Я приказал кучеру остановить лошадей, и бравый Макшейн запасся изрядной порцией мяса, которую и умял по пути, потому что у меня уже каждая минута была на счету. Я рассказал ему все, как было, ничего не утаивая, и он долго смеялся, утверждая, что никогда не слыхал о более ловком маневре. Когда он наконец набил свою утробу, я вынул из кошелька несколько гиней и вручил ему. Мистер Макшейн даже прослезился от умиления, облобызал меня и поклялся, что никогда со мной не расстанется; и думается мне, голубушка, он сдержит свою клятву; во всяком случае, мы с ним с тех самых пор неразлучны, и, пожалуй, это единственный друг, на которого я могу положиться.
Не знаю, по какой причине, но я словно бы почуял в воздухе беду; а потому остановил карету, несколько не доехав до дому, и просил Макшейна сходить удостовериться, все ли спокойно, а сам остался ждать его в соседней таверне. Он тут же отправился исполнять мое поручение и вскорости вернулся, бледный как смерть, с известием, что дом полон констеблей. Должно быть, злосчастная ссора в "Ристалище" заставила их нагрянуть ко мне в гости, и, надо сказать, они потрудились не зря! Боже ты мой! Пятьсот фунтов звонкой монетой, пять пар платья, шитого золотом, три парика, не говоря уже о сорочках с кружевами, шпагах, тростях, табакерках, - и все это снова досталось негодяю графу!
Я понял, что все пропало, - моя карьера аристократа окончена; а если я попадусь полиции в руки, меня ждет либо расстрел, либо виселица. При таких обстоятельствах, душа моя, все средства хороши и долго раздумывать не приходится. Неподалеку помещалась конюшня, где я не раз нанимал карету, чтобы ехать ко двору, - ха-ха-ха! - и был известен как человек достаточный. Туда я немедля и отправился. "Мистер Уормэш, - сказал я хозяину, - мне с моим доблестным другом пришла охота проехаться в Туикнэм и там поужинать, а для этого вы должны дать нам ваших самых лучших лошадей". Через минуту нам уже подвели двух отличных коней и мы вскочили в седло.
Мы не поехали в Парк, а сразу же свернули и пустили лошадей легким галопом по направлению к Килберну; а очутившись за городом, поскакали во весь опор, словно за нами черти гнались. Да, душа моя, много времени для этого не потребовалось; и часу не прошло, как мы с прапорщиком превратились в самых настоящих рыцарей большой дороги. И надо же было так случиться, чтобы в "Трех Грачах" мы натолкнулись на вас и вашего супруга! Здешняя хозяйка - во всей округе первейшая разбойница. Она нам указала на вашего мужа, она же и свела нас с теми двумя - мы их даже по имени не знаем.
* * *
- А что сталось с лошадьми? - спросила миссис Кэтрин, когда мистер Брок окончил свой рассказ.
- Клячи это были, а не лошади, - ответит тот. - Просто клячи. Мы их продали на ярмарке в Стурбридже и едва выручили тринадцать гиней за обеих.
- А... а граф... Макс? Где он теперь, Брок? - тихо вымолвила она.
- Фью! - присвистнул мистер Брок. - Все еще вздыхаете о нем, голубушка? Он теперь во Фландрии, со своим полком; и можно не сомневаться, что после вас было уже десятка два таких же графинь фон Гальгенштейн.
- Я этому не верю! - гневно вздернув голову, сказала миссис Кэтрин.
- И слава богу; а то, верно, постарались бы еще раз угостить его опием, а?
- Вон отсюда, наглец! - прикрикнула почтенная дама; но тут же опомнилась, заломила руки, глянула с тоской на Брока, на потолок, на пол, на мужа (от которого сразу же резко отвернулась) и заплакала самым жалостным образом; слезы, одна за другой, скатывались у нее по носу в такт песенки, которую стал насвистывать капрал.
Едва ли то были слезы раскаяния; скорей сожаления о тех днях, когда у нее был возлюбленный - первый в жизни - и пышные наряды, и белая шляпа с голубым пером. Пожалуй, свист капрала был куда безобиднее, чем рыдания этой женщины: ведь он, хоть и плут, был, в сущности, добрый малый, когда не препятствовали его нраву. Право же, сочинители наши совершают ошибку, лишая выводимых ими мошенников каких бы то ни было привлекательных человеческих черт; а между тем подобные черты свойственны им; и если взглянуть с точки зрения житейских забот, чувств как таковых, отношений с друзьями - даже страшно становится от того, как сходны между собою мошенник и честный человек. Убийца итальянского мальчика дал ему прежде поиграть со своими детьми, с которыми ему было весело и которые, без сомнения, оплакивали потом его смерть.
