый предрассветный час. «Впрочем, что я себя расхолаживаю, — подумал он. — На острове только и остается, что зубрить. Придя на экзамен, я обскачу всех».

Его спросили:

— А вы что думаете?

— О чем?

— О контрабанде.

Сейчас нам кажется (но сейчас мы знаем, к чему это привело), что самым правильным было бы ответить ничего не значащими словами. Но спор увлек его, и, еще не подумав толком, он уже услышал собственный ответ:

— На мой взгляд, контрабанда — не преступление.

— Вот как? — отозвался его собеседник. — А позволительно спросить, что же это тогда?

— На мой взгляд, — гнул свое Корреа, — это простое нарушение закона.

— Меня занимает ваша точка зрения, — заявил высокий господин с седыми усами и в очках.

— Учтите, — прокричал кто-то, — что это нарушение закона порой приводит к кровопролитию.

— Жертвы бывают и на футболе, — запротестовал высоченный человек (его жесткие курчавые волосы на первый взгляд казались нахлобученным беретом).

— А футбол, насколько мне известно, не преступление, — сказал пожилой господин. — В футболе следует проводить различие между любителями и профессионалами. А в вопросах контрабанды — кем считает себя сеньор? Профессионалом, любителем или кем-то еще? Любопытно узнать.

— Я даже иду дальше, — упрямо продолжал Корреа. — Для меня контрабанда — это неизбежное нарушение произвольно введенных правил. Введенных произвольно, как и все, что делает государство.

— Столь личные суждения, — заметил кто-то, — характеризуют сеньора как настоящего анархиста.

Столь личные суждения принадлежали на самом деле доктору Гусману. Выражая их, Корреа дословно повторил фразу Гусмана, даже с его интонацией.

Прилизанный толстячок, стоявший поодаль — «Наверняка врач, — решил Корреа, — зубной врач», — одобрительно улыбался ему, словно присоединяясь к его словам. Никто из остальных больше с ним не говорил; но говорили о нем, и, пожалуй, с презрением.

Наконец прибыл катер. Корреа точно не знал, как он называется. «Виктория и что-то еще», — рассказывал он. Во всяком случае, то было нечто вроде речного трамвая, совершавшего долгий путь по протокам дельты.

На борту, затолканный пассажирами, он случайно оказался рядом с толстячком; тот спросил его улыбаясь:

— А вам приходилось когда-нибудь видеть контрабандиста?

— Насколько я знаю, нет.

Его собеседник расправил лацканы пиджака, выпятил грудь и заявил:

— Один из них перед вами.

— Вот как?

— Именно так. Можете называть меня доктор Марсело.

— Вы зубной врач?

— Угадали: я стоматолог.

— И контрабандист в свободное время.

— Я уверен — в силу причин, блестяще изложенных вами, — что как таковой я никому не причиняю вреда. Никому, кроме торговцев и государственной казны, а это, поверьте, не слишком меня тревожит. Я зарабатываю кое-какие деньжата, почти столько же, сколько в своем кабинете, только иным способом, который кажется мне куда более занимательным, ибо граничит с риском, а это открывает новые стороны жизни для такого человека, как я. Или, ручаюсь, для такого человека, как вы.

— Вы знаете меня?

— Я сужу по наружности. Думаю, вы славный молодой человек, немного робкий, но хорошей закваски. Ваш брат провинциал лучше нас — конечно, кроме тех, кто хуже... Хотя сегодняшняя молодежь — chi lo sa?[2]

— Вы не доверяете молодым? Значит, если человек молод, он непременно повинен во всех грехах, замешан во всех неблаговидных делах, которые творятся вокруг?

— Нет, я так не думаю. Поэтому я и заговорил с вами без опаски.

— А теперь, быть может, раскаиваетесь. Быть может, подозреваете, что я выдам вас военным.

— Да что вы, вовсе нет. Просто я обратился к вам, словно к знакомому, а в сущности-то я вас не знаю.

Чтобы успокоить его, Корреа рассказал о себе. Он студент-юрист; готовится к экзаменам за первый курс; собирается прожить недели две на острове, принадлежащем его приятелю Меркадеру; в этих местах он недавно.

— Мне известно только, что после пристани под названием Энкарнасьон мне надо выходить. Боюсь, что не узнаю своего острова и проеду мимо. Если же я попаду, куда собираюсь, передо мной встанет мучительная альтернатива: заниматься или ложиться спать?

— Превосходно, — воскликнул толстячок, довольно потирая руки. — Видите, сами того не замечая, вы как нельзя лучше доказали мне свою искренность.

— Почему бы нет, если мне хочется спать? Я должен заниматься, но поверьте, у меня слипаются глаза.

— Вы должны заниматься? И вы уверены?

— Еще как уверен.

— Послушайте, я не спрашиваю вас, должны ли вы заниматься вообще. Я спрашиваю, хотите ли вы заниматься сегодня ночью.

Корреа подумал, что зубной врач неглуп.

— Если честно, — ответил он, — то нельзя сказать, чтобы сегодня мне этого безумно хотелось.