А больше всего поражает меня то обстоятельство, - продолжала старушка, - что у мужчин не хватает ума раскусить этих кукол. Ни для одной женщины, возьми хоть Вонсовскую, хоть мою горничную, не секрет, что в Эвелине еще не проснулись ни разум, ни сердце, все в ней еще спит глубоким сном... А бедняга барон видит в ней божество и воображает, что она его любит!
- Почему же вы, сударыня, не предостережете его? - спросил Вокульский сдавленным голосом.
- Полно! Все равно не поможет... Сколько раз я уже намекала ему, что Эвелина пока лишь испорченный ребенок, кукла. Со временем, может быть, из нее что-нибудь и получится, но сейчас... именно такой вот Старский по ней. Так что ж? - прибавила она, помолчав. - Подумаешь насчет сахарного завода? Вели оседлать лошадь и поезжай в поле да погляди, хочешь, - один, а то - еще лучше - с Вонсовской. Она женщина стоящая, поверь мне...
Вокульский ушел от председательши в смятении.
"Зачем она говорила о бароне и Эвелине? Не было ли это попросту предостережением мне? Старский, по-видимому, ухаживает не за одной панной Эвелиной. Что это было тогда в коляске? Ах, лучше пустить себе пулю в лоб..."
Однако он тут же опомнился и попытался рассуждать здраво:
"То, в коляске, либо было на самом деле, либо померещилось мне. Если померещилось, значит я напрасно оскорбляю невинную девушку, а если было... Ну, не стану же я соперничать с опереточным обольстителем и жертвовать жизнью ради притворщицы. Она вправе заводить романы с кем угодно, но не вправе обманывать человека, который провинился перед нею только тем, что любит ее. Пора уезжать из этой Капуи и приниматься за работу. В лаборатории Гейста я найду более достойное занятие, чем в гостиных..."
Вечером, часов около десяти, в комнату к нему зашел барон. На нем лица не было. Сначала он пытался острить и смеяться, но вдруг, задыхаясь, повалился на стул и, с трудом овладев собой, заговорил:
- Знаете, уважаемый пан Вокульский, временами мне кажется - не по собственному опыту, ибо моя невеста благороднейшее существо... - тем не менее временами мне кажется, что женщины иногда нас обманывают...
- Иногда да.
- Может быть, это не их вина, однако нередко случается, что они поддаются влиянию опытных волокит...
- О да, это случается.
Барон так дрожал, что минутами у него зубы стучали.
- Не считаете ли вы, - спросил он, - что все же следовало бы принимать против этого меры?
- Какие же?
- Например, оградить женщину от близкого знакомства с ловкими обольстителями.
Вокульский расхохотался.
- Можно защитить женщину от обольстителей, но разве можно защищать ее от собственных инстинктов? Что вы можете поделать, если негодяй, в котором вы видите только распутника и интригана, для нее - самец того же вида, что и она?
Постепенно Вокульский приходил в ярость. Он шагал по комнате и гневно говорил:
- Как бороться с законом природы, по которому сука, даже самая породистая, пойдет не со львом, а именно с псом? Предложите ей целый зоологический сад с самыми благородными зверями - она отвернется от них ради нескольких псов... И ничего удивительного в этом нет: они принадлежат к ее виду.
- Значит, по-вашему, нет никакого выхода?
- Сейчас - нет, а со временем будет, но только один: искренность в человеческих отношениях и свобода выбора. Когда женщине не придется притворяться в любви и кокетничать со всеми, она сразу отвергнет тех, кто ей не мил, и пойдет с тем, кто ей нравится. Тогда не будет ни обманутых, ни обманщиков, отношения будут складываться естественно.
Барон ушел, а Вокульский лег в постель. Всю ночь он не спал, но обрел вновь душевное равновесие.
"На каком основании я предъявляю претензии к панне Изабелле? - думал он. - Ведь она и не говорила, что любит меня: в ее словах блеснула мне лишь слабая тень надежды, что когда-нибудь это может случиться. И могу ли я ее винить, ведь она почти не знает меня. И что за дикие мысли приходят мне в голову! Старский? Но она хочет сосватать его с Вонсовской и поэтому вряд ли намерена сама завести с ним роман. А председательша? Председательша любит панну Изабеллу и не раз мне это говорила, даже велела мне приехать сюда... Еще есть время. Я познакомлюсь с нею поближе. И если она меня полюбит, я буду счастлив, и в таком случае мне нечего тревожиться. Если нет - вернусь к Гейсту. А пока что я продам дом и магазин и останусь только в Обществе торговли с Россией. Через несколько лет это принесет мне тысяч сто в год, а ей не будет грозить звание галантерейной купчихи".
