- Поступайте, как сочтете нужным, - довольно благожелательно ответил Жюльен. - Я не хочу быть нескромным, но, должен признаться, буду разочарован, если вы ничего не объясните.
Я все еще раздумывал, стоит ли открываться, но меня подтолкнул бес.
- В конце концов, я немногим рискую, поскольку ты и так считаешь, что имеешь дело с ненормальным. Жюльен, то, что я тебе сейчас скажу, абсурдно, чудовищно, но я твой друг Рауль Серюзье. Вчера, незадолго до того, как я встретил тебя, у меня поменялось лицо, а я даже не заметил, как это произошло.
Жюльен и бровью не повел, и это меня встревожило. Теперь я уже жалел, что не могу воротить сказанного.
- Все возможно, - вежливо произнес он.
- Да нет, кто же поверит в такое! Так что не говори: все, мол, возможно. Но хотя бы из милости попробуй проверить мои слова, задавай любые, самые каверзные вопросы. Считай, что я одержим, но все же готов внять голосу рассудка. Кто знает, может, тебе удастся меня излечить, убедить меня, что я не Рауль Серюзье. Итак, что ты думаешь о моем голосе и о шраме?
- Разумеется, это весьма любопытные совпадения, - ответил Жюльен, принявший мою игру с видимой неохотой. - Но это не доказательства.
Действительно, доказательством это быть не может. Минуту назад я собирался напомнить тебе вещи, известные только нам двоим, а потом подумал: зачем? Ты бы просто решил, что я хорошо осведомлен. Уверен, ты почти не удивишься, если я напомню тебе, как однажды вечером, здесь
же, сидя вон за тем столиком, мы разыгрывали, кому достанется сигара, которую несколько часов назад стянули из портсигара папаши Блекорше. Стащил ее ты, пока я отвлекал внимание старикана, подсунув ему черновик ответа на письмо мамаши Франгоде, упрекавшей его в том, что в деле о наследстве Шеневьера он держит сторону ее кузена Метро. Мы положили сигару посредине стола на вечернюю газету и условились, что она достанется тому, кто угадает цвет подтяжек другого. Ты заявил, что у меня фиолетовые, а я - что у тебя белые. Выиграл я. Убедившись в том, что у меня подтяжки некрашеные, ты сказал мне: "Рауль, я тебя недооценил".
Жюльен, кивая, вглядывался в меня все внимательней.
- Я готов продолжать в таком духе хоть до утра, - сказал я, - но, подозреваю, напрасно потеряю время. Серюзье мог рассказать любой из этих эпизодов кому угодно, причем в мельчайших подробностях.
- И все же, согласитесь, в ваших устах эти воспоминания звучат довольно странно. Даже если их действительно рассказал вам Серюзье, от этого история не становится менее интересной.
- Было бы еще интересней, - азартно продолжал я, - послушать, как я буду отвечать на ваши вопросы. Положим, я еще мог бы в деталях заучить отдельные эпизоды из жизни Серюзье, но уж никак не всю его жизнь. Начнем?
- Ладно. Ну, например, однажды утром, в отсутствие мэтра Лекорше, я принимал одного нотариуса из Шато-Тьерри - забыл, как его звали...
- Как его звали? Не мэтр ли Буркен?
- Точно. Так вот, считая, что в кабинете я один, мой товарищ Серюзье вошел...
- Вошел, распевая: "Ах, все вперед, все вперед, все вперед!.. Вздернем нотариусов на фонарях"******. Бедный нотариус из Шато-Тьерри уронил с носа очки, а ты, разыгрывая праведный гнев, сказал мне: "Господин Серюзье, дабы отбить у вас охоту к подобным выходкам, я попрошу мэтра Лекорше отклонить ваше прошение о прибавке жалованья".
- Все правильно, - пробормотал Жюльен. - Ну а досье Торкайона? В нем была одна особенность...
- Да, в нем все страницы были залиты красными чернилами.
- Просто невероятно! Я считаю, продолжать не имеет смысла. Может быть, лучше вы расскажете, как обнаружили перемену в своей внешности?
Не заставляя себя упрашивать, я рассказал Жюльену об инциденте с фотографиями, о своих первых подозрениях, которые я старался в себе заглушить, пока не встретился с ним на Королевском мосту. Жюльен внимательно слушал и с не меньшим вниманием смотрел мне в глаза.
