Много раз потом привозила Ирину Николаевну и видела, что встречи эти были для обоих радостными, долгомолитвенными, и во время этих встреч воскресало доброе, прекрасное прошлое: община, люди, жившие и ушедшие теперь, благолепный храм, служение в нем; приходила прошедшая молодость, стремление к вере, любовь к людям.
Начиная примерно с 1965 года о. Арсений направлял некоторых своих духовных детей к матушке Афанасии (Ирине Николаевне), говоря при этом: «Господь да будет с вами, матушка Афанасия скажет все, что требуется, слушайте ее, как меня бы слушали».
И люди по благословению о. Арсения шли и всегда были довольны тем, что духовно давала им мать Афанасия.
Однажды, по приезде к о. Арсению (я тогда приехала с Ириной Николаевной), состоялся интересный разговор об общинах Москвы и Ленинграда, существовавших в первой четверти XX века. о. Арсений говорил:
«Старец Нектарий Оптинский не раз говорил, что возникновением при храмах церковных общин мы обязаны Оптиной пустыни и святому Серафиму Саровскому, духовный опыт и многолетняя практика которых в XIX веке явилась духовной основой для всех общин, вобравших в себя лучшее, что было в среде верующих старшего поколения, в том числе верующей интеллигенции и большой массы ищущей Бога молодежи.
Во главе общины стоял, как правило, опытный в духовном отношении иерей-старец и так же, как старцы Оптиной пустыни, ведший своих духовных детей – членов общины по пути духовного совершенства в полном соответствии с учением Православной Церкви. Ярким примером служит жизнь о. Иоанна Кронштадтского, о. Алексея Мечева, о. Валентина Свенцицкого и других.
Общины не только собирали верующих для молитвы в храме, они организовывали взаимную помощь, изучение церковной службы, богословия, святых отцов. Почти каждый член общины нес послушание, церковные певчие выбирались из членов общины, и при этом почти никто не получал никакого вознаграждения за свою работу. Собранные средства шли на содержание бедных, обеды, покупку для них продуктов и на уплату огромных налогов, которые взимала советская власть, любыми способами старавшаяся удушить Церковь. Были и срывы, когда организовывалась община и во главе ее становился иерей, не обладающий даром старчества – опытом глубокой духовной жизни». Помню, он сказал, что наступит время, и церковные общины вновь возродятся на Руси. Мой приход к вере во многом связан с длительным общением и дружбой с Ириной Николаевной. Умерла она 10 августа 1972 г, в возрасте 84 лет.
1979 год.
А. Н. Ширвинская.
Из архива Л. А. Дилигенской.
Часть пятая.
ВОЗЛЮБИ БЛИЖНЕГО СВОЕГО
19 января 1964 г.
Беседы после вечернего чая были довольно редки. Обыкновенно приезжало несколько человек, с каждым необходимо было поговорить, выслушать, поисповедовать, на это уходило все время о. Арсения. Отходя ко сну, он в буквальном смысле слова падал от усталости, перед сном еще долго молился.
Меньше пяти человек почти никогда не находилось в доме Надежды Петровны, в выходные и государственные праздники приезжало 10–12 человек. Тогда Надежна Петровна начинала нервничать, понимая, что если милиция придет с проверкой, то для о. Арсения это может кончиться арестом. Но, слава Богу, за все время его жизни в городе этого не произошло, а прожил он в Ростове почти 17 лет.
Иногда все же выдавались редкие вечера, когда все спокойно сидели в столовой и непроизвольно возникала беседа; она могла возникнуть из заданного вопроса, или о. Арсений просил одного из присутствующих рассказать о том, что пережил доброго, хорошего, о пути, приведшем к Богу, или сам начинал рассказ о встреченных людях, о своих переживаниях, думах. Так из этих бесед и родилось большинство воспоминаний. Некоторые воспоминания записывались со слов рассказывавшего, другие, по совету о. Арсения, записывались самим рассказчиком, и часто – в течение не одного года. Написанное собирали А. В. и Елизавета Александровна и отдавали на хранение надежные людям. Воспоминания стали отображением долгой жизни наших братьев и сестер – старых духовных детей о. Арсения, а теперь и многих вновь пришедших после 1958 г.
Лагерные воспоминания о. Арсений всегда просил писать без лагерного «фольклора», блатных слов, специфики лагерного диалекта: «Пишите без этого сора, пишите интеллигентным русским языком». Мне удалось записать несколько бесед, проведенных о. Арсением, – интересных и духовно полезных.