На следующий день, после завтрака, Вокульский велел оседлать лошадь и выехал со двора, сказав, что хочет осмотреть окрестности. Бессознательно он свернул на дорогу, по которой накануне проехал экипаж панны Изабеллы и где, казалось ему, еще виднелись следы колес... Потом, так же машинально, повернул к лесу, куда еще так недавно они ездили за грибами. Вот тут она засмеялась, тут заговорила с ним, тут остановилась полюбоваться пейзажем. Подозрения, вспышки гнева - все это в нем угасло. Вместо них капля за каплей, как слезы, в сердце его сочилась тоска, жгучая, как огонь преисподней...
Подъехав к опушке, он соскочил с лошади и повел ее под уздцы.
Вот тропинка, по которой они тогда шли вдвоем: но сейчас она кажется иной. Вон та часть леса тогда напоминала костел, а сейчас - ни следа сходства. Вокруг серо и тихо, слышится только карканье ворон, пролетающих над лесом, да крик вспугнутой белки, что карабкается на дерево, тявкая, как щенок.
Вокульский дошел до полянки, где в тот день они беседовали с панной Изабеллой, он разыскал даже пень, на котором она сидела. Все было как тогда, только ее нет... На кустах орешника начали желтеть листья, сосны поникли в паучьих сетях печали. Печаль такая тонкая, неуловимая - а как крепко она опутала его!
"Как это глупо, - думал он, - находиться в зависимости от одного человеческого существа! Ведь для нее я работал, о ней думал, ради нее живу. Хуже того - для нее я покинул Гейста... Ну, а что хорошего я нашел бы у него?..
Я оказался бы в такой же кабале, только вместо прекрасной женщины мною располагал бы старик немец. И работать пришлось бы еще тяжелее, и разница заключалась бы лишь в том, что сейчас я работаю ради своего счастья, а тогда - ради счастья других, они же тем временем пользовались бы жизнью и наслаждались любовью за мой счет.
Право, мне не на что жаловаться. Год назад я не смел мечтать о панне Изабелле, а теперь я знаю ее и даже добиваюсь взаимности... Полно, будто я и в самом деле ее знаю? Панна Ленцкая - закоренелая аристократка, это верно, но она еще не разбирается в жизни... Душа у нее поэтическая... или только так кажется? Она, несомненно, кокетка, но и это пройдет, если она меня полюбит... Словом, не так-то все плохо, а через год..."
В эту минуту конь его вскинул голову и заржал: из лесной чащи раздалось ответное ржанье и топот. Вскоре на тропинке показалась всадница, в которой Вокульский узнал Вонсовскую.
- Ау, ау! - крикнула она, смеясь, и, соскочив с коня, бросила поводья Вокульскому.
- Привяжите его, - сказала она. - Ах, как я уже изучила вас! Час назад спрашиваю у председательши: "Где Вокульский?" - "Поехал в поле осмотреть место под завод". - "Как бы не так! - думаю я. - Он поехал в лес - мечтать". Велела оседлать лошадь, и вот беглец передо мной: сидит на пне, размечтался... Ха-ха-ха!
- Неужели я так смешно выгляжу?
- Нет, по-моему не смешно, а скорей... ну, как бы сказать?.. неожиданно. Я совсем иначе представляла себе вас. Когда мне сказали, что вы купец и вдобавок быстро сколотили состояние, я подумала: "Купец? Наверное, он приехал в деревню свататься к богатой барышне или вытянуть у председательши куш на какое-нибудь предприятие".
Во всяком случае, я считала вас человеком холодным, расчетливым, который и по лесу-то ходит, оценивая деревья, а на небо и вовсе не смотрит, потому что с неба не возьмешь процентов. Между тем кого же я нашла? Мечтателя, средневекового трубадура, который украдкой скрывается в лес, чтобы, вздыхая, разыскивать следы ее ножек! Верного рыцаря, полюбившего не на жизнь, а на смерть одну-единственную, между тем как с остальными он неучтив, даже груб. Ах, пан Вокульский, как же это забавно... И несовременно!
- Вы кончили? - холодно спросил Вокульский.
- Кончила... Теперь вы хотите говорить?
- Нет, сударыня. Я предлагаю вернуться домой.
Вонсовская вспыхнула.
- Позвольте, - сказала она, беря под уздцы свою лошадь. - Уж не думаете ли вы, что я так говорю о вашей любви, чтобы самой выйти за вас? Вы молчите... Так поговорим серьезно. Был момент, когда вы мне нравились, был и прошел. А если б и не прошел, если б мне было суждено умереть от любви к вам, чего, наверное, не случится, ибо я не лишилась пока ни сна, ни аппетита, - я не согласилась бы принадлежать вам, слышите? Хоть бы вы у ног моих ползали. Не могла бы я жить с человеком, который любит другую так, как вы. Я слишком горда. Вы верите мне?
- Да.
- Надеюсь. А сегодня я задела вас своими шутками только потому, что желаю вам добра. Мне нравится ваше неистовство, я хотела бы, чтобы вы были счастливы, и потому говорю вам: избавьтесь от сидящего в вас средневекового трубадура, потому что сейчас девятнадцатый век и женщины теперь не таковы, какими вы их воображаете, это знает любой двадцатилетний мальчишка.
