Той осенью Агнес еще не была на своем участке. Несколько раз она собиралась поехать, но каждый раз этому что-нибудь мешало. Одно служило ей утешением и наполняло гордостью: вечерами она вынимала из потрепанного конверта план участка и договор о покупке и раскладывала перед собой на столе. Пальцем обводила границы своего владения или разглядывала обозначенную в договоре цену, размышляла, на сколько за это время могла возрасти стоимость недвижимости. У Агнес не было телевизора, она редко слушала радио. Больше всего она любила вечерами заниматься своим участком.
Сейчас она, правда, вынула конверт, но, не раскрыв его, снова отложила в сторону. Она все еще с обидой думала о поведении Конрада, но было и кое-что другое, смущавшее ее. Это была мысль о том, что у Конрада пропало дело, касавшееся человека по фамилии Вассарей. Конрад не назвал имени, но Агнес была твердо убеждена, что речь идет о Кларе. Кристина никогда не говорила с ней о Кларе, а от Конрада она меньше всего ожидала услышать это имя. Ее муж воспринимает родственников как ненужный балласт, сказала однажды Кристина, добавив, что уже привыкла к этому. Когда Агнес нанимали, ее спросили лишь о последних хозяевах, предъявлять рекомендации от тех, у кого она жила еще раньше, не понадобилось.
«Я помню все, — думала Агнес, — как будто не прошло столько лет. Но ведь этого я и хотела. Я сделала все, чтобы работать у Кристины. Чтобы быть поближе к прошлому».
Огонь в плите не хотел разгораться. Дым пробивался в щели между кольцами конфорок, валил из дверцы. Агнес решила использовать для растопки газету, положила тонкие щепки крест-накрест, нагнулась к чадящему отверстию, засунула скрученную бумагу глубоко внутрь. Пламя взметнулось, опаленные клочки бумаги полетели Агнес в лицо, она отшатнулась. Внезапно пламя опало, даже не успев лизнуть щеки. Агнес прошептала, как вдолбил ей учитель катехизиса: «Святая Мария, помоги», закрыла дверцу плиты и зажгла маленькую керосинку. Проблема была решена, два ряда голубоватых язычков пламени показались за запотевшими стеклянными окошечками.
Агнес положила подставку и поставила воду для настоя. Сегодня она вместе с другими лекарствами принесла из аптеки корни алтея. Агнес дала питью настояться, приоткрывая время от времени крышку чайника, она следила за тем, как темнеет в нем вода. Потом она поставила чайник и чашку на поднос и понесла его в спальню.
— Не заходи ко мне каждые пятнадцать минут, — сказала Клара и попыталась сесть в постели. — У меня все в порядке. Это же не какая-нибудь серьезная болезнь, а просто сильная простуда. Сегодня утром температуры почти не было. 37,8 — это разве температура? Позаботься лучше о ребенке.
— Ребенок уже поел кашу, — ответила Агнес, поставила настой на ночной столик, но не ушла.
— Иди, — сказала Клара служанке, не глядя на нее.
— Может, еще что-нибудь нужно?
Клара Вассарей вздохнула.
— Мне ничего не нужно, ничего, пойми же. Или нет, постой. Принеси мне зеркало.
Клара приподнялась. Ночная рубашка соскользнула с плеч, под кожей резко обозначились ребра. Клара долго смотрела в зеркало, указательным пальцем приподняла уголок рта.
— Мне нужно подстричь волосы, — сказала она затем и отдала Агнес зеркало, — когда я поправлюсь, то сразу же пойду в парикмахерскую.
Агнес взбила подушки и расправила одеяло. Нечаянно дотронувшись до Клары, она почувствовала, что та вся горит. Клара снова откинулась на подушки, и Агнес впервые заметила, что она дышит иначе, чем обычно, неглубоко и часто. Хорошо, что после обеда снова придет врач. В просторной комнате было душно, но Агнес боялась открывать окно. На улице было жарко, август 1939 года подходил к концу. «Это не простуда», — подумала Агнес.
Когда она была уже у двери, Клара снова подозвала ее к себе. Агнес точно знала, какой вопрос она сейчас услышит.
— Для меня есть почта?
— Почтальон еще не приходил, — ответила Агнес и нагнулась, чтобы скрыть от Клары свое лицо.
Она сказала неправду. Почтальон приходил как обычно, утром. Он отдал ей два конверта, похоже, это были счета и рекламные проспекты. Никаких известий о муже Клары, Викторе. Впрочем, Клара давно уже не ждала их, ее интересовало совсем другое письмо.
— Ты сразу же принесешь почту ко мне наверх, Агнес, сразу же, — потребовала Клара.
