- Вы уезжаете из Англии, кузен? - спросила Беатриса, обнаруживая некоторое волнение.
- Да, завтра же, - сказал Эсмонд.
- В Лотарингию, кузен? - спросила Беатриса и положила руку на его локоть - ту самую руку, на которой надет был подаренный герцогом браслет. Погодите, Гарри! - продолжала она, и в голосе ее послышалась несвойственная ей тоска. - Выслушайте меня на прощание. Я вас очень люблю. Я высоко ценю вас, да и можно ли не ценить, зная ту преданность, которую вы всегда питали ко всем нам. Но, должно быть, у меня нет сердца; по крайней мере, я не встречала человека, который затронул бы его. Если бы встретила, я пошла бы за ним, будь он даже простой солдат, носилась бы с ним по морям, как те пираты, о которых вы читали нам, когда мы были детьми. Я все сделала бы, все вынесла бы ради такого человека, но я так и не встретила его. Вы слишком рабски подчинялись мне, чтобы завоевать мое сердце, и даже милорд герцог не сумел покорить его. Я не была бы счастлива, сделавшись женою милорда. Мне это стало ясно три месяца спустя после нашей помолвки, но тщеславие не дало мне расстроить ее. О Гарри! Я плакала раз или два, когда он умер, но то были слезы не скорби, а ярости, оттого что я не могу горевать о нем. С ужасом я обнаружила, что радуюсь его смерти; и, свяжи я свою судьбу с вами, меня томило бы то же чувство порабощения, то же стремление высвободиться и убежать. Обоим нам было бы тяжело, вам особенно, потому что вы ревнивы, так же как и герцог. Я старалась любить его, старалась, как только могла; заставляла себя радоваться его приходу, покорно выслушивала его речи, примерялась всячески к роли жены, которую мне предстояло играть до конца моих дней. Но полчаса подобного угождения чужому нраву утомляли меня; что ж было бы, если б это длилось всю жизнь? Он говорил, а мысли мои в это время блуждали, и я думала: о, хоть бы он бросил мою руку, хоть бы не стоял на коленях передо мной! Я видела все величие и благородство его души, знала, что он в тысячу раз благороднее и достойней меня, как и вы, кузен, да, да, в миллион раз достойней. Но не за эти качества я избрала его. Я сделала это потому, что хотела достигнуть высокого положения в свете, но надежды мои не сбылись, - не сбылись, и я не скорблю о нем. Как часто, слушая его признания и пылкие речи, я думала: вот я выхожу за него замуж, но если я потом встречу того, настоящего, я возненавижу мужа и уйду от него! Я нехорошая, Генри. Мать моя кротка и добра, как ангел, и я часто дивлюсь, откуда у нее такая дочь. Она не из сильных, но она скорей умерла бы, нежели причинила бы зло другому. Я сильней ее, но именно потому я не остановилась бы ни перед чем. Мне дела нет до того, о чем твердят пасторы в своих назойливых проповедях; я встречала этих пасторов при дворе и знаю, что самая низкая придворная интриганка не сравнится с ними в низости и душевном ничтожестве. О, как наскучил, как опостылел мне свет! Я жду только еще одного события, а когда оно совершится, я перейду в веру Фрэнка, которую исповедовала и ваша бедная матушка, уйду в монахини и кончу дни свои, как кончила она. Вот когда мне пригодятся ваши бриллианты - говорят, монахини надевают все свои самые лучшие драгоценности в день пострижения. Покуда же я спрячу их, как вы меня о том просили. А теперь прощайте, кузен; я слышу, как матушка за стеною в нетерпении ходит по комнате, ломая свою хорошенькую головку в догадках, о чем мы с вами можем так долго беседовать. Она ведь ревнива, все женщины ревнивы. Мне иногда приходит в голову, что это единственная женская черта, которая у меня есть. Прощайте же. Прощайте, брат мой! - Она подставила ему щеку, в знак родственной привилегии. Щека была холодна, как мрамор.
Госпожа Эсмонда ничем не выдала своей ревности, когда он воротился к ней в соседнюю комнату. Среди прочих женских качеств, отличавших ее, была и эта способность - по желанию скрывать свои чувства, - и она владела ею в совершенстве.
Он покинул Каслвуд, чтобы приступить к выполнению взятой на себя задачи, готовый либо возвыситься, либо погибнуть. Состояние духа его было таково, что он искал какого-то внешнего напряжения, чтоб противодействовать недугу, точившему его изнутри.
