– Но им должно быть позволено избирать любую гражданскую профессию, к которой они имеют склонность.
– Быть врачами и юристами?
– Безусловно.
– А как насчет третьей ученой профессии?
– Что ты имеешь в виду?
– Ты считаешь, из них выйдут хорошие исповедники?
– Ты далеко заходишь. Церковь не допускает женского священства.
– Ах, Церковь!
Как только беседа доходила до этой точки, Макканн отказывался продолжать. Концом разговора обычно оказывался тупик:
– Но ты же лазаешь по горам, чтобы дышать свежим воздухом?
– Да.
– А летом купаешься?
– Да.
– Но ведь горный воздух и морская вода являются возбуждающими средствами!
– Да, но естественными.
– А что ты называешь неестественным возбуждающим средством?
– Опьяняющие напитки.
– Но ведь их производят из природных растительных веществ, разве не так?
– Возможно, но это делается путем неестественного процесса.
– Значит, ты считаешь винокуров великими чудотворцами?
– Опьяняющие напитки изготовляются для удовлетворения искусственно внушенных потребностей. В нормальном состоянии человек не нуждается для жизни в таких подпорках.
– Дай мне пример человека в состоянии, которое ты называешь «нормальным».
– Это человек, живущий здоровой и естественной жизнью.
– Скажем, ты?
– Да.
– Значит, ты представляешь нормальное человечество?
– Представляю.
– Выходит, нормальное человечество близоруко и не имеет слуха?
– Не имеет слуха?
– Да, я так полагаю, у тебя нет слуха.
– Мне нравится слушать музыку.
– Какую?
– Всякую.
– Ты же не можешь отличить одну мелодию от другой.
– Нет, я различаю некоторые мелодии.
– Например?
– Я узнаю «Боже, храни королеву».
– Не потому ли что кругом все встают и снимают шляпы.
– Ладно, допустим, у меня ухо слегка с дефектом.
– А как с глазами?
– Ну, и они тоже.
– Так почему же ты представляешь нормальное человечество?
– В моем образе жизни.
– То есть в твоих потребностях и в тех способах, какими ты их удовлетворяешь?
– Вот именно.
– И каковы же твои потребности?
– Воздух и пища.
– А нет ли каких-нибудь дополнительных?
– Приобретение знаний.
– А ты не нуждаешься также в религиозном утешении?
– Возможно… время от времени.
– А в женщине… время от времени?
– Никогда!
Последняя реплика сопровождалась неким благонравным движением челюстей и была сказана столь деловым тоном, что Стивен громко расхохотался. Что до самого факта, то Стивен, при всей своей подозрительности на сей предмет, склонен был верить в девственность Макканна и, хотя относился к ней с большой неприязнью, решил иметь в виду скорее ее, нежели противоположное явление. При мысли о том, к какой обратной отдаче приводит это не имеющее границ упрямство, его почти что бросало в дрожь.
Упорство, с каким Макканн отстаивал праведную жизнь и осуждал беспутство как грех перед будущим, и раздражало, и уязвляло Стивена. Оно раздражало его тем, что было настолько в стиле paterfamilias, а уязвляло тем, что словно бы признавало его самого неспособным к подобной участи. Со стороны Макканна это ему казалось несправедливым и неестественным, и он привлек одну сентенцию Бэкона. Цитата гласила, что заботу о потомстве больше всего проявляют те, у кого нет потомства; что же до остального, Стивен заявил, что ему непонятно, по какому праву будущее может ему препятствовать в проявлениях своих страстей в настоящем.
– Учение Ибсена вовсе не таково, – сказал Макканн.
– Учение! – вскричал Стивен.
– Мораль «Призраков» – полная противоположность тому, что ты говоришь.
– Ты рассматриваешь пьесу как научный документ. Фу!
– «Призраки» учат самоограничению.
– О Боже! – с мукой в голосе воскликнул Стивен.
– Вот мой дом, – сказал Макканн, останавливаясь у ворот. – Я должен войти.
– Благодаря тебе для меня теперь Ибсен навеки связан с фруктовой солью Эно, – сказал Стивен.
– Дедал, – произнес решительно председатель, – ты парень неплохой, но тебе еще предстоит усвоить «ценность альтруизма и чувство ответственности индивидуума.»
