Воротясь из Франции, полковник Эсмонд встал во главе этой маленькой кучки милых заговорщиков. Он знал", что ни пытка, ни казнь не заставят их изменить правому делу. Когда он в подробностях изложил им свой план возвращения короля, госпожа его пришла к мысли, что на земле вся честь реставрации будет приписана роду Каслвудов и его законному главе; и ее любовь и уважение к Эсмонду еще возросли, если только это было возможно. Что же до Беатрисы, то, узнав о плане и тотчас же всей душой отдавшись ему, она окинула Эсмонда долгим, испытующим взглядом и сказала:
- Ах, Гарри! Почему не вы глава нашего рода? Вы один способны возвысить его; зачем вы уступили и имя и честь глупому мальчишке? Да, так уж ведется на свете, что награду получает тот, кто ее и не стоит и не ожидает. Поверьте, кузен, я с радостью дала бы вам ту награду, к которой вы стремитесь, но я не могу; я пыталась, и ничего у меня не вышло. - И она удалилась, грустно качая головкой; но все же Эсмонду показалось, что ее расположение к нему значительно возросло с тех пор, как она убедилась в его умении и действовать, и ждать, и добиваться, и терпеть.
Глава IX
Оригинал портрета прибывает в Англию
Всем в доме было сказано, что вместе с милордом Каслвудом приедет некий французский дворянин, состоящий при особе его милости в качестве секретаря и доверенного лица, и что, так как он папист, иностранец и притом хорошего рода, хоть и занимает сейчас столь скромнее положение, ему будет предоставлено право обедать и ужинать у себя в комнате, а не со слугами за общим столом. Виконтесса уступила сыну собственную спальню, смежную с комнатой Беатрисы; а в небольшом кабинетике, примыкавшем к спальне, поставлена была кровать для француза, мсье Батиста. Впрочем, нет надобности говорить, что, как только дверь спальни запиралась, господин и слуга менялись ролями, и молодой виконт с радостью уступал своему августейшему гостю более просторную комнату и лучшую постель. Госпожа Беатриса также перебралась наверх, а в ее комнате устроена была гостиная для молодого лорда. Для пущей убедительности Беатриса притворилась обиженной и не раз при слуге ворчала на то, что для удобства молодого лорда ее выселили из собственной комнаты.
Нетрудно вообразить, какие делались приготовления и как трепетали сердца благородных каслвудских леди в ожидании высоких особ, которым предстояло почтить их дом своим присутствием. Комната была убрана цветами, на кровати постлано самое тонкое белье; мать и дочь пожелали самолично заняться этим и, преклонив колени перед кроватью, благоговейно поцеловали край простыни, на которой предстояло покоиться священной особе короля. Туалетный прибор был из серебра и хрусталя; на письменном столе лежала копия "Eikon Basilike"; над камином висел, как всегда, портрет короля-мученика, а пониже портрета - шпага покойного лорда Каслвуда и рядом небольшая искусной работы вышивка, на которую вдова всегда любила смотреть, просыпаясь, так как в ее эмблематический узор вплетены были волосы милорда и обоих детей. Свои книги религиозного содержания виконтесса перенесла к себе наверх, так как все они были написаны в духе учения англиканской церкви. Закончив эти приготовления, в которые было вложено столько любви и заботливости, обе леди показали все Эсмонду. Тогда-то Беатриса и поцеловала край простыни на постели. Что же до леди Каслвуд, то она, едва переступив порог, склонилась в реверансе столь глубоком и почтительном, как будто находилась перед алтарем в церкви: комната, по ее признанию, уже сейчас стала для нее священной.
В людской никому и в голову не могло прийти, что все эти приготовления делались для кого-либо иного, кроме молодого виконта, главы и хозяина дома, которого любящая мать столько лет не видала. Обе леди были превосходнейшими хозяйками, искусными в изготовлении разных сластей, ароматических вод и тому подобного и всегда имели тщательный надзор над кухней. Тельцов заколото было столько, что, по уверению Эсмонда, хватило бы на целую армию блудных сыновей; а в день, когда должны были прибыть гости, полковник, явившись на Кенсингтонсквер, к немалому своему удовольствию увидел, как две пары самых округлых и нежных ручек в Англии (миледи Каслвуд славилась красотой своих рук), в муке по локоть, Орудуют на кухне скалкой. Гостей ожидали только к вечеру, и предполагалось, что милорд предпочтет отужинать у себя в комнате. Зато приготовленный там стол был накрыт со всею роскошью, какую только позволяла имевшаяся в доме серебряная посуда, и миледи и ее дочь - нетрудно догадаться, по какой причине, - пожелали непременно сами услуживать за столом молодому главе семейства.
