- Да мы же не хотели...
- Не хотели? В то воскресенье вы, Юзеф, громче всех кричали, что не надо соглашаться, а если соглашаться, так только на пять моргов. И ведь как уговаривал вас Олеяж! Вот это умный мужик, а у вас разума ни на грош...
Гжиб был расстроен. Он хотел купить четыре бутылки водки, но, услышав такие вести, купил только три и, возвратясь домой, обошел всех соседей и передал им то, что услышал от Шмуля.
Мужики сокрушались или облегчали душу бранью и угрозами. Были, однако, и такие, которые считали, что это выдумал Шмуль, чтобы склонить их к соглашению с помещиком.
Но уже на другой день даже самые стойкие оптимисты пали духом. С самого утра из губернского города приехали немцы - целых трое - и стали осматривать деревню. В усадьбу они не зашли, зато обследовали весь лес, речку и крестьянские поля.
Как только их увидели в деревне, за ними увязалась толпа мужиков, баб и ребятишек. Но немцы не обращали на них никакого внимания.
- Ой, не к добру это! - говорил один из мужиков. - Наш пан, когда к нему приставали, только серчал иногда, а эти шароварники все гогочут да шушукаются - должно быть, смеются над нами...
- А не перекрестить ли кого из них шкворнем?
- Боже тебя упаси! Не видишь, дурень, какие трубы они при себе носят? И замахнуться не успеешь, как он тебя на месте уложит!
Когда немцы уехали, даже не заглянув в корчму, мужики, посовещавшись, решили отправить депутацию в усадьбу. Выбрали троих самых почтенных хозяев: Гжиба, который в воскресенье отговаривал других от сделки с помещиком, а теперь переменил мнение, Шимона Олеяжа, с самого начала советовавшего подписать договор, и Яна Самеца, того лохматого с колтуном, которым командовала жена, - его выбрали потому, что земли у него было больше, чем у всех в деревне.
Гжиб и Олеяж были на сходе, а Ян отсутствовал: он в это время сидел дома и по приказу жены укачивал ребенка. К нему направились оба депутата, а за ними еще несколько мужиков и множество баб.
Олеяж объявил лохмачу, что они идут в усадьбу мириться и что общество выбрало делегатом и его, Яна, как человека степенного. В заключение он спросил:
- Ну как? Пойдете, кум?
Ян молча встал, пошел в чулан и вынес оттуда новехонький кафтан. Но не успел он натянуть один рукав, как жена подняла крик:
- Это еще что! Ты, мокроглазый (у Яна все еще болели глаза), куда собрался? Я тебе покажу подписывать договоры! Садись и качай Зоську!
Толпа безмолвствовала, в окна и дверь с любопытством заглядывали бабы. А Ян стоял, не зная, на что решиться: надевать кафтан в рукава или скинуть его с плеч.
Видя, что он колеблется, жена схватила валек и давай колотить им мужа.
- Ах ты мокроглазый, растрепа, старый хрыч! Думаешь, взял молодую жену только для утехи! Ну-ка, садись к люльке! Хотелось тебе детей, так вот и качай!
И она все колотила его, наскакивая то спереди, то сзади.
Волосы свесились Яну на лоб. Мужик молча откинул их, натянул кафтан - и вдруг, поплевав на ладони, как хватит жену по голове, как начнет таскать! Господи, что тут было! Платок полетел в угол, валек - на лежанку, да так, что два горшка грохнулись с нее на пол.
- Перестаньте! Будет вам, Ян! - кричали женщины.
- Бейте, кум, валяйте, пока не взмолится! - советовали мужики.
Ян ничьих советов не слушал и действовал по своему разумению. Изрядно отделав жену, он напоследок пнул ее сапогом в бок и швырнул в угол. Потом застегнул кафтан, опоясался, надел новую шапку и сказал хладнокровно:
- Ну, куманьки, пойдемте в усадьбу, раз такое вышло решение.
Мужики только головами качали и шептали друг другу:
- Старый-то каким хватом оказался!
- Да, есть еще сила в руках!
- Ого! Он корец пшеницы может под мышкой унести!
Делегаты ушли, а бабы остались. Жена Яна, лежа на полу, причитала заунывно и певуче:
- Ой, матерь пресвятая Ченстоховская, что ж это такое творится? Видели, кумы? В моего старика бес вселился! Четыре года колотила я его - и он ни разу не пикнул, во всем меня слушался, а сегодня так осрамил перед людьми! Ой, и зачем я, несчастная, на свет родилась!
- Правда твоя! - сказала одна из соседок. - И мне было бы обидно, если бы мой на пятом году меня бить начал.
- Ой, жаль мне тебя, бедную, - утешала пострадавшую другая баба. Мужик, хоть и самый тихий, все равно что волк: волк смирен, покуда человечьего мяса не отведает. А уж коли Ян сорвался - будет тебя теперь лупить каждый божий день.
По дороге в усадьбу три депутата зашли к Гайде, который только что вернулся с работы (он занимался извозом), и рассказали ему все от начала до конца.
