Так обстояли дела довольно долгое время, и на всем его протяжении Кардинал на виду у всех старался всячески подчеркнуть, что вполне согласен во мнениях с Принцем и даже входит в интересы его приверженцев, тогда как в действительности все было наоборот, и он показал это при первом удобном случае. После того, как Принц добился для фамилии Ларошфуко тех же привилегий {13} высокого положения, какие были дарованы Роганам, Фуа и Люксембургам, Кардинал устроил так, чтобы та ж милость была испрошена и для семейства Альбре, и одновременно, чтобы воспрепятствовать ее пожалованию, созвал собрание знати. Но, то ли устрашившись под конец возможных последствий, то ли сделав вид, что устрашился их, он предпочел, чтобы было отменено сделанное в пользу других фамилий, чем поддержано то, чего Принц добивался для фамилии принца Марсийака.
Все это раздражало Принца, но еще не давало ему повода подозревать о том, что должно было вот-вот разразиться над ним. И хотя Кардинал его не устраивал, он ничего не предпринимал ни для того, чтобы его убрать, ни для того, чтобы помешать Кардиналу убрать его самого. Не вызывает ни малейших сомнений, что до заключения Принца у короля не было подданного, столь же послушного его воле и столь же преданного государственным интересам. Но несчастливая звезда Принца и несчастливая звезда Франции вскоре принудили его изменить свои взгляды
Вопрос о заключении брака между герцогом Меркером, старшим сыном герцога Вандома, и одной из племянниц кардинала Мазарини явился одной из главнейших причин этого и вновь разжег казавшуюся уже остывшей вражду между первым министром и Принцем. Последний соглашался на этот брак еще до Парижской войны, потому ли, что не предвидел его последствий, или, может быть, потому, что почтительность к королеве не позволила ему сказать ей о том, что он их предвидит. Но г-жа де Лонгвиль, враг семейства Вандомов, в конце концов прониклась опасениями как бы возвышение герцога Меркера не стало помехою честолюбивым притязаниям герцога Лонгвиля. Она сразу же воспользовалась своим примирением с Принцем, чтобы убедить его в том, что этот брак идет вразрез с их общими интересами. Она сказала ему, что Кардинал, устав носить на себе ярмо, которое недавно сам на себя возложил, хочет приискать себе новую опору, чтобы больше не зависеть от Принца и получить возможность безнаказанно пренебрегать взятыми на себя обязательствами и долгом признательности по отношению к нему. Принц легко поддался ее убеждениям и с еще большей легкостью пообещал ей и принцу Конти действовать заодно с ними, дабы воспрепятствовать этому браку, хотя ранее, как я сказал, сообщил королеве о своем согласии на него. Тем не менее некоторое время он хранил свои намерения про себя. Не знаю, было ли это вызвано желанием переложить первые трудности подобного шага на брата или побуждением хоть немного отдалить прискорбную необходимость открыто воспротивиться намерениям королевы. Наконец, стало все же известно, что он не желает одобрить этот союз, и тогда Кардинал решил отомстить и стал торопиться с осуществлением своего плана подвергнуть его аресту.
Он встретился, однако, с большими препятствиями, которые требовалось преодолеть. Тесная связь между принцем Орлеанским и Принцем, поддерживаемая стараниями и всеми интересами аббата Ларивьера, представляла собою весьма существенную помеху. Принцев можно было разъединить не иначе, как уничтожив аббата Ларивьера в глазах герцога Орлеанского и одновременно убедив герцога, чтобы разбудить в нем желание погубить Принца, будто тот пренебрег им в каком-либо важном деле. Такую мнимую провинность со стороны Принца было нелегко выдумать; надлежало, кроме того, помириться с фрондерами, договорившись с ними настолько тайно, чтобы Принц не мог ничего заподозрить. О существовании такого уговора также ке должны были знать ни народ, ни Парламент, потому что в противном случае фрондеры стали бы бесполезны двору, потеряв в глазах Парламента и народа свой вес, покоившийся только на вере в их непримиримость по отношению к Кардиналу. Не могу сказать, одна ли его изворотливость позволила ему найти способы, которые были применены для лишения Принца свободы, но могу положительно заявить, что он искусно использовал те, которые случайно ему представились, для преодоления трудностей, противостоявших столь опасному умыслу. Наконец, некто по имени Жоли, {14} ставленник коадъютора Парижского, доставил повод к возникновению беспорядков, давших Кардиналу возможность завязать связи с фрондерами, о чем будет рассказано в последующем изложении.
