оперетты «Сын клоуна».
Директор, главреж и первый любовник, он же председатель месткома, по очереди улыбались приглашенной на торжества публике.
То, что произошло со Звонаревским театром за год и пять месяцев, не очень укладывалось в сухое коммунальное слово «ремонт». Даже если к нему добавить такое солидное и обстоятельное прилагательное, как «капитальный».
Чудесное возрождение старого театра совершилось по инициативе председателя горсовета Сергея Агеича Упаковщикова. Когда Сергей Агеич Упаковщиков соорудил, на зависть соседям, монументальную Доску почета и достойный нашей эпохи Парадный вход на городскую выставку, он сказал:
— Пора обрастать культурой. Будем строить театр. Монументально. Достойно нашей эпохи.
— В стиле греческого Акрополя? — спросил начитанный начальник городского управления культуры Илья Иванович Гусельников.
— Греки для нас не маяк, — пошутил предгорсовета.
По просьбе товарища Упаковщикова в зале заседаний горсовета была устроена выставка проектов, по которым уже выстроены Смоленский, Саратовский, Сочинский, Саранский и другие театры. Но ни один из них не пришелся по душе Сергею Агеичу. Был объявлен конкурс. В результате родился свой, совершенно новый, оригинальный саратовско-смоленско-саранский вариант.
Были начертаны планы, и эти планы стали претворяться в живую действительность, как писал об этом «Звонаревский порыв».
Но живая действительность едва не поломала все звонаревские планы. Сначала были раскритикованы излишества. А потом поступило еще более конкретное указание: строить жилье, детские сады, столовые. А театр подремонтируйте и танцуйте «Сильву» дальше.
— Так разве ж мы строим? — удивился товарищ Упаковщиков. — Мы ремонтируем.
За годы руководящей работы Сергей Агеич твердо усвоил правило: надо уметь отчитаться. По бумагам будет ремонт, — стало быть, все в порядке. А там — победителей не судят!
Прежняя коробка театра была накрыта новой. А потом изнутри по кирпичику старое здание разобрали и выкинули вон.
И вот торжественный день настал. К парадному подъезду подкатил и сам победитель товарищ Упаковщиков. А с ним и Гусельников Илья Иванович. Приехавшим улыбалось сразу все руководство театра.
Сергей Агеич нежно погладил розовую колонну и весело подмигнул встречавшим его товарищам:
— Ну как, подремонтировались немножко?
— Самую малость, — хором ответило трио.
— Ну, показывайте!
Предгорсовета и сопровождавшие его лица двинулись по театру. Осмотрели фойе, поднялись из амфитеатра в бельэтаж. Чмокали. Цокали. Сергей Агеич придирчиво щупал тугие, обитые бархатом кресла, мял в руках тяжелый парчовый занавес. Разводил руками. Качал головой. Сергей Агеич был доволен. И он не стал скрывать свои чувства:
— Вы как хотите, а лично мне нравится.
— Лично нам, — сказали все, — тоже нравится.
— Ну-с, будем открывать. Давайте третий звонок.
Товарищ Упаковщиков по-хозяйски прошел на сцену, где уже стоял стол президиума. За ним потянулись и остальные. Сергей Агеич с удовольствием оглядел переполненный зал, для порядка постучал карандашиком по микрофону и начал свой доклад «О росте культуры в городе Звонареве».
Потом выступали представители от общественности. Все хвалили новый театр и поздравляли друг друга с таким подарком.
— Пожелаем коллективу театра, — сказал в заключение товарищ Упаковщиков, — дальнейших, так сказать, творческих…
Сергей Агеич пожал руки директору, главрежу и первому любовнику. Зал аплодировал.
— Творите для народа, — говорил Сергей Агеич, — а мы вам всегда поможем. Сделаем перерыв, а потом посмотрим, что вы там приготовили. Так, я думаю?
Главреж рассеянно улыбнулся и кивнул головой.