Агнес кивнула. Она поставила ровно ночной столик, задвинула портьеры, оставив лишь узкую щель, пропускавшую немного света. Потом нерешительно остановилась у изголовья кровати и посмотрела вниз, на Клару. Больная закрыла глаза, ее бледное лицо было неподвижно, между носом и верхней губой виднелись мелкие бисеринки пота. Темные волосы тонкими, прямыми как стрелы прядями лежали на отливающем голубизной дамасте подушки.
«Она лежит в своей постели, как покойница», — подумала Агнес и сразу же испугалась этой мысли. В ее двадцать три года она уже видела смерть, знала, что это такое.
Агнес видела, как в тесной комнате родительского дома в непереносимых муках умирала мать; она сидела возле отца, когда он после многомесячной болезни покорно ожидал своего конца; она не могла забыть недоумевающего лица младшего брата после его падения с лестницы, помнила, как тот все повторял: «Ничего, ничего страшного», пока, прямо посреди этих суливших надежду слов, не захлебнулся хлынувшей из горла кровью. Мысли о смерти родных причиняли ей боль, но она принимала все как неизбежность. Но Клара… Клара не должна была умереть.
Агнес услышала плач ребенка. Раньше, стоило только малышке зареветь, как ее мать уже вскакивала. Теперь она, казалось, не воспринимала крика дочери.
Агнес подбежала к девочке. Годовалая Барбара стояла в кроватке и ревела, требуя резиновую игрушку, которую сама бросила на пол. Агнес подняла игрушку, дала ее ребенку. Секунды через две резиновый зверек опять оказался у ног Барбары, и снова послышался требовательный плач.
— Сегодня я не могу играть с тобой, никак не могу, — сказала Агнес и пошла назад к Кларе.
— Сядь ко мне, — сказала Клара, не открывая глаз. — Или нет, лучше дай мне сначала коробку.
Не говоря ни слова, Агнес подала ей серую, потрепанную коробку из-под обуви. Клара сняла крышку и вытащила свернутый кусок ткани. Она расправила его на одеяле, придав первоначальную форму. Это была майка, какие носят атлеты, из темно-синего трикотажа. На ней золотыми блестками было вышито «Цирк Мирано». Клара некоторое время рассматривала майку, потом повертела в руках и поднесла к самому лицу, вдыхая ее запах.
— Надень ее, — приказала она служанке.
— Прошу вас, пожалуйста, не надо, — сказала Агнес и немного отступила назад. — Пожалуйста. Не сегодня. Лучше завтра.
— Надень ее, кто знает, что будет завтра.
Агнес взяла майку двумя пальцами. Ее руки, такие энергичные, противились прикосновению к этому ненавистному куску ткани. Агнес сунула в майку сжатые кулаки и разжала их лишь тогда, когда стала натягивать ее через голову.
— Не так, Агнес, ты знаешь, я не люблю, когда ты так делаешь, — сказала Клара нетерпеливо. — Сначала сними передник. И блузку. Тебе нужно надеть майку на рубашку, она должна облегать тело, тогда она хорошо смотрится.
— Я не хочу, не хочу, — пробормотала Агнес. Она бросила майку на стол и медленно развязала лямки и завязки передника. Расстегнула блузку, постояла в полотняной рубашке, под которой едва обрисовывалась ее маленькая грудь. Потом быстро схватила майку и одним рывком натянула ее через голову.
— Теперь подойди сюда, милая Агнес, — сказала Клара. — Я знаю, ради меня ты сделаешь это. Руки в стороны, теперь вперед, он всегда так делал. А сейчас резко подними их вверх. Да, я знаю, ты не можешь напрячь мускулы. И все же, подними руки вверх. Очень хорошо. А теперь немного отойди от меня. Туда, назад, в угол. Вот так, хорошо. Чтобы я видела, как сверкают буквы. Не тебя, а только синий цвет и золото вышивки. Ты можешь еще немного вытянуться, встать на цыпочки? Нет, не опуская рук, оставь их наверху, отогни пальцы назад, тянись, так ты кажешься совсем большой и высокой. Оставайся так. Почему ты качаешься? Постой же хоть несколько секунд неподвижно, ради меня.
Агнес вытянулась. Она стояла на цыпочках и чувствовала, как болят подушечки пальцев, упиравшиеся в носки деревянных башмаков. Некоторое время она оставалась в таком положении, затем она вдруг скинула сначала одну туфлю, потом другую, ее пятки коснулись пола, она уронила руки и снова превратилась в Агнес, худенькую, жилистую и маленькую.
— Спасибо, — сказала Клара.
Ребенок замолчал, вероятно, заснул. Клара, казалось, тоже задремала, ее щеки немного порозовели. Агнес знала, что Клара не спит, она знала, чем заняты мысли больной, что будет жить в ней, пока жива она сама.
В дверь позвонили. Это был Алоиз Брамбергер, привратник, он принес письмо.