Среди открыто раздававшихся общих жалоб на деятельность правительства особенно громко звучали голоса получавших пособие от парижского магистрата, которым это пособие было сильно урезано. {15} Что ни день можно было видеть, как большое число доведенных до крайней нужды честных семейств преследует короля и королеву на улицах и в церквах, умоляя их с громкими криками и слезами о восстановлении справедливости, попранной черствостью суперинтендантов. Некоторые жаловались на это Парламенту, и Жоли среди других выступил там с большою горячностью против дурного управления финансами. На другой день, когда он направлялся во Дворец Правосудия, чтобы присутствовать при выходе судей, собравшихся для разбирательства этого дела, было произведено несколько пистолетных выстрелов по его карете, но никто не был ранен. Установить, кто виновен в этом покушении, не удалось, и на основании всего последовавшего трудно судить, подстроил ли его двор в отместку Жоли или это совершили фрондеры по уговору с самим Жоли, чтобы иметь повод поднять народ и возбудить мятеж. Некоторые сочли, что здесь действовал какой-нибудь его личный враг, больше хотевший его напугать, чем расправиться с ним. Молва, усмотревшая в случившемся подтверждение жестокости Кардинала, тотчас же разнеслась по Парижу, и Лабулэ, {16} который был близок к герцогу Бофору, появился тогда же во Дворце Правосудия, требуя от Парламента и народа справедливого возмездия за покушение на общественную свободу. Лишь немногие поверили в то, что его рвение и в самом деле столь бескорыстно, как он желал это представить, и столь же немногие обнаружили готовность за ним последовать. Таким образом, возмущение оказалось не слишком бурным и длилось недолго. Присутствие Лабулэ во Дворце Правосудия заставило народ не без известного основания предположить, что происшедшее не что иное, как хитроумная уловка фрондеров, имевших целью устрашить двор и тем самым сделаться для него насущно необходимыми. Но впоследствии я узнал от достойного доверия человека, которому сам Лабулэ поведал об этом, что разговоры, имевшие хождение на его счет, далеки от истины и что в момент, когда в деле Жоли увидели предвестие мятежа, Кардинал приказал ему отправиться во Дворец Правосудия, притвориться возмущенным действиями двора, примкнуть к народу, оказать поддержку не ему, что бы тот ни пожелал предпринять и убить Принца, если бы он появился с намерением успокоить волнения; но беспорядки улеглись слишком скоро, и Лабулэ не успел привести в исполнение этот столь гнусный умысел.
Между тем крамольные души в народе не вполне успокоились: страх перед карою заставил их в тот же вечер устроить сборище, дабы изыскать средства отвести ее от себя. Намереваясь арестовать Принца, Кардинал хотел сначала разжечь в нем непримиримость к фрондерам и, чтобы легче достигнуть этого, счел необходимым поторопиться обвинить их в преступлении, о котором я сейчас поведу речь. Он побудил Сервьена {17} тем же вечером, когда в Палэ-Рояле происходило в узком кругу совещание, написать Принцу и поставить его в известность, что утренние волнения были возбуждены фрондерами с целью покушения на его особу, что на острове, где расположен Дворец Правосудия, напротив бронзового коня, {18} они с тою же целью собрались и сейчас и что если он не позаботится о своей охране, то подвергнется величайшей опасности. Принц показал это предупреждение королеве, герцогу Орлеанскому и Кардиналу, который притворился встревоженным еще более, чем были все остальные. Сперва возникли некоторые колебания - считать ли это предупреждение лживым или отвечающим истине, и обсуждался вопрос, что именно следует предпринять, чтоб доискаться правды. Под конец было решено, не подвергая опасности самого Принца, отправить его слуг и карету совершенно так же, как если бы он в ней находился, и, поскольку им предстояло проехать мимо собравшейся шайки, можно будет установить, каковы намерения этих людей и насколько обосновано предупреждение г-на Сервьена. Все было исполнено соответственно принятому решению, и неизвестные, приблизившись к карете около бронзового коня, дали по ней несколько выстрелов из мушкетонов, которыми был ранен лакей графа Дюра, стоявший на запятках. Сообщение об этом тотчас же поступило в Палэ-Рояль, и Принц потребовал у короля и королевы воздать по заслугам фрондерам, умыслившим расправиться с ним. Кардинал в этом случае превзошел самого себя: он принялся действовать не только как подобало министру, который, оберегая интересы государства, печется о жизни и безопасности столь нужного ему принца, но выказал большую озабоченность и большее рвение, чем ближайшие родичи и самые пламенные приверженцы Принца. А тот со своей стороны тем легче уверовал в искренность Кардинала, так горячо вставшего на его защиту, что хорошо зная всю его ловкость, не мог представить себе, чтобы он упустил столь удобный случай отплатить за поддержку, которая еще так недавно была оказана ему Принцем, и притом - за счет своих давних врагов. Таким образом, Принц, помогая обмануть самого себя, воспринял усердие Кардинала как свидетельство дружеских чувств и признательности, тогда как в действительности оно было лишь следствием его затаенной ненависти и желания осуществить с наименьшей опасностью задуманное им дело.