Сев на коня, полковник Эсмонд поскакал в Рочестер, чтобы там ожидать короля - в том самом городе, где нога его державного отца в последний раз ступила на английскую почву. В местной гостинице уже заказано было помещение для милорда Каслвуда и его слуги. Полковник Эсмонд точно рассчитал время; не прошло и получаса, как с балкона, выходившего во двор гостиницы, он увидел, как у ворот остановились два всадника, и, торопливо сбежав вниз, через минуту уже обнимал своего милого молодого друга.
Спутник милорда, выполняя свою роль подчиненного, спешился первым и хотел подержать виконту стремя, но полковник Эсмонд поспешил подозвать своего слугу, бывшего тут же во дворе, и приказал ему взять лошадей и расплатиться с почтальоном, который сопровождал путешественников, а затем повелительным тоном обратился по-французски к спутнику милорда, прикидываясь недовольным, что тот, как иностранец, не знает английских порядков и не разбирается в английских деньгах.
- Мой слуга позаботится о лошадях, Батист, - сказал полковник Эсмонд. Вы что, совсем не понимаете по-английски?
- Ошень мало.
- Хорошо, ступайте за милордом в его комнату; будете ему прислуживать за обедом.
Не успели все трое подняться в отведенное для милорда помещение, как туда же явились трактирщик и двое слуг с обедом; хорошо еще, что они подняли изрядный шум и грохот, проходя по коридору, так как иначе могли бы застать полковника Эсмонда на коленях перед слугою лорда Каслвуда, почтительно целующим его руку в знак приветствия королю, вернувшемуся в свое королевство. Мы сказали трактирщику, что милорд обойдется услугами своего француза; а Эсмондову слуге приказано было на всякий случай караулить у дверей в коридоре. Принц пообедал с отменным аппетитом, милостиво пригласив своих спутников сесть за стол вместе с ним, и все время превесело шутил и смеялся. Он находился в гораздо лучшем расположении духа, нежели бедный Фрэнк Каслвуд, удрученный вид которого Эсмонд приписал было разлуке с божественной Клотильдой; однако же когда принц, пожелав слегка отдохнуть после обеда, удалился в другую комнату, где стояла кровать, причина уныния Фрэнка не замедлила обнаружиться; бедный юноша залился слезами и после многословных изъявлений своей дружбы, любви и уважения дал понять, что знает теперь всю истину о тех жертвах, которые принес ради него полковник Эсмонд.
Полагая, что Фрэнку вовсе незачем знать эту тайну, Эсмонд настойчиво просил свою госпожу не открывать ее сыну. Но принц по дороге из Дувра рассказал бедняге все.
- Лучше бы он попросту убил меня, кузен, - говорил Фрэнк, - я всегда знал, что ты - самый лучший, самый отважный и самый добрый из всех людей на свете (так говорил восторженный мальчик), но мне и в голову не могло прийти, чем я тебе на самом деле обязан, и я положительно не в силах вынести всю тяжесть этой мысли.
- Я заменяю тебе отца, - ласково сказал мистер Эсмонд, - а разве отец не властен отказаться от своих прав в пользу сына? Охотно отрекаюсь от грошовой короны и уступаю тебе Брентфордское королевство. Полно, брось плакать; я против тебя ни ростом, ни лицом не вышел, и, уж конечно, из нас двоих ты куда больше годишься в виконты. - Но Эсмонду своими шутками нескоро удалось успокоить юношу; волнение, им владевшее, находило себе выход то в клятвах и заверениях, то в горьком смехе, то в бессвязных и пылких речах; он непременно захотел встать на колени перед Эсмондом и поцеловать ему руку, просил и умолял потребовать от него чего-нибудь необычайного - чтобы он пожертвовал своей жизнью или убил кого-нибудь, одним словом, чего-нибудь такого, что неоспоримо доказало бы его благодарность за проявленное Эсмондом великодушие.
- Кор... _он_ смеялся, когда рассказывал мне это, - сказал Фрэнк, указывая на дверь, за которой спал его спутник, и понижая голос: - А по-моему, не следовало ему смеяться. По дороге из Дувра он все говорил о тебе - по-французски, конечно, - о том, как ты приезжал к нему в Бар, называл тебя le grand serieux {Великий серьезник (франц.).}, Дон Беллианис Греческий и еще придумывал разные прозвища; передразнивал тебя (вспомнив это, Каслвуд невольно рассмеялся), и, надо сказать, довольно удачно. Ему все смешно. Непохож он на короля, Гарри; вот в тебе, по-моему, куда больше королевского. Он словно совсем не думает о том, какую игру мы затеяли. Он ни за что не хотел уезжать из Кентербери, потому что ему там приглянулась служанка в: трактире, и я с трудом уговорил его ехать дальше. У него в Шайо есть домик, где он прячется от глаз королевы и живет по целым неделям, притом в самом дурном обществе, - продолжал Фрэнк строго и неодобрительно. Нечего смеяться, я теперь уже не тот легкомысленный юноша, каким ты меня знал; да, да, меня наставили на путь истинный, - и Каслвуд набожно осенил себя крестным знамением.
