Мистер Эсмонд не решился открыться принцу в этот раз. Его величество едва ли был способен выслушать его; и посланца взяло сомнение, может ли король, который так много пьет, сохранить тайну в своей затуманенной голове, в силах ли рука, которая так трясется, схватить и удержать корону. Однако же после переговоров с советниками принца, среди которых было немало благородных и верных долгу джентльменов, план Эсмонда все же был доложен королю в присутствии фактической королевы, ее величества Оглторп. Принц план одобрил; он был прост и дерзок и как нельзя более соответствовал веселой беспечности его нрава и юношески безрассудной отваге. Хмель за ночь прошел, и принц на этот раз оказался весьма живым, веселым и приятным в обхождении. Он подкупил собеседника своею ласковой простотой и милым, беззаботным лукавством, что же до ее оглторпского величества, то справедливость требует признать, что с этой стороны было выказано немало доброты, твердости духа, проницательности и здравомыслия; она не раз давала принцу разумные советы, которым он по слабости не умел следовать, и любила его верной и преданной любовью, за которую он ей платил чисто королевской неблагодарностью.
Томимый мрачными предчувствиями касательно того, к чему может привести его замысел в случае, если ему суждено осуществиться, и по-прежнему сомневаясь в душе, весьма ли ценным приобретением для родины явится молодой государь, столь приверженный к спиртным напиткам, полковник Эсмонд после короткой прощальной аудиенции покинул Бар. Мсье Симон продолжал свое путешествие. Как бы там ни было, лотарингский юнец ничем не хуже более зрелого ганноверского претендента; на самый худой конец с англичанином не труднее будет справиться, чем с немцем. Мсье Симон проделал весь долгий путь от Нанси до Парижа и, наконец, крадучись точно шпион, каковым, впрочем, он по сути дела и был, въехал в этот прославленный город, где поистине больше свалено вместе роскоши и нищеты, лохмотьев и кружев, грязи и позолоты, нежели во всех остальных городах мира. Здесь его ждало свидание с лучшим другом короля, его единственным братом, славным герцогом Бервиком; Эсмонд признал в нем незнакомца, приезжавшего в Каслвуд тому уже почти двадцать лет. Его светлость сразу же почувствовал расположение к Эсмонду, узнав, что тот служил в доблестном полку генерала Уэбба, которым некогда командовал сам герцог. Он поистине был плотью и кровью дела Стюартов, щит его не был запятнан ничем, кроме темной полосы в гербе, оставленной ему сестрою герцога Мальборо. Будь Бервик наследником своего отца, английский трон не знал бы иного короля, кроме Иакова Третьего. Он умел дерзать, терпеть и разить, говорить и хранить молчание. Быть может, ему не хватало огня и блеска (которыми часто наделены бывают люди менее достойные), но все прочие качества вождя в нем были. Его светлость знавал Эсмондова отца и был посвящен в историю Эсмонда; по некоторым оброненным им намекам полковник мог заключить, что ему известны даже подробности этой истории. Но Эсмонд не пожелал входить в обсуждение их, и герцог также на этом не настаивал. Мистер Эсмонд сказал лишь, что "без сомнения, вернет себе свое имя, если только особы более важные сумеют вернуть свое".
Эсмонд окончательно убедился, что герцог Бервик знает его тайну, когда представлялся к сен-жерменскому двору, и ее величество в обращении к нему употребила однажды титул маркиза. Он передал королеве почтительное приветствие от ее крестной дочери и от леди, которую ее величество удостаивало дружбой в свои лучшие дни. Королева отлично помнила Рэйчел Эсмонд, слыхала про обращение милорда Каслвуда и выразила свое удовлетворение по поводу этой милости, ниспосланной ему небом. Она знала, что в семействе Эсмонда были и другие лица, принадлежавшие к единственно истинной церкви.
- Ваш отец и ваша матушка, monsieur le marquis, - сказала ее величество (тогда-то она и употребила это обращение). Monsieur Симон низко поклонился в ответ и сказал, что судьба послала ему других родителей, воспитавших его в иной вере, но что король у всех только один, после чего ее величество соблаговолила подарить ему образок, благословленный самим папою и не раз творивший чудеса в подобных случаях, а также пообещала молиться в будущем за обращение его и всего его семейства, что и было, без сомнения, исполнено благочестивою леди, хотя полковник Эсмонд вынужден заявить, что за двадцать семь лет, которые истекли с тех пор, ни образок, ни молитва не оказали сколько-нибудь заметного воздействия на его религиозные убеждения.
Что до великолепия Версаля, то мсье Симон, скромный купец, мог лишь наблюдать его издали, не добиваясь чести представиться ко двору, и лишь однажды видел старого короля, когда тот направлялся к пруду кормить своих карпов.
