— Да, Джордж, — сказал бедняга Гарри. — Не спорю — так оно и было бы.
— Ты останешься дома и будешь заботиться о Каслву-де и о матушке. Если со мной что-нибудь случится, ты заменишь здесь меня. Я хотел бы уступить тебе, милый, как ты, я знаю, пожертвовал бы ради меня жизнью. Но каждый из нас должен исполнить свой долг. Что сказал бы наш дед, будь он жив?
Их мать с гордостью посмотрела на сыновей.
— Мой отец сказал бы, что его внуки — истинные джентльмены, прерывающимся голосом произнесла госпожа Эсмонд и удалилась, быть может, не желая, чтобы молодые люди видели, как она взволнована.
Слуги незамедлительно проведали, что мистер Джордж идет на войну. Дина, его кормилица, начала громогласно оплакивать разлуку с ним, а Филлис, старая нянька Гарри, рыдала еще громче, потому что массу Джорджа, как всегда, предпочли массе Гарри. Сейди, слуга Джорджа, стал укладываться, без умолку похваляясь своими будущими подвигами, а Гамбо, слуга Гарри, притворно хныкал из-за того, что остается дома, хотя никогда не отличался воинственными наклонностями.
Но больше всех домочадцев решением Джорджа отправиться в поход была возмущена миссис Маунтин. Она очень на него сердилась. Он просто не хочет понять, какую ошибку совершает, покидая Каслвуд. Она просила, умоляла, требовала, чтобы он изменил свое решение, и клялась, что ничего хорошего его отъезд не принесет.
Джордж был удивлен упорными возражениями достойной дамы.
— Я знаю, Маунтин, что Гарри был бы лучшим солдатом, чем я, но в конце концов это мой долг!
— Твой долг — оставаться дома! — заявила Маунтин, топнув ногой.
— Но почему об этом не сказала матушка, когда мы только что все это обсуждали?
— Ваша матушка! — произнесла Маунтин с наигорчайшим сардоническим смешком. — Ваша матушка, мой бедный мальчик!
— Что означает твой горестный вид, Маунтин?
— А может быть, ваша матушка хочет, чтобы ты уехал, Джордж! продолжала миссис Маунтин, покачивая головой. — Может быть, мой бедный обманутый мальчик, вернувшись, ты найдешь тут отчима.
— О чем ты говоришь? — воскликнул Джордж, и кровь прихлынула к его щекам.
— Или, по-твоему, я слепа и не вижу, что здесь творится? Голубчик, я ведь уже говорила тебе, что полковнику Вашингтону нужна богатая жена. Когда ты уедешь, он сделает предложение твоей матери, и, вернувшись, ты узнаешь, что он стал здесь хозяином. Вот почему ты не должен уезжать, бедный, несчастный, простодушный мальчик! Разве ты не видишь, как она его любит? Как с ним носится? Как всегда его расхваливает и тебе, и Гарри, и всем, кто сюда приезжает?
— Но ведь он тоже идет в поход! — возразил Джордж.
— В брачный поход, голубчик, — стояла на своем вдова прапорщика.
— Да нет же! Сам генерал Брэддок сказал мне, что мистер Вашингтон согласился стать его адъютантом.
— Уловка! Уловка, чтобы отвести тебе глаза, бедный мой мальчик, вскричала Маунтин. — Его ранят, и он вернется — вот увидишь, так и будет. У меня есть доказательство, что я говорю правду... доказательство, написанное его собственной рукой, — вот посмотри! — С этими словами она извлекла из кармана исписанный лист бумаги, и Джордж узнал хорошо ему известный почерк мистера Вашингтона.
— Откуда у тебя этот листок? — спросил Джордж, побелев.
— Я... я нашла его в спальне майора, — смущенно ответила Маунтин.
— Ты читаешь частные бумаги нашего гостя? Стыдись! — воскликнул Джордж. — Я не стану этого читать. — И он швырнул листок в горящий камин.
— Это была случайность, Джордж. Я нечаянно прочла. Даю тебе слово. Ты ведь знаешь, что комната майора предназначена для губернатора Динуидди, а парадную спальню готовят для генерала Брэддока, и мы ждем уж не знаю сколько гостей, и мне нужно было перенести вещи, которые майор вечно оставляет тут, — он уже ведет себя здесь словно у себя дома, — в его новую комнату, и этот листок выпал из его бювара, а я случайно увидела, что в нем, и решила тогда, что мой долг — прочесть все до конца.
— О да, ты ведь мученица долга, Маунтин! — мрачно сказал Джордж. Наверное, жена Синей Бороды полагала, что, подглядывая в замочные скважины, она исполняет свой долг.