Гайда от ужаса даже руками всплеснул.
- Ах, еретик! Псякрев! - воскликнул он. - Третьего дня он содрал с меня за потраву три рубля, последние, не на что было хлеба купить девчонке, и она у меня сидела на одной холодной картошке. А теперь всю деревню в такую беду ввел!
- Кому-кому, а вам, кум, без него легче будет, - вставил Олеяж.
Гайда нахмурился.
- Мне что? Меня не пан, меня мои лошадки кормят, - пробурчал он.
- А может, еще все к лучшему обернется, - сказал Гжиб. - Попросим пани, чтобы она за ним послала, и подпишем договор. Хоть бы три морга - все лучше, чем ничего, да еще немец в придачу.
- Что правда, то правда, - подтвердил Гайда. - У меня пять моргов, а если прибавится три, так будет целых восемь: вот уж тогда человек может на панское не зариться.
- То-то вот! Говорил же я вам в воскресенье, что надо подписать! А вы тянули, покуда дело не сорвалось. Теперь все головы потеряли, мечутся в страхе. Ну, что хорошего? - сказал Олеяж.
Гайда рассердился.
- Не одним нам, и ему тоже худо будет! Если имение продаст, так ни с чем останется. Вы говорите, Шимон, что мы тянули. А он не тянул? Бывало разве когда-нибудь, чтобы он поговорил с мужиком по-людски? Чтобы растолковал, как и что, расспросил? Нет! Только и знает, что насмешничать да пыжиться, а теперь ни с того ни с сего поскакал в город и готовит там несчастье на наши головы. Проклятый!
Депутаты простились с Гайдой и медленно зашагали в усадьбу. А Гайда, проводив их, стоял в сенях, по своей привычке засунув руку за пазуху, и смотрел то на сад, то на длинный ряд надворных строений, тянувшийся справа от панского дома.
"Ничего! - сердито буркнул он про себя. - Не только нам, а и тебе будет худо, коли нет у тебя ни стыда, ни совести!"
Скоро Анелька прибежала к матери с вестью, что три мужика хотят поговорить с нею. Мать с трудом встала с кресла и вышла на крыльцо.
Мужики поклонились до земли, поцеловали руку у пани, и Олеяж приступил к делу:
- Вельможная пани, покорнейше просим, не делайте нам такой неприятности, не продавайте немцу вашего и нашего имущества. Ведь мы уже почти сговорились и за четыре морга на хозяйство подпишем бумагу насчет леса.
- О чем вы толкуете? - удивилась пани.
- А о том, о чем вся деревня толкует и что мы своими глазами видели. Были здесь нынче какие-то три шароварника, объезжали поля.
- Приснилось вам, что ли?
- Помилуйте, пани, - возразил Олеяж. - Все их видели и слышали, как они по-своему лопотали...
- Так это, может, какие-нибудь проезжие люди?
- Где там проезжие! Всё обошли, лес, речку, и не просто глазами, а в какие-то гляделки смотрели, нас даже мороз по коже подирал...
Опомнившись от первого удивления, пани призадумалась.
- Мне насчет продажи ничего не известно, - сказала она. - Вот через два-три дня вернется муж, тогда с ним поговорите. Жаль, что вы так долго тянули и не подписывали...
- Мы и сами теперь не рады, - отозвался Гжиб. - Да ведь пан нам ничего не говорил, словом за все время не обмолвился... А мы ради мира и согласия готовы и по три с половиной морга взять.
- Э... даже по три! - вставил молчавший до тех пор Ян; он, стыдясь своего колтуна, укрывался за колонной.
- Так, стало быть, вы, вельможная пани, похлопочете за нас перед паном? - спросил Олеяж.
- Ну конечно. Как только он приедет, я с ним поговорю, скажу, что вы уже согласны подписать...
- Согласны, согласны! - хором подтвердили делегаты, а Ян добавил:
- Швабам мы только для могилы земли дадим, на это не пожалеем, хоть бы и даром. А со своим швабским хозяйством пусть не лезут сюда, на нашу землю!
Делегаты опять отвесили поклоны и приложились к ручке пани. На обратном пути они снова завернули к Гайде, и теперь Ян высказался первый:
- Сдается мне, люди, что помещик наш что-то хитрит - видите, даже жене не сказал, что продает имение. А ведь оно ей от отца досталось. Старики-то помнят, что землею здесь владели всегда не его, а ее отец и дед.
- Дело скверно! - пробормотал Олеяж.
- Да, видно, что так, - продолжал Ян. - Если он родной жене про это не заикнулся и потихоньку с швабами сговаривается - значит, хорошего не жди! Они его вокруг пальца обведут, и ему уже не отвертеться от продажи, хоть бы он и хотел.
- Холера! - выругался Гайда.
- А может, нам самим к нему в город съездить? - предложил Гжиб.
- Ни к чему это! - запальчиво возразил Гайда. - Уж если он надумал продавать, так и продаст, - разве что немцы сами купить не захотят. Знаю я его! Он меня двенадцать лет на работу не брал, хотя ему не раз до зарезу нужно было!