ГЛАВА VI
Приключения посла, мистера Макшейна
Если бы не обязательство во всем следовать истории, можно бы, пожалуй, и вовсе опустить рассказ о том, что произошло с миссис Кэтрин и ее супругом в вустерской харчевне; ибо никаких последствий это происшествие не имело и ничего в нем ни диковинного, ни увлекательного не было. Но мы положили себе держаться как можно ближе к ИСТИНЕ - хоть о ней, быть может, не всегда приятно и рассказывать и читать. А в "Ньюгетском календаре" ясно сказано, что мистер и миссис Хэйс стали на ночлег в одной вустерской харчевне и угодили в руки мошенников, якобы явившихся завербовать новобрачного на военную службу. Что же нам остается? Сочиняй мы роман, вместо того чтобы описывать действительные события, в нашей власти было бы распорядиться судьбой героев по своему усмотрению; и мы бы охотно изобразили Хэйса эдаким Девре, беседующим о философских предметах с Боллинброком, а миссис Кэтрин произвели бы в maitresse en titre {Штатная любовница (франц.).} мистера Александра Попа, доктора Сэчеврела, знаменитого окулиста сэра Джона Рида, декана Свифта или маршала Таллара, - как непременно поступил бы в подобном случае даже самый плохонький романист. Но увы, увы! Истина прежде всего, что бы там ни подсказывало воображение; а в драгоценном "Ньюгетском календаре", где имеется полное жизне- и смертеописание Хэйса и его супруги, нет ни намека на знакомство их с кем-либо из выдающихся литераторов или полководцев эпохи ее величества королевы Анны. Там лишь говорится коротко и недвусмысленно, что Хэйс был вынужден отправить посланного в Уорикшир к отцу за деньгами и что старик выручил сына из беды. Такова истина; и никакие соблазны литературной красоты - ни даже обещание лишних двадцати гиней за лист не заставили бы нас от нее отклониться.
Из рассказа о лондонской эпопее мистера Брока читатель уже получил некоторое представление об его приятеле мистере Макшейне. Достойный прапорщик не отличался особой твердостью ума, равно как и нравственных принципов; на первом пагубно отразились бедность, пристрастие к вину и удар по черепу, полученный в сражении при Стинкерке; что же до последних, то они у мистера Макшейна не водились и в лучшие времена. Когда-то он и в самом деле был прапорщиком в армии; но давным-давно пропил и проиграл свой чин вместе с надеждой на пенсию; и как он с тех пор ухитрялся существовать, никому не было известно, в том числе и ему самому, - то было одно из ста тысяч чудес нашего города. Кто из нас не насчитывает среди своих знакомцев десятка подобных людей? Не понять, откуда берется у них время от времени чистая сорочка, - как им удается никогда не быть трезвыми, кто отводит от них постоянную угрозу голодной смерти. Жизнь их - непрерывная цепь чудес; каждый завтрак - загадка, каждый обед - непостижимая тайна; каждая ночь под крышей - дар Провидения. Если у вас пли у меня, сэр, завтра не будет шиллинга, кто нам даст его? Разве нам мясник отпустит баранью котлету бесплатно? Разве прачка станет даром стирать и крахмалить наши сорочки? Как бы не так! Косточки, старой ветоши - и то не дождешься. Даже те, кто, как мы, покуда не испытывает нужды {Напомним, что автор состоит на казенном коште.} (дай бог, чтобы так было и впредь!), даже и они дрожат при мысли, что когда-нибудь придется бороться с ней, зная, как велика опасность пасть в этой борьбе.
И оказывается - напрасно, сэр. Вовсе не так это просто, умереть с голоду. Голод - это совершенные пустяки, когда к нему привыкнешь. Я знавал людей, для которых он был основным занятием, и даже прибыльным. Наш друг Макшейн долгие годы только и делал что голодал; и что же? При этом он жил совсем не плохо, может быть, даже лучше, чем того заслуживал. Обедал он определенное или, точнее, неопределенное число дней в неделю, спал где приведется и напивался не менее трехсот раз в год. Было у него два-три знатных знакомца, которые его иногда выручали деньгами и которых он, случалось, тоже выручал, - как, о том мы не будем говорить. Были и другие, которых он донимал беспрестанно; и, чтобы отвязаться, его сегодня угощали обедом, завтра давали ему крону, а иной раз ненароком дарили трость с золотым набалдашником, которая прямой дорогой отправлялась в заклад. Оказавшись при деньгах, он шел в кофейню; когда же снова оставался без гроша, один бог знает, в каких тайных трущобах находил он себе ночлег и пропитание. Чуть что, он хватался за шпагу, и, будучи трезвым, а еще лучше слегка под хмельком, отлично управлялся с нею; в похвальбе и вранье не знал себе равных; росту в нем было шесть футов пять дюймов без каблуков; вот и все его главные приметы. Он и в самом деле побывал в Испании в качестве волонтера, сумел даже отличиться в бою, но заболел горячкой и был отправлен на родину голодать, как голодал допреж того.
