Ветер дул ей в спину. Она спускалась с горы по круто уходящей вниз дороге, судорожно сжимая в правой руке ручку полупустого, истрепанного фибрового чемодана, подаренного ей женой учителя. По ее щекам текли слезы, у нее не было носового платка, и она вытирала их ладонью. Сколько раз ходила она по этой дороге, от их обветшавшего домишки вниз, в деревню, восемь лет в школу, последний год, чтобы сделать небольшие покупки или выполнить какое-нибудь поручение, по воскресеньям — к мессе. Она бы с удовольствием научилась шить, в деревне жила портниха, готовая взять ее в ученицы. Но родители считали, этим денег не заработаешь, она, хоть и маленькая, но цепкая и выносливая, так что из нее можно выжать и побольше. После окончания восьмилетней народной школы она, спускаясь в деревню, каждый раз проходила мимо дома портнихи и смотрела, как ученицы за стеклами окон работают иглой, она могла бы быть сейчас на их месте. Заставляя себя идти дальше, она ощущала в желудке пустоту, а рот переполнялся слюной, хотя есть совсем не хотелось. Цепкость и выносливость не принесли ей ничего, кроме работы батрачки, вместе с родителями она ходила помогать богатым крестьянам убирать урожай. Платили ей гораздо меньше, чем родителям, а вина, разбавленного водой, она не любила. В их маленьком домике, с примыкавшим к нему каменистым картофельным полем, с немногочисленным тощим скотом, для нее не было работы, которая могла бы дать заработок. Младшие братья не нуждались больше в ее присмотре и тяготились им. Хотя никто не говорил об этом вслух, но Агнес знала: все ждут, когда она наконец уйдет из дома, найдет себе место и не будет каждый день садиться за стол вместе с остальными. Место объявилось совершенно неожиданно. Знакомый торговец прочел в местной газете, что для ведения хозяйства на одной венской вилле требуется честная, здоровая деревенская девушка, годится и не имеющая опыта работы. На запрос Агнес, написанный каллиграфическим почерком, был получен положительный ответ, ей прислали деньги на дорогу, предложили неплохое жалованье. Выходной — каждое второе воскресенье месяца.
Мать сказала, что не стоит сразу же снова приезжать, чтобы навестить их, это себя не окупит, а тоска по дому скоро пройдет.
На краю луга цвел темно-фиолетовый клевер, в этот июльский день пшеница, уже довольно высокая и прямая, почти не гнулась под ветром. Агнес не шла, а, скорее, ковыляла в непривычных, тоже отданных ей из милости высоких ботинках со шнуровкой, по пути она впервые осознанно смотрела на то, что она сейчас покидала. Она впитывала в себя краски и запахи, любовалась небесным простором, ей открылась вдруг вся мощь деревенского лета. Остановившись, она наблюдала — такого с ней раньше никогда не бывало — причудливые прыжки саранчи, крутое пикирование стрижа. Она слышала сухой шорох, с которым корова терлась об изгородь, глухие звуки, сопровождавшие сбор репы на ближнем подворье. Испугавшись, что может упустить крестьянина, обещавшего взять ее с собой на вокзал, она побежала и тут же снова замедлила шаг, сделать это заставила ее неведомая ранее грусть. Чтобы развеселиться, она стала помахивать чемоданом, напевая при этом. На беду непривычный для нее чемодан запутался в ногах, Агнес упала. Она не ощутила боли, только царапающее касание мелких камешков у щеки, но, несмотря на это, не сразу встала на ноги. Короткая трава, щекочущая нос, пыль, забравшаяся под ногти, жесткая выпуклость дороги с глубокими колеями пробудили в ней желание просто остаться лежать здесь, чтобы заснуть и проснуться снова на соломенном матраце своей узкой кровати. Когда же она все-таки пошла дальше, с серыми пятнами на темной юбке, неведомые ей ранее чувства отступили на задний план. С выражением упрямства и смутной гордости от сознания того, что скоро она не будет больше бесполезным едоком, Агнес вытащила из жакета ломоть хлеба с желтоватым шпиком, который мать дала ей с собой в дорогу, и откусила кусок. Когда она села на телегу крестьянина, в кармане у нее лежали только деньги на билет и несколько колосков, машинально сорванных по пути. Агнес предстояло вернуться сюда лишь для того, чтобы увидеть смерть своих родителей и одного из братьев. Запах же колосьев, которые она потихонечку растирала между пальцами во время поездки на поезде, не оставит ее до конца дней.
Привратник Алоиз Брамбергер встречал Агнес на вокзале. Он стоял, худой и высокий, как знамя, водруженное на платформе, держа в руке кусок оберточной бумаги с фамилией Агнес. Когда она подошла к нему и робко представилась, он оглядел ее с ног до головы и сказал:
— И это все? Ну что ж, пусть они там сами смотрят.