Глава VIII
Я совершаю путешествие во Францию и привожу оттуда портрет кисти Риго
Мистер Эсмонд не счел уместным брать отпуск при дворе, ни возвещать всем завсегдатаям Пэл-Мэл и кофеен о своем намерении покинуть Англию и предпочел по возможности сохранить свой отъезд в тайне. Он запасся бумагами на имя некоего французского дворянина с помощью доктора Эттербери, который сумел раздобыть все необходимое в канцелярии самого лорда Болинброка, не обращаясь непосредственно к государственному секретарю. Локвуда, своего верного слугу, он взял с собою в Каслвуд и там оставил, в Лондоне же заранее позаботился распространить слух о том, что занемог и едет в Хэмпшир подышать сельским воздухом; и, приняв, таким образом, все меры предосторожности, тихо и без огласки отбыл для выполнения своей миссии.
План мистера Эсмонда требовал непременного участия Фрэнка Каслвуда, а потому он первым делом направился в Брюссель (через Антверпен, место изгнания герцога Мальборо) и, впервые увидев своего милого питомца в роли отца семейства, нашел, что он изрядно тяготится супружескими оковами и тем упорством, с которым Клотильда не выпускает его из своих объятий. Последней так и не привелось познакомиться с полковником Эсмондом, но зато некий мсье Симон, из полка королевских кроатов (Эсмонду пришел на память бравый ирландец, встреченный им после Мальплакэ, в день, когда он впервые, увидел молодого короля), был представлен виконтессе Каслвуд, урожденной графине Вертгейм, а также многочисленным долговязым графам, братьям ее милости, ее папаше-камергеру и супруге последнего, теще Фрэнка, рослой и величественной особе весьма внушительного телосложения, как и подобало матери, произведшей на свет целую роту гренадер. Все племя проживало в небольшом замке близ Брюсселя, арендованном Фрэнком, ездило на его лошадях, пило его вино и вообще жило на широкую ногу за счет бедного мальчика. Мистер Эсмонд с детства бегло говорил по-французски, так как язык этот был для него родным; и если бы даже кто-либо из семейства Фрэнка (сами они, говоря по-французски, гнусавили, как все фламандцы) обнаружил в произношении Симона кое-какие недочеты, это легко было объяснить долгим пребыванием в Англии, куда он попал в качестве пленного после Бленгейма, женился там и безвыездно прожил все эти годы. Его история звучала вполне правдоподобно; никто, кроме Фрэнка, не мог бы заподозрить истину, а Фрэнк, узнав о плане Эсмонда, пришел в полный восторг; надо сказать, он всегда с неизменной преданностью восхищался своим родственником и почитал его лучшим из родственников и из людей. Молодой Каслвуд тотчас же самым пылким образом изъявил свою готовность принять участие в задуманном, тем более что это открывало ему перспективу проехаться в Париж, подальше от шурьев, тестя и тещи, чье заботливое внимание несколько утомляло его.
Каслвуд, как уже было сказано, родился в тот же год, что и принц Уэльский, к тому же несколько походил на пего ростом, сложением и манерою держаться, а после упомянутого уже случая, когда ему довелось увидеть шевалье де Сен-Жорж лицом к лицу, он особенно возгордился своим сходством со столь знаменитой особой и старался увеличить его всеми доступными средствами - носил такие же парики светло-каштанового оттенка, ленты цветов принца и тому подобное.
Сходство это, надо сказать, явилось основанием, на котором покоился весь план мистера Эсмонда; и, заручившись восторженным согласием Фрэнка и его обещанием свято хранить тайну, он расстался с ним и продолжал свой путь, чтобы повидать других лиц, от которых зависел успех предприятия. Следующим, местом назначения мсье
Симона явился городок Бар в Лотарингии, куда наш купец прибыл с целой партией тонкого сукна, набором дорогих мехельнских кружев и письмами, адресованными тамошнему его корреспонденту.
Хотите ли вы знать, что делал принц, закаленный в несчастьях, потомок королей, чей род, казалось, был обречен, подобно древним Атридам, - хотите ли вы знать, чем занят был этот принц, когда посланец с родины, преодолев немало опасностей и препятствий, наконец добрался до него? Его величество, надев фланелевую рубашку, играл в лаун-теннис с джентльменами своей свиты, кричал при каждом мяче и сыпал бранью, как последний из его подданных. Вторая встреча мистера Эсмонда с молодым королем произошла, когда мсье Симон явился со своими кружевами в апартаменты мисс Оглторп, которые служили в то время преддверием к приемной принца и куда, к стыду своему, должен был стучаться каждый, добивавшийся монаршей аудиенции. Разрешение на аудиенцию было получено, и посланец узрел короля в обществе его любовницы; парочка сидела за картами, и его величество был пьян. Три онера занимали его несравненно более, нежели три королевства, и полдюжины бокалов вишневой настойки отшибли у него память обо всех горестях и утратах, о короне отца и о голове деда.
