Линней пристально рассматривает растение, живое, в горшке. И не одно, там есть еще несколько растеньиц поменьше. Ярлычок с надписью гласит: Hort.Cliff.89. Из сада Клиффорда.
Указано и место произрастания: Habitat in Libano. Ливан, стало быть.
Линней видит, растение явно из зонтичных. Но вид незнакомый.
— Садовник! — зовет Линней.
Ему хочется рассказывать, утверждать, хочется триумфа. Но садовник чем-то расстроен, и все отменяется. Садовник показывает Линнею свою ладонь. Она усыпана черными пятнами неправильной формы, с желтой каемкой по краям.
— Ничего не чувствую, — говорит он.
Линней видит, как пятна расползаются по изнанке Садовниковой рубахи.
— Ничего, — говорит и Линней.
Он имел в виду переспросить, но слышит, что вопроса не получилось.
— Мне сейчас не до грабель, — говорит садовник. — Не до работы.
Все еще июнь. Линней в поле. Ночь. Он зовет:
— Красуля! Пружинка! Лилия! Цветочек! Любимица! Розочка!
Но ничего не происходит.
Лёвберг устраивает г-ну Мисса хорошую трепку, после чего тот исчезает из Хаммарбю. Линней призывает Лёвберга наверх, к себе в кабинет, благодарит.
— Мошенник может играть свою роль сколь угодно хорошо, — говорит Линней, — но в конце концов его настигает расплата.
Лёвберг отвечает, что с удовольствием передаст благодарность и своему помощнику.
— Помощнику?
— Брубергу. Шустрый малый. Живет в сарае с граблями. У тебя наверняка будет оказия повидать его.
Линней хворает, кричит от боли, бросается на пол, мечется туда-сюда, словно его палит огнем, бьется о стены. Рот перекошен, язык до крови искусан, временами он теряет зрение.
Эта ночь непроглядно черна. Швед ковыляет домой — от аптекарского стола на Хаарлеммердейк в направлении Брауверстраат, к своему жилью на Вармусстраат, что возле Ниувебрюгстеег. Он как бы на грани меж хмельным угаром и болезненной дурнотою. Ни зги не видно. На мосту через канал Херенграхт с обеих сторон веет легкой прохладой — туман поднимается от воды, холодит кожу одинокого пешехода. Он чувствует рвотный позыв. Опирается на ржавый столб. Идет дальше, в добром настроении, — ему полегчало.
Воздух чист. Через час взойдет солнце.
Бруберг насвистывает какой-то мотивчик. Красит сарай в зеленый цвет. Но это не зеленая краска. Это мох, патина, трава, плесень.
Дверь сарая он красит белым. Но это не белила. Это снег, мышьяк, парусина.
Бруберг, передумав, красит дверь в желтый цвет. Но это не желтая краска. Это сливочное масло, моча, солома.
Линней стоит у окна, смотрит на Бруберга, слушает его трели. Тоже пробует насвистывать.
Артеди мертв.
Его нашли на рассвете, холодного, утонувшего.
Линней со студентами в саду. Лупа, карандаш. На земле горшок с артедиевским растением, зонтичным из Ливана. Лёвберг с лопатой, вскапывает грядку. Линней студентам:
— Соцветие головчатое. Срединные цветки без пестиков. Плоды из-за мелких чешуек шершавые.
Линней пишет на ярлычке, обернутом вокруг стебля. Лёвберг заканчивает работу, делает шаг в сторону. Линней, присев на корточки, сажает в землю и большое растение, и те, что поменьше.
— Мы назовем его Artedia squamata, чешуйчатая. Из Каменистой Аравии.
Лёвберг поливает посадки из зеленой лейки.
Гладкая ткань, морщинки на ней, четыре кроватные ножки, три подушки в изголовье, он останавливается у изножия, прежде чем совершить этот единственный бросок, — бросить и увидеть результат, два возможных результата, орел или решка, и он бросает, и видит результат, и бросает снова, монета падает на гладкую ткань, на которой возникают морщинки, и кажется, будто принято решение, но часы на стене все те же, и лампа, и лупа, и обои, и ноги на полу, собственные его ноги, несущие тело, что бросает монету, а она летит вверх, все выше, и падает.
Вон идет зверь, прямиком из ловушки, выбирается из железной хватки капкана. Это медведь; чтобы утаить место своей лежки, хитрецы медведи проходят изрядные расстояния задом наперед, потом отпрыгивают на три-четыре метра вбок и так ускользают от преследователя.