- Вот так я вдруг лишился собственной личности. И всех друзей, Жюльен. Я потому и решил довериться тебе, попытаться тебя убедить, что мне необходим друг. Очутиться нежданно-негаданно одному в целом мире, знать, что никто тебя не узнает, - это ужасно. Жюльен, я не могу и никогда не смогу представить тебе доказательств правдивости того, что я утверждаю, - по крайней мере таких, которые бы тебя удовлетворили. Нужно, чтобы ты сделал шаг мне навстречу. Задай себе простой вопрос: "А вдруг он говорит правду?" Умоляю тебя, подумай об этом. Представь себе хоть на мгновение старого друга, замурованного в чужом облике. Жюльен, я помню, как однажды, в этом самом кафе, мы сидели и гадали, как бы освободиться от старого зануды Лекорше, и ты сказал мне: "Какое бы невероятное приключение со мной ни случилось в жизни, оно не возместит мне эти годы корпения над бумагами в унылой конторе нотариуса". Как видишь, невероятное приключение, которого ты тогда жаждал в качестве компенсации, произошло со мной. Неужели ты утратил способность поверить в него? Будь нам по двадцать пять лет, Жюльен, ты бы мне поверил. Поверил бы с первых же слов.
Голос у меня пресекся, и я почувствовал, что мое волнение передается и Жюльену.
- Действительно, - сказал он, - это можно было бы назвать невероятным приключением, но, как я ни напрягаю воображение, дальше сослагательного наклонения дело не идет. Ничего не попишешь. Вы просите меня не просто уверовать, а перейти в иную веру, а большего не потребует сам Господь Бог. Во всяком случае, бесспорно одно: вы глубоко несчастны, и я хотел бы вам помочь. Но вот чем? Этот вопрос я задаю себе с самого начала нашего разговора. Вероятно, лучшее, что я могу сделать, - это прямо высказать вам все, что думаю. Раз уж вы решили довериться именно мне, мои доводы не будут вам безразличны.
- Увы, они мне известны. Это доводы любого здравомыслящего человека.
- Верно. Однако, боюсь, вы поспешили от них отмахнуться. Вот вы утверждаете, что вы Рауль Серюзье. Как вы признаете и сами, вы не имеете никаких доказательств этого и опираетесь на презумпции, значение которых, однако, преувеличиваете. Для беспристрастного наблюдателя ясно одно: вас, видимо, ввело в заблуждение сходство вашего голоса с голосом Серюзье, а это случайность.
- А воспоминания? Такие точные - разве этого мало?
- Серюзье мог вести очень подробный дневник и дать его вам. Из-за схожести голосов вы заинтересовались этими страницами и в конце концов отождествили себя с автором дневника - даже сделали себе похожий порез на ладони. А поскольку ваше лицо даже отдаленно не напоминает лицо Рауля, вы и придумали метаморфозу. Ваш случай, в сущности, не так уж исключителен. Я думаю, это то, что врачи называют раздвоением личности.
- Вы советуете мне обратиться к врачу?
Жюльен помолчал. Потом потупился, а когда заговорил, в его голосе зазвучала какая-то настороженность:
- Мне кажется, есть вариант и получше. Если вы окажетесь лицом к лицу с настоящим Серюзье, то, думаю, излечитесь. Хотите, мы с ним встретимся? Сейчас же и позвоним ему.
- Бесполезно. Вам скажут, что он уехал в Бухарест.
- И все-таки пойдемте, там будет видно.
Тон его голоса стал повелительным. Я вдруг осознал, что Жюльен подозревает меня в том, что я убил его друга, - это и впрямь совершенно логично, будь я одержим манией, какую он мне приписывает. Поднялись мы одновременно. Он жестом указал мне дорогу и пропустил меня вперед. Пока мы спускались в подвал, где стоит телефон, я думал о том, что забыл продемонстрировать образец моего почерка, но теперь это уже было ни к чему. Я только усугубил бы свое положение. Жюльен затолкал меня в кабину и дал мне отводной наушник.
- Господин Серюзье вчера вылетел в Бухарест, - сообщила Люсьена.
- Но как раз на вчерашний вечер у нас с ним была назначена встреча, настаивал Жюльен. - Как это он не поручал вам предупредить меня о своем отъезде? Когда вы его видели?
- Он ушел из кабинета в половине пятого.
- Так. А надолго он уехал?
- Недели на две, на три.
- Когда он вернется, будьте любезны передать ему, чтобы он тотчас дал мне знать. У меня есть для него чрезвычайно важное сообщение. Благодарю вас.
У Жюльена явно отлегло от сердца. Повесив трубку и выйдя из кабины, он сказал мне:
- Надеюсь, вы не станете обвинять меня в сговоре с секретаршей Рауля. Итак, вы сами слышали, что вчера в половине пятого, то есть спустя более чем час после нашей встречи на Королевском мосту, мой друг Серюзье еще был у себя в кабинете. Делайте выводы сами.
Я мог бы объяснить ему, как разыграл спектакль и обманул секретаршу, но, обрадовавшись, что с меня снято подозрение в убийстве, решил притвориться смущенным и посрамленным. У Жюльена хватило великодушия не добивать меня, и он ограничился корректным предупреждением, что в случае, если я не образумлюсь, он без промедления расскажет своему другу Серюзье о моих притязаниях. Перед тем
как расстаться с ним, я постарался закрепить его впечатление, что он имел дело с безобидным маньяком, свихнувшимся от чрезмерного увлечения романами и наркотиками. Кажется, мне это удалось.