Дали занавес. Публика пошла в буфет. На сцене остались товарищ Упаковщиков, Гусельников Илья Иванович и руководство театра. Двое рабочих убирали сцену, так что разговаривать пришлось стоя.
— Что показываете? — спросил товарищ Упаковщиков.
— По-моему, «Вольный ветер», — сказал Илья Иванович Гусельников, — так мы договаривались.
Руководство как-то неожиданно замялось:
— Главный герой того… улетел сегодня.
— Как улетел? Куда?
— В Лепехино. Заявил так: согласно трудовому законодательству я — вольный ветер, куда хочу, туда и улечу!
— Что за причина?
— Обиделся. Зарплату задержали.
— Всего за три месяца, — уточнил первый любовник.
— Скажите, какие мы обидчивые! — улыбнулся товарищ Упаковщиков. — Ну ничего. Пожалеет. Еще проситься будет.
— Так что же, «Москву, Черемушки»? — спросил Гусельников.
— Не готовы, — поморщился главреж. — Каждая репетиция в дискуссию превращается. Артисты речи произносят: «Везде свои Черемушки появились. Люди новоселье справляют, а мы…»
— Так театр же строили! — воскликнул Упаковщиков. — Да мы за одну большую люстру заплатили!.. А мрамор откуда привезли?! А ковры?! Не для товарища Упаковщикова же, для них! А они…
— Разве они это понимают? — вставил Гусельников.
— Коллективное заявление, — сказал директор, — все «Черемушки». Просим по собственному желанию…
— Ну что же, бог с ними, — сказал Сергей Агеич, — в таком случае «Сильва, ты меня не любишь?».
— И Сильва не любит, — сказал главреж и спохватился: — Я в том смысле, что и она уехала.
— А это еще почему? Сильве мы квартиру дали!
— Квартиру дали, говорит — далеко. А транспорт… Обещали троллейбус… Ребенка в садик не приняли, мест нет.
— Обещали-обещали! — не на шутку вскипел товарищ Упаковщиков. — Мало ли что обещали! А театр? Да они сговорились, что ли?
— Это точно. Она не одна, с Эдвином уехала.
— А Эдвин что? У него же детей нет?
— Детей нет. У него язва.
— При чем тут язва? — рассвирепел Сергей Агеич.
— Столовой диетической поблизости нет.
Наступило тяжелое молчание.
— Ну, вот что, — жестко сказал товарищ Упаковщиков, — как хотите, но чтобы художественная часть была.
Между тем антракт кончился. Стоявшие на сцене люди, занятые нелегкими разговорами, не слышали, как прозвучал первый звонок, второй и, наконец, третий. Заведенная чьей-то уверенной рукой, театральная машина работала четко. В зале погас свет, и все стихло. Профессиональным чутьем главреж первый почуял, что надвигается беда. Он, а вслед за ним и директор театра кинулись за кулисы, чтобы задержать, остановить неумолимый ход этой машины.
Но было уже поздно.
Пошел занавес.
1963
Сущее наказание, когда в доме объявится вот такой Толик. Трижды второгодник, заслуженный мастер по различным видам уличного озорства, верзила Толик, как правило, сколачивает вокруг себя стайку преданных ему шалопаев более мелкого возраста и верховодит ими.
Излюбленным развлечением Толика и компании всегда была веревка. Кусок обычной бельевой веревки, кабеля или проволоки, который натягивается поперек тротуара на небольшой высоте.
Замирая от восторга, юные лоботрясы сидят в засаде и ждут, когда по тротуару пойдет старушка с двумя бутылками кефира в авоське. И потом они будут долго надрываться от смеха, вспоминая тот момент, когда «старушенция ка-а-ак трахнется, бутылки об асфальт трах! Да ка-а-ак она завоет!..».
Общество не остается равнодушным созерцателем Толикиного озорства. Оно, общество, применяет к нему различные меры — от педагогических до административно-милицейских включительно. И поступает совершенно правильно, потому что такие Толики в конечном счете отравляют нам жизнь.
Однако порой нам отравляют если не жизнь, то уж, во всяком