Стук в дверь. Входит Руландер, бледный, усталый. Садится, ссылаясь на дурноту. Линней дает ему воды. Руландер бормочет:
— Адлер умер от горячки на побережье Явы. Берг скончался в Суринаме. Берлин — на борту «Делоса», в Гвинейском заливе. Фальк ножом перерезал себе горло, а потом пальнул из пистолета себе в голову, умер в Казани, на юге России. Келер, наполовину парализованный в Италии, кое-как вернулся домой, пешком, он еще жив. Форссколь умер от горячки в Йемене, в горном селении Йерим. Мартину ампутировали ногу, на Севере, средь ледяных гор, он еще жив. Хассельквист скончался от чахотки в деревне Багда, под Смирной. Суландерумерот кровоизлияния в мозг, в Лондоне. Лёфлинг- от горячки, у миссионеров в Мереркури, Новая Андалузия. Турен умер на острове Пуло-Кондор, недалеко от Китая, в тридцать семь лет.
Линней:
— А ты сам?
Руландер запрокидывает голову, прижимает к носу платок:
— Вернулся на родину после недолгого пребывания в Суринаме, с душевной болезнью.
Линнея мучают нервные спазмы. Кровеносные сосуды синеют. В мышцах резкая боль. Руки судорожно тянет ко рту. Пальцы жмутся к ладони. Глаза смотрят в разные стороны.
— Я, — говорит Линней студентам, — унаследовал от матери упорный характер, а от отца — немощное тело.
Он чувствует, как они на вытянутых руках поднимают его высоко в воздух и кричат «ура!». Они почитают его, чествуют, угощают терновой наливкой, земляникой и сливками.
Июль. Медленно, очень медленно Дитрих Нитцель продвигается по Швеции на север. Через развалины старинного замка Аксеваль, мимо камней со свейскими письменами, по Бровальской пустоши, мимо водопада Халлестрём.
Во тьме готовится очищение, поворот, ожидающий свершения. Он переезжает от одного постоялого двора к другому, всюду расспрашивая о Линнее и его саде.
Нынче утром Лёвберг спозаранку приготовил большую ванну с рассолом. Высыпал туда не один мешок соли, залил кипятком из котлов, а потом долго размешивал здоровенными деревянными мутовками, пока вся соль не растаяла и раствор не насытился.
Сейчас они в зале, возле большого стола. Лёвберг подает Линнею гнутый железный инструмент. Тот вводит эту штуковину в ноздри садовника, извлекает мозг, то тонюсенькими волокнами, похожими на обрывки ниток, то кусочками покрупнее, вроде веревок. Затем делает надрез в левом паху, вынимает внутренности. После этого, сделав разрез в подреберье, вынимает содержимое грудной глетки, за исключением сердца, которое остается на прежнем месте. И наконец, срезает с ложа ногти и прячет в коробку с энтомологическими булавками.
Лёвберг с Линнеем подтаскивают тело садовника к ванне, погружают в нее, но так, чтобы голова и шея не соприкасались с жидкостью.
Брат и сестры, набрав побольше воздуху, напускаются на Линнея:
— Хватит нас преследовать! Мы взрослые и сами справимся. Неужто не понимаешь? У нас своя жизнь, и мы не имеем с тобой ничего общего!
— Я просто хочу знать, всё ли с вами в порядке, — отвечает Линней. Голос у него дружелюбный, мягкий, но в тоне явно сквозят наставительность и властность.
— Лучше держись от нас подальше! Вечно ты суетишься, не даешь нам заниматься делом.
— Не хочется мне, чтобы вы попали в неприятности, и только.
— На деле от тебя одна докука. Мы иной раз мечтаем, чтобы ты опять отправился в какое-нибудь долгое путешествие.
Линней — исполин, в котором гномы вершат свою безмолвную работу.
Вновь и вновь сменяют друг друга.
Линней все дольше остается у себя в комнатах, не выходит в сад. По утрам спит долго, не хочет, чтобы его тревожили.
Нынче утром Лёвберг и Бруберг все-таки решаются его потревожить. Стучат в дверь. Хотят сообщить, что пришел Шёберг, студент из Рослагена, тот, с диковинными цветами. Вот и нынче явился с большой коробкой. Можно ему войти? Вдруг это скрасит Линнею однообразную жизнь?
Линней отвечает, что не желает видеть студента, пусть его оставят в покое.
Постоянная рвота, приступы кашля, вязкая мокрота, бесконечные пароксизмы, жуткая испарина. Сильное беспокойство, учащенный пульс, десны страшно кровоточат.
Линней:
— Вероятно, нам еще неведомо огромное количество животных, таких мелких, что наши глаза их не различают.
Бруберг приходит к Линнею с жалобами на работника — молодого Хёрнера, сына часовщика.
— Я сажаю, — говорит Бруберг, — а он крадет и прячет. Дам ему горшок на хранение, так непременно загубит или продаст. Adonis capensis пропал без следа. Potentilla rupestris тоже. Спрошу, так он твердит: сгнили. Где Magnolia? Куда девалась Bocconial А запрещу сажать — он сажает. Самшит пересадил при мне. Antholysaсерасеа высадил в нескольких местах против моей воли.