Агнес, правда, не поняла, что он имеет в виду, но заподозрила, что это отнюдь не комплимент. Поездка на электрическом трамвае мимо громадных серых домов, вслед за непривычными автомобилями с большими колесами ошеломила Агнес. Она всю дорогу стояла одна на площадке со своим чемоданом, Брамбергер же уселся внутри вагона. Им пришлось несколько раз пересаживаться, Агнес в панике волокла свой багаж по улицам, это очень веселило Брамбергера. Потом появилась зелень, сады вокруг домов, наконец они прибыли на место и от больших ворот прошли по длинной дорожке к желтому дому. Поднялись вверх по лестнице, Брамбергер позвонил у двери, у Агнес к тому времени уже наворачивались слезы на глаза. Женщина, открывшая дверь, была, в сущности, молодой девушкой, ненамного старше самой Агнес. Брамбергер сказал презрительным тоном: «Вот она». Однако женщина весело улыбнулась и заметила: «Она действительно еще ребенок». Потом протянула руки навстречу Агнес, обняла ее, прижала к себе, к своему чудесному летнему платью в цветах, приговаривая: «Не бойся, тебе будет хорошо у меня».
Это была первая встреча Агнес с Кларой Вассарей.
Клара и ее муж всего несколько дней назад возвратились из свадебного путешествия. Клара еще ничего не разбирала, везде что-нибудь лежало или стояло. Агнес беспомощно оглядывалась по сторонам, не представляя себе, куда разместить все эти вещи, и робко спрашивала об этом Клару.
— Я, так же как и ты, не имею об этом ни малейшего представления, — беспечно отвечала Клара, — я ведь тоже живу здесь всего несколько дней.
Придя поздно вечером домой, Виктор Вассарей мимоходом заглянул на кухню, где Агнес, почти не дыша от усердия, мыла хрупкие тарелки. Глаза Клариного мужа без особого интереса скользнули по ее маленькой фигурке. Пробормотав «Добрый день», он тут же отвернулся. Слов, сказанных за дверью жене, Агнес не разобрала, но тон, которым они были произнесены, напоминал тон привратника Алоиза Брамбергера. Тем не менее Агнес надеялась, что ей удастся завоевать расположение и благосклонность мужа Клары, и готова была сделать для этого все от нее зависящее. Получилось иначе, но не по ее вине.
Агнес быстро привыкла к своим обязанностям и повседневному рабочему ритму. Утром, полседьмого, она варила в карлсбадской кофеварке кофе, который господин директор имел обыкновение пить в полвосьмого. Чтобы кофе был требуемого качества, он должен был по каплям просачиваться сквозь фильтр, на это уходило много времени. Агнес бегала за молоком и газетой, свежую выпечку приносил булочник и в холщовом мешочке клал перед входной дверью. Поначалу Виктор Вассарей был очень недоволен тем, как Агнес накрывала на стол. Клара давала ей весьма неопределенные указания. «Он наверняка сам скажет тебе, чего он хочет», — говорила она. Каждый день Агнес ждала за дверью столовой, когда с раздражением произнесут ее имя. Тогда она входила и, стоя перед Виктором, смотрела, как тот, высоко подняв брови, перекладывал ложку, резко разворачивал криво сложенную салфетку, переставлял сахарницу справа налево. «Пожалуйста, запомни же, наконец, это не так уж трудно», — говорил он, не глядя на нее. Агнес дрожащими руками наливала ему кофе и застывала на месте, пока ее не настигал из-за газетной завесы его холодный взгляд, его холодное: «Спасибо, ты мне больше не нужна».
Однажды, когда Агнес стояла так и ждала, она прочитала на обратной стороне газеты слова, набранные жирными черными буквами: «Шесть человек отравились светильным газом. Родители совершили самоубийство вместе с четырьмя детьми. Причины этой ужасной смерти — безработица и безысходная нужда».
Для Агнес это было непонятно. Мать всегда утверждала, что туго приходится только деревенским, тем, у кого практически ничего нет, кому приходится наниматься поденщиками к крестьянам. У людей в большом городе даже желания такого не возникает — работать, когда же они все-таки делают это, то сразу же тратят полученные деньги. «Не может быть, чтобы мать была права, — думала Агнес, — ведь любой выбрал бы скорее работу, чем смерть».
— Пожалуйста, никогда больше так не делай, — сказал Виктор Вассарей, заметив, что глаза Агнес прикованы к напечатанным строчкам. — Читать то, что читают другие, невоспитанно, невежливо. — Перевернув газету, он сразу же догадался, что привлекло к себе внимание девушки. — Впрочем, может быть, это и неплохо, если ты узнаешь, что происходит вокруг. Возможно, тогда ты сумеешь оценить, что значит — иметь работу.