Между тем лорд виконт Каслвуд с супругою прибыли в Париж, где ее милость в надлежащий срок разрешилась сыном и наследником, о чем не замедлили возвестить лондонские газеты. Здоровье молодой матери после этого события долго не восстанавливалось, и врачи решительно воспретили ей путешествие; только это и помешало давнишнему и всем известному намерению виконта Каслвуда воротиться в Англию и обосноваться в родном гнезде.
Находясь в Париже, милорд Каслвуд заказал знаменитому французскому живописцу, мсье Риго, свой портрет, который предназначил в подарок матери; и мсье Симон повез этот портрет в Лондон, куда он прибыл в начале мая 1714 года, вскоре после того как миледи Каслвуд, ее дочь и близкий родственник семьи, полковник Эсмонд, все это время пробывшие в Каслвуде, также воротились в Лондон. Ее милость поселилась в своем доме в Кенсингтоне, а мистер Эсмонд занял прежнюю квартиру близ Найтсбриджа, поближе к городу, и снова стал появляться во всех общественных местах, пользуясь тем, что долгое пребывание в деревне весьма благотворно отразилось на его здоровье.
Портрет виконта Каслвуда, в красивой позолоченной раме, повесили на почетном месте в гостиной ее милости. Милорд был изображен в ярко-красном гвардейском мундире, надетом поверх кирасы, с голубой перевязью через плечо, в жабо из брюссельских кружев и в парике светло-каштанового цвета. Друзья его милости были в восторге от портрета и часто сходились, чтобы полюбоваться им. Епископ Эттербери, мистер Лесли, добрый старый мистер Колльер и другие духовные особы восхищались мастерством живописна; оценили его по достоинству и многие представители знати. Следует, правда, упомянуть, что доктор Тэшер, которому в ту пору случилось побывать в Лондоне и увидеть портрет (обычно он бывал задернут занавесью, но тут как раз мисс Беатриса рассматривала его), готов был поклясться, что не находит в нем ни малейшего сходства со своим бывшим учеником; разве только парик, да, пожалуй, отчасти что-то у подбородка. Но все мы принялись уверять его, что он уже пять с лишком лет не видал Фрэнка, что он смыслит в искусстве не более деревенского пахаря, что .он просто впал в досадное заблуждение; и он отправился домой, совершенно убежденный в том, что портрет - точная копия оригинала. Что же до лорда Болинброка, иногда оказывавшего миледи честь своим посещением, то когда полковник Эсмонд показал ему портрет, он громко расхохотался и спросил, что это за чертовщину тут затеяли. Эсмонд откровенно признал, что портрет писан вовсе не с лорда Каслвуда, честью просил государственного секретаря не разглашать тайны, напомнил, что обе хозяйки дома - страстные якобитки, о чем известно всем, и сознался, что джентльмен, изображенный на портрете, не кто иной, как шевалье де Сен-Жорж.
Истина же такова: мсье Симон, явившись однажды вместе с виконтом Каслвудом на сеанс в мастерскую мсье Риго, прикинулся, что крайне восхищен недописанным портретом шевалье, на котором одна лишь голова была закончена, и тут же купил его за сто крон. По словам живописца, портрет предназначался для мисс Оглторп, любовницы принца; но так как эта молодая леди неожиданно уехала из Парижа, то полотно осталось в мастерской. Полковник Эсмонд, иначе мсье Симон, отнес его к себе, и когда был' получен портрет Фрэнка, тщательно скопировал с него мундир и прочие аксессуары и таким образом дописал незавершенное произведение Риго: полковник и прежде подвизался в качестве живописца-любителя, особенно же понаторел в этом искусстве за время своего долгого пребывания в городах Фландрии, среди шедевров Рубенса и Ван-Дейка. Портрет, о котором здесь рассказано, и сейчас висит в комнате моего внука в Виргинии.
В начале июня мисс Беатриса Эсмонд вместе с матерью, миледи виконтессой, прибыла из Каслвуда, чтобы вновь вернуться к своим придворным обязанностям, временно оставленным ею после рокового события, оборвавшего жизнь герцога Гамильтона. Она сразу же заняла прежнее место в свите королевы и за столом фрейлин, так как всегда была любимицей миссис Мэшем, гофмейстерины ее величества, быть может, по причине своей давней вражды с герцогиней Мальборо. Все придворные, и милорд Болинброк в их числе, сошлись на том, что молодая леди стала еще красивее и что новое выражение ее лица, строгое и скорбное, более идет к ней, нежели прежние улыбки и насмешливые взгляды.