Стивен решил обратиться к Мэддену, чтобы [разузнать] выяснить, где можно найти мисс Клери. К этой задаче он подошел с осмотрительностью. Они с Мэдденом сталкивались часто, однако редко заводили серьезные разговоры, и хотя крестьянское сознание одного было под весьма сильным впечатлением от столичности другого, в отношениях юношей были тепло и непринужденность. Мэдден, прежде безуспешно пытавшийся привить Стивену националистическую горячку, был удивлен новым поворотом в речах друга. Перспектива свершить столь важное обращение привела его в восторг, и он со всем красноречием начал взывать к чувству справедливости. Стивен на время усыпил свои критические наклонности. Желанная община, к созданию которой Мэдден тщился привлечь его силы, казалась ему не больше чем идеалом, и то освобождение, которым удовольствовался бы Мэдден, ничуть не удовлетворило бы его. Тираном островитян для него был римлянин, а не сакс; и тирания так глубоко въелась во все души, что разум, некогда попранный столь надменно, ныне с пылом доказывал, что эта надменность друг ему. Боевым кличем были слова «Вера и Родина», священные слова в этом мире искусно разжигаемых энтузиазмов. Беспрекословной покорностью и ежегодною данью ирландцы истово добивались той чести, которой с расчетом лишили их, наделив ею те народы, что и в [настоящем] прошлом, и в [прошлом] настоящем если и преклоняли колена, то всегда с вызовом. Меж тем сонмища проповедников уверяли их, что великие почести уже грядут, и призывали вечно хранить надежду. Последние станут первыми, как говорит христианство, и тот, кто себя принизил, возвысится, и в награду за несколько столетий слепой верности «его Святейшество Папа» преподнес запоздалого кардинала острову, что был для него, возможно, всего лишь «позднейшим добавленьем к Европе».
Мэдден был готов признать истиной большую часть этого, но дал понять Стивену, что новое движение является политическим. Если знамя его будет запятнано хотя бы малейшей неверностью, народ не сплотится вокруг него, и вот поэтому его работники стремятся, насколько возможно, действовать рука об руку с духовенством. На это Стивен возразил, что, действуя рука об руку с духовенством, революционеры снова и снова обрекают свое дело на неудачу. Мэдден согласился, но ведь сейчас по крайней мере духовенство приняло сторону народа.
– Но как ты не понимаешь, – сказал Стивен, – что они поощряют изучение ирландского, чтобы их паства была тем надежней защищена от «волков неверия»; что они тут видят возможность увлечь народ в прошлое с его слепой заученной верой?
– Но для нашего крестьянина действительно нет никакой пользы в английской литературе.
– Вздор!
– Во всяком случае современной. Ты сам же всегда бранишь…
– Английский язык – средство, связующее с континентом.
– Нам нужна ирландская Ирландия.
– Мне сдается, тебе не важно, какие глупости человек несет, лишь бы он их нес по-ирландски.
– Я не могу во всем согласиться с твоими современными идеями. Мы ничего не хотим принимать от этой английской цивилизации.
– Но цивилизация, о которой ты говоришь, не английская – она арийская. Современные идеи не английские; они в общем русле арийской цивилизации.
– Ты хочешь, чтобы наши крестьяне переняли бы грубый материализм йоркширских крестьян?
– Можно подумать, эту страну населяли херувимы. Черт меня побери, если я вижу большую разницу между крестьянами; они все для меня неотличимы, как один гороховый стручок от другого. Правда, йоркширский, наверно, лучше питается.
– Конечно, ты презираешь крестьянина, потому что живешь в городе.
– Я ни в коей мере не презираю его труд.
– Но ты презираешь его самого – он для тебя недостаточно умен.
– Послушай, Мэдден, это же абсурд. Начать с того, что он хитер как лиса – попробуй-ка, всучи ему фальшивую монету! Но его ум низшего порядка. Я действительно не считаю, что ирландский крестьянин «представляет» какой-то замечательный тип культуры.
– В этом ты весь! Конечно, ты над ним издеваешься, потому что он отстал от века и живет простой жизнью.
– Вот именно, тусклой рутинной жизнью – счет медяков, еженедельный загул и еженедельная обедня – жизнь, проживаемая в мелких плутнях и в страхе, между тенями приходской церкви и богадельни!
– А жизнь в большом городе вроде Лондона кажется тебе лучше?
– Возможно, в английском городе [английский] интеллект не на особо высоком уровне, но уж по крайней мере повыше, чем умственное болото ирландского крестьянина.
– А если сравнить их с точки зрения морали?
– И что же?
– Ирландцы во всем мире известны по крайней мере одной своей добродетелью.
– Ого! Я знаю, что сейчас последует!
