Но мистер Макшейн, подобно корсару Конраду, на тысячу пороков имел одну добродетель - уменье хранить верность тому, кто был его нанимателем в данное время; рассказывают - к чести его или не к чести, судите сами, - что некий лорд послал его однажды избить одного roturier {Простолюдин (франц.).} ставшего его милости поперек дороги в любовных делах; и когда последний пытался уйти от расправы, предлагая ему денег больше, нежели было предложено лордом, Макшейн отказался наотрез и исполнил поручение со всей тщательностью, как того требовал долг чести и дружбы. Прапорщик сам любил повествовать об этом случае с немалой долей самодовольства; а когда, после поспешного бегства из Лондона, они с Броком занялись своим мошенническим промыслом, он с готовностью признал Брока старшим и начальником, звал его не иначе как майором, и во всем ему подчинялся, ошибаясь только спьяну или по глупости. Откуда-то взялось у него представление, - быть может, не вовсе безосновательное, - что нынешнее его занятие есть та же военная служба и находится в полном соответствии с законами чести. Грабеж называл он захватом трофеев, а виселица была в его глазах жестоким и подлым злоупотреблением со стороны противника, за которое тому следовало не давать спуску.
Остальные двое участников предприятия были для мистера Брока совершенно чужими людьми, и он никак не решился бы доверить кому-либо из них столь деликатное поручение, а тем паче ту изрядную сумму денег, которую предстояло привезти. Они было, в свою очередь, как ни странно, выказали некоторое недоверие к мистеру Броку; но Брок вытащил из кошелька пять гиней и вручил хозяйке харчевни в качестве залога за Макшейна; после чего сей последний оседлал лошадь бедняги Хэйса и на ней отправился к родителям злополучного молодого человека. Внушительное зрелище являл собою полномочный посол воровской шайки в своем линялом голубом мундире с оранжевой выпушкой, в высоченных ботфортах, незнакомых с ваксою, при шпаге с чашкой и в потертой шляпе, лихо заломленной поверх всклокоченного парика, когда выезжал из харчевни "Три Грача", держа путь в родную деревню Хэйса.
От Вустера до упомянутой деревни было восемнадцать миль; но мистер Макшейн преодолел это расстояние, не сбившись с пути и, что еще важней, не напившись (на сей счет ему было сделано строжайшее внушение). Разыскать дом Хэйсов не представляло для него труда, ибо лошадь Джона прямехонько туда и затрусила. Появление знакомого серого меринка, на котором сидел кто-то чужой, немало удивило миссис Хэйс, сидевшую у дверей с вязаньем.
Макшейн проворно спешился и, как только его ноги коснулись земли, щелкнул каблуками и отвесил миссис Хэйс церемонный поклон; после чего, прижав к сердцу свою засаленную шляпу и едва не смазав старушку по носу париком, осведомился, не имеет ли он честь "лицезреть почтеннейшую миссис Хэйс?".
Ответ был дан утвердительный, и тогда он спросил, - нет ли в доме мальчишки на побегушках, который "отвел бы лошадь в стойло", не найдется ли "стакана лимонаду или кислого молока промочить горло с дороги" и, наконец, не уделит ли ему "миссис Хэйс и ее супруг несколько минут для беседы об одном деликатном и важном предмете". Что это за предмет, мистер Макшейн не стал говорить в ожидании, когда его просьбы будут исполнены. Но вот наконец и о лошади и о всаднике позаботились должным образом, мистер Хэйс явился из своей мастерской, а миссис Хэйс тем временем не на шутку растревожилась за судьбу обожаемого сына.
- Где он? Что с ним? Жив ли он? - спрашивала старушка. - О, горе, наверно, его нет в живых!
- Да нет же, сударыня, вы напрасно беспокоитесь; сын ваш жив и здоров.
- Ах, слава тебе господи!
- Но весьма удручен духом. Грех да беда на кого не живет, сударыня; вот и с вашим сыном приключилась небольшая неприятность.
И мистер Макшейн извлек на свет собственноручное письмо Джона Хэйса, копией которого нам посчастливилось запастись. Вот что было написано в этом письме:
"Почтеннейшие батюшка и матушка! Податель сего - добрый человек, и он знает, в какую я попал беду. Вчера в сем городе встретился я с некими господами, состоящими на службе ее величества, и, выпивши в их компании, согласился завербоватца и взял от них деньги. После я пожалел об этом и хотел убежать, но меня не пустили, и тут я имел нещастье ударить офицера, своего начальника, за что по военным законам полагаитца смертная Казнь. Но если я заплачу двадцать гиней, то все обойдетца. Каковые деньги вручите подателю, а иначе меня растреляют не пожже как во Вторник утром. С чем и остаюсь любящий вас сын
Джон Хэйс.