— Я в жизни не подглядывала в замочные скважины, Джордж! Стыдно тебе говорить так! Ведь я растила тебя, лелеяла и нянчила, как мать, просиживала над тобой ночи, когда ты болел, вот на этих руках переносила тебя с кровати на софу. Нет, сударь, нечего сейчас их гладить! Твоя милая Маунтин, как бы не так! И слушать ничего не хочу. Ты злишься, ругаешься и обижаешь меня ту, кто любит тебя, точно твоя мать... Твоя мать? Ах, если бы она тебя хоть вполовину так любила! Все вы не знаете, что такое благодарность. Мой мистер Маунтин был негодяем, и вы все такие же.
В камине едва тлели два полена, и, без сомнения, Маунтин сразу заметила, что упавшей в золу бумаге не грозит никакая опасность, не то она выхватила бы злополучный листок, рискуя обжечь руки, и только потом разразилась бы вышеприведенной оправдательной речью. Быть может, Джордж был поглощен своими горькими мыслями, а может быть, ревность взяла в нем верх над всеми остальными чувствами, но как бы то ни было, он не помешал ей теперь нагнуться и поднять листок.
— Поблагодари свою счастливую звезду, голубчик, что я спасла это письмо, — воскликнула Маунтин. — Смотри! Вот его собственные слова, написанные четко, словно стряпчим. Не моя вина, что он их написал, а я их нашла. Прочти и убедись сам, Джордж Уорингтон, и скажи спасибо, что твоя бедная милая старушка Маунтин блюдет твои интересы.
Каждое слово, каждая буква на роковом листке были так разборчивы, что Джордж против воли прочел этот документ.
— Никому ни слова, Маунтин, — приказал он, грозно взглянув на нее. Я... я верну этот листок мистеру Вашингтону.
Маунтин совсем перепугалась, увидев выражение его лица и сообразив, что она наделала и какие это может иметь последствия.
За обедом мать встревоженно спросила Джорджа, почему он так бледен — уж не заболел ли он?
— Неужели, сударыня, вы полагаете, — ответил он, наливая себе большой бокал вина, — что разлука со столь нежной матерью может не причинить мне жестокого горя?
Достойная дама не поняла, что означают его слова, его странный дикий взгляд и еще более странный смех. Он принялся поддразнивать всех, кто сидел за столом, окликал слуг, подшучивал над ними, а сам продолжал пить. Каждый раз, когда открывалась дверь, он оборачивался — как и Маунтин, чья нечистая совесть уже рисовала ей фигуру мистера Вашингтона, переступающего порог.
в которой Джордж страдает от весьма распространенного недуга
В день, когда госпоже Эсмонд предстояло принять генерала, каслвудский дом был убран со всей возможной пышностью, а сама госпожа Эсмонд оделась куда великолепнее обычного. Она старалась почтить своего гостя, насколько это было в ее силах, и хотела, чтобы приглашенное общество провело время как можно приятнее, хотя самой ей было не до веселья. Первым прибыл новый адъютант генерала. Вдова вышла ему навстречу в крытую галерею, служившую крыльцом. Он спрыгнул с коня у самых ступеней, и его слуги увели лошадей в хорошо знакомую им конюшню. Во всей Виргинии ни у кого не было таких прекрасных скакунов, как у мистера Вашингтона, и никто не мог сравниться с ним в искусстве верховой езды.
Прежде чем отправиться снимать сапоги, он некоторое время оставался со своей хозяйкой на галерее. Ей нужно было многое ему сообщить, узнать все подробности о том, как он был назначен адъютантом генерала Брэддока, и обсудить близкий отъезд ее сына. Пока они беседовали, мимо них то и дело пробегали слуги-негры с яствами для предстоящего пира, и они спустились на лужайку перед домом, где стали прогуливаться в прохладной тени.
Мистер Вашингтон сказал, что его превосходительство должен вот-вот прибыть и что с ним в карете едет мистер Франклин, представитель Пенсильвании.
Этот мистер Франклин, как слышала миссис Эсмонд, был когда-то подмастерьем у печатника, — до чего же мы дошли, если такие людишки разъезжают в карете главнокомандующего! Мистер Вашингтон заметил, что, разъезжает ли он в карете или ходит пешком, он чрезвычайно умный и осведомленный джентльмен. Миссис Эсмонд высказала мнение, что майор слишком уж снисходителен к этому господину, однако мистер Вашингтон невозмутимо продолжал утверждать, что печатник — чрезвычайно одаренный, полезный и достойный человек.
— Во всяком случае, я рада, что товарищами моего сына в походе будут не плебеи-ремесленники, а джентльмены, люди истинно благородные и светские, объявила госпожа Эсмонд самым величественным тоном.
Мистер Вашингтон не раз видел этих истинно благородных и светских людей после неумеренных возлияний и, возможно, подумал, что далеко не все их слова и поступки окажутся столь уж поучительны и полезны для юноши, еще только вступающего в жизнь; однако он благоразумно промолчал и сказал только, что Гарри и Джордж, раз они выходят в широкий мир, должны быть готовы не только к хорошему, но и к дурному и к знакомству с людьми самых разных сословий.