В тот день за столом собралось восемь человек, троих я видела впервые, остальных знала. Разговор шел о вере в Бога и о любви к ближнему своему. Никто ни о чем не спорил, просто обсуждали, что важнее – глубокая вера или полная отдача себя помощи близким. Отец Арсений, сидя в кресле, медленно пил чай, время от времени помешивая его чайной ложечкой, и, прислушиваясь к разговору, улыбнувшись сказал:
«Давайте вспомним слова Господа нашего Иисуса Христа, ответившего законнику, искушавшему Его: «Учитель! какая наибольшая заповедь в законе? Иисус сказал ему: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки» (Мф. 22, 36–40).
В словах Господних сказано настолько четко и определенно о любви к Богу и ближнему своему, что, казалось бы, никаких дополнительных толкований не нужно. И тем не менее апостол Иаков пишет: «Что пользы, братия мои, если кто говорит, что он имеет веру, а дел не имеет? может ли эта вера спасти его?» (Иак. 2, 14), и продолжает: «Так и вера, если не имеет дел, мертва сама по себе» (Иак. 2, 17), и еще раз пишет: «Но хочешь ли знать, неосновательный человек, что вера без дел мертва?» (Иак. 2,20).
Апостол Павел в Послании к Евреям говорит об обязательности веры: «А без веры угодить Богу невозможно; ибо надобно, чтобы приходящий к Богу веровал, что Он есть, и ищущим Его воздает» (Евр. 11, 6), но чтобы воедино связать веру в Бога и любовь, апостол Павел продолжает: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы» (1 Кор. 13,1–3).
Глубокая любовь к Богу и ближнему своему нераздельна, и если человек совершает добро, любит людей, возможно, кладет жизнь свою за други своя, но Бога не любит, не верит в Него, то, несмотря на доброту свою, он духовно мертв, ибо не хочет знать Бога. Мне приходилось часто встречать таких людей: добрых, приветливых, готовых поделиться последним куском хлеба, но безразличных к Богу, отрицающих Его или относящихся к Богу враждебно. И знаете, при всей «хорошести» этих людей, замечал в их поведении, характере, восприятии жизни ущербность, из собственной доброты они создавали свою религию, заменявшую им Господа.
Оценить, взвесить добрые дела, совершенные этими людьми, отдать должное этим делам (возможно, облегчили многим людям жизнь или кого-то спасли от поругания и смерти) может только Господь; но без веры, только одними добрыми делами спастись невозможно. С другой стороны, в Деяниях Апостолов сказано: «Но во всяком народе боящийся Его и поступающий по правде приятен Ему» (Деян. 10, 35). Возможно, в этих словах есть малая надежда на милость Господа к людям, совершающим добрые дела, хотя и не имеющим должной любви к Богу, но все же – при обязательном понимании, что Бог есть, и при религиозном сознании: «Я, человек, верю в Него».
Не мне рассуждать об этом, – я простой иеромонах, а не ученый богослов, так учат святые отцы».
15 марта 1964 г.
«На моем пастырском пути, – говорил о. Арсений, – приходилось встречаться с людьми, наделенными, по милости Божией, прозорливостью, способными читать в душе верующего человека все, совершенное им, и даже провидеть его будущее. В лагерях и ссылках был свидетелем чудесных исцелений совершенно безнадежных умирающих больных по молитвам епископов, иереев, монахов, видел лагерных «доходяг» – полностью лишенных воли, физической сопротивляемости, истощенных дистрофиков, по молитве иерея Валентина преображавшихся, становившихся здоровыми, обретавшими волю и вышедшими из лагеря смерти раньше меня (и теперь, уже стариками, приезжающими ко мне). Отец Валентин служил иереем в одном из храмов Москвы и был расстрелян 21 ноября 1942 г. Одно время я находился с ним в одном лагерном пункте и бараке. Был он великий молитвенник и помощник людям.
Кстати сказать, я тоже должен был быть расстрелян 21 ноября, в день собора Архистратига Михаила. Утром после поверки конвой отвел меня к вахте (ворота при входе и выходе из лагеря), собрали человек двадцать пять, в основном священников, диаконов и одного епископа. Было морозно, конвой переминался с ноги на ногу, мы тоже мерзли, но стали петь «Достойно есть яко воистину…» и «Святый Боже…» Охрана молчала, понимая, что это последние наши слова перед смертью. Мы знали – нас поведут на расстрел в глубокий Воронин овраг, где расстреливали заключенных.