Писано в тюрьме в Бристоле
в злощастный для меня понедельник".
На миссис Хэйс это горестное послание произвело именно то действие, на которое и было рассчитано; она тут же готова была броситься к сундуку за деньгами, потребными для выкупа любимого сыночка. Но старый плотник оказался более подозрительным.
- Я ведь вас не знаю, сэр, - сказал он послу.
- Вы не доверряете моей чести, сэр? - грозно вскричал прапорщик.
- Видите ли, сэр, - отвечал мистер Хэйс, - может, оно все так, а может, и иначе; а чтоб уж у меня не было никаких сомнений, вы мне объясните все поподробнее.
- Я не имею прривычки давать объяснения, - сказал мистер Макшейн, - так как это не приличествует моему ррангу. Но вам, так и быть, объясню, что непонятно.
- Не можете ли вы сказать, в какой именно полк зачислен мой сын?
- Извольте. В пехотный, под командой полковника Буда; и знайте, любезнейший, это один из самых доблестных полков в нашей аррмии.
- И давно вы расстались с Джоном?
- Не более трех часов назад. Черт побери, я мчался, как жокей на скачках; да и можно ли иначе, когда речь идет о жизни и смерти.
От Бристоля до дома Хэйсов было семьдесят миль - проделать такой путь за три часа можно было разве что во сне; старик это сразу же отметил и не стал продолжать разговор.
- Сказанного вами, сэр, - возразил он, - достаточно, чтобы я мог заключить, что дело нечисто и что вся эта история - ложь от начала до конца.
Столь крутой поворот несколько озадачил прапорщика, но он тут же оправился и заговорил с удвоенной важностью.
- Вы не слишком выбираете выражения, мистер Хэйс, - сказал он, - но из дружеских чувств к вашему семейству я вам пррощаю. Выходит, вы не верите своему сыну - ведь это же писано его рукой.
- Вы его заставили это написать, - сказал мистер Хэйс.
- Угадал, старый черт, - пробормотал мистер Макшейн в сторону. - Ладно, сэр, будем говорить начистоту: да, его заставили написать. Да, история с вербовкой чистый вымысел от начала до конца. Но что из того, любезнейший? Думаете, вашему сыну от этого легче?
- Да где же он? - вскрикнула миссис Хэйс, бухнувшись на колени. - Мы дадим, дадим деньги, ведь правда, Джон?
- Уж верно дадите, сударыня, когда узнаете, где ваш сын. Он в руках моих приятелей, джентльменов, которые не в ладах с нынешним правительством и для которых перерезать человеку горло - все равно что свернуть шею цыпленку. Он наш пленник, сударыня. Если вы согласны выкупить его, все будет хорошо; если же нет, да поможет ему бог! Ибо вам его не видать больше.
- А почем я знаю, что завтра вы не явитесь требовать еще денег? спросил мистер Хэйс.
- Сэр, порукой вам моя честь; я скорей удавлюсь, чем нарушу данное слово, - торжественно произнес мистер Макшейн. - Двадцать гиней - и дело сделано. Даю вам десять минут на размышление; а там как хотите, мне ведь все равно, любезнейший. - И надо отдать должное нашему другу прапорщику - он говорил от чистого сердца и в поручении, с которым прибыл, не усматривал ничего бесчестного и противозаконного.
- Ах, вот как! - в ярости вскричал мистер Хзйс. - А что, если мы вас схватим и задержим как заложника?
- На парламентера руку не поднимают, жалкий вы штафирка! - возразил мистер Макшейн. - А кроме того, - продолжал он, - есть еще причины, по которым вам не след пускаться на такие штуки: вот одна из них. - Он указал на свою шпагу. - Вот еще две. - Он вынул пистолеты. - А самая главная - это что вы хоть повесьте меня, хоть колесуйте, хоть четвертуйте, но только не видать вам тогда больше своего сына. Мы к риску привычные, сэр, наше дело такое - это вам не шутки шутить. И слов мы на ветер не бросаем, наш род занятий требует исправности. Сказано вам, что, если я не вернусь целым и невредимым к завтрашнему утру, вашему сыну конец, - значит, так оно и будет, можете быть уверены. А иначе на что бы мне и надеяться? Ведь стоит вам напустить на меня констеблей, и я охнуть не успею, как уже буду болтаться в петле на площади перед уорикширской тюрьмой. Ан нет, любезнейший! Не станете же вы жертвовать таким славным сыночком, как Джон Хэйс, - не говоря уже о его супруге, - чтобы полюбоваться, как мои длинные ноги дергаются в воздухе! Были у нас, правда, случаи, когда нашим людям пришлось плохо оттого, что родители или опекуны им не поверили.
- И что же тогда сталось с бедными детьми? - в страхе спросила миссис Хэйс, перед которой понемногу начала проясняться суть спора.
