Два окна на Арбат - Александр Алексеевич Суконцев

ФЕЛЬЕТОНЫ, РАССКАЗЫ

Если вы думаете, что я артист, так вы ошибаетесь. Я не артист. Я — зубной врач. И только. Правда, мне доводилось в свое время на студенческих вечерах читать монолог Чацкого. И, говорят, неплохо получалось. Но это было давно. Нет, какой я артист? Даже смешно.

Но вот недавно мой коллега доктор Савкин заявил мне совершенно определенно:

— Михаил Борисович, да вы же артист!

Не знаю, не знаю. Может быть, у него были какие-то основания.

Первым в тот день в наш зубной кабинет вошел мужчина средних лет, обросший рыжей щетиной. Сначала я его не узнал. Но когда он сел в мое кресло и открыл рот, мне стало ясно, что передо мной слесарь из нашего ЖЭКа. Я безошибочно определяю его по запаху, едва он откроет рот. Он у меня последнее время кран на кухне меняет.

Я взял пинцет. Но, сам не знаю почему, полез не в рот к больному, а в свой затылок и начал пинцетом отчаянно там скрести.

— Те-те-те, — странным голосом заговорил я, — ет чего ж с ним такое приключилось-то, а?

— Болит, — жалобно сказал слесарь.

— Дак ить ет я и сам вижу, что болить, мил человек… М-да… А вот отчего он болить — вот в чем закавыка…

— Доктор, — утробным голосом молвил слесарь, — помогите… Ночами не сплю… Не дает, проклятый… То и дело вскакиваю… Уж чего я с ним не делал — и шалфеем полоскал, и водкой.

— Вы бы его еще тряпочкой заткнули, — сострил я.

— Пробовал, — покорно отозвался слесарь, — не помогает.

— Эх, хе-хе-хе, — скреб я в затылке, — и чего с вами делать, ума не приложу… Тут, конечно, хорошо бы пломбу поставить…

— Поставьте, доктор!

— Поставьте… Легко сказать. А пломбы игде? То-то и оно, голова — два уха, что нету. Промышленность не вырабатывает, чтоб ей пусто было!..

Слесарь полез в карман, пошуршал там бумажками и достал мятый рубль. Неуклюже сунул в мою руку.

Я не спеша разгладил рубль, зачем-то поглядел его на свет, поцокал, — дескать, маловато, конечно, — и положил в карман слесаря.

— Ладно уж, — сказал я, — для вас исделаю. Так и быть, ребят попрошу, достанут пломбу.

Я положил на зуб слесаря ватку и выпроводил его из кабинета.

— Денька через два загляни, мил человек…

После слесаря в кресло ко мне плюхнулась молоденькая продавщица из галантереи. Я иногда пытаюсь у нее покупать кое-что для любимой женщины.

— Доктор, скорей, пожалуйста, скорей! — затараторила она и раскрыла ярко накрашенный рот. Кстати, заметил я себе, той самой помадой, которую я никак не могу достать в этой галантерее.

— Что, на пожар, что ли? — спокойно сказал я. — Успеете.

— Но у меня же острая боль. Я отпросилась с работы.

— У всех острая боль, — так же спокойно отрезал я и повернулся к своему коллеге Савкину: — Знаете, вчера был у Потапа Иваныча, «козла» забивали. Не поверите, я сидел с двумя дуплями, а у него рыба вышла. Везет же человеку. Но зато потом…

— Доктор, — взорвалась моя пациентка, — это безобразие, наконец! Перед вами живой человек, больной к тому же, а вы о каких-то рыбах, о дуплях волынку разводите…

— Ага, — сказал я ядовито, — значит, вы живой человек, а доктор, значит, не живой. Доктору уж нельзя и на минутку по своим надобностям отлучиться?

И я как ни в чем не бывало продолжал рассказывать Савкину о том, как развивалась наша «козлиная» баталия дальше.

— Черт знает что! — не выдержала моя галантерейная пациентка. — Я буду на вас жаловаться, вы вылетите отсюда в трубу! — Она вскочила с кресла и побежала к выходу.

— Катись, телега! — лениво кинул я вдогонку.

В дверях оскорбленную продавщицу едва не сбил с ног наш заведующий. Увидев, что мое кресло свободно, он ринулся ко мне и молча ткнул пальцем в свою щеку. А что? У заведующих тоже иногда болят зубы, чтобы вы знали. Как у всех нормальных людей.

Заведующий сидел в кресле, а я, повернувшись к нему спиной, писал в толстой книге приема пациентов стихи. Иногда на меня находит. Потом проверил старую облигацию вещевой лотереи по обрывку газеты, которая лежала в книге приема.

— У-у… — позвал меня заведующий.

Но я, понятно, не обратил на его нечленораздельное восклицание никакого внимания, перевернул газету и стал читать.

Тогда заведующий дернул меня за халат.

— Вы ко мне, товарищ? — сухо спросил я, повернув голову.

Заведующий еще раз красноречиво ткнул себя в щеку, открыл рот и пальцем показывал мне на свой гнилой зуб.

— У меня на сегодня прием закончился, — сказал я. — И вообще вы напишите вашу просьбу в письменном виде и передайте моему секретарю.

И я опять углубился в газету.

Заведующий вскочил и дернул меня за плечо.

— Вы еще не ушли? — удивился я. — Я же сказал вам все русским языком. До свидания.

С недоуменным воем заведующий покинул наш кабинет.

Вот, по-моему, как раз в этот момент, когда в зубном кабинете наступила тишина, коллега Савкин и высказал мне свой странный комплимент. В том смысле, что я артист.

Не знаю, не знаю. Может быть.

Только на другой день в приказе по поликлинике мне был объявлен выговор. И когда я прочитал об этом, я сказал коллеге Савкину:

— Вот как у нас ценят самодеятельные таланты.

Зато к концу приема пришел слесарь с перекошенным и еще более обросшим лицом и украдкой пытался сунуть мне четвертинку и два малосольных огурца, завернутых в газету.

Я отверг его взятку и поставил ему пломбу. Я же зубной врач. Я вас сразу об этом предупредил.

1969

Семнадцатого февраля минувшего года в семь часов тридцать две минуты поутру произошло выдающееся в истории отечественной литературы событие. Мефодий Кириллович Свинобузов, именующий себя из скромности просто «автор», закончил работу над многоплановым басенно-историческим романом в стихах «Мой жребий». В четырех частях. С прологом, но без эпилога.

Автор перепечатал свой труд на машинке в трех экземплярах, законвертовал и направил его прямехонько в Комитет по государственным премиям. На имя председателя комитета. В собственные руки.

Этим