Теперь им казалось, что прежде -- а это "прежде" с каждым днем все больше и больше отодвигалось от них во времени, как если бы все их переживания становились легендой, скатывались в ирреальность, в бесформенность, -- прежде ими владела по крайней мере лихорадочная жажда обладания. Непомерные запросы часто заменяли им тогда реальное существование. Тогда они чувствовали, как их, обуреваемых желаниями, нетерпеливых, тянет все вперед и вперед.
А потом? Что они такое сделали? Что с ними произошло? То, что с ними произошло, было трагедией, но произошло это мирно, спокойно и тихой сапой угнездилось в их заторможенной жизни. Они заблудились в развалинах какой-то очень старой мечты, в ее бесформенных обломках.
У них не осталось ничего. Они подошли к концу пути, оказались на самом краю той весьма сомнительной траектории, которую прочертила их жизнь за последние шесть лет, посвященных погоне неизвестно за чем, ни к чему не приведшей и ничему их не научившей.
ЭПИЛОГ
Все могло бы продолжаться в том же духе. Они могли бы остаться там на всю жизнь. Жером тоже стал бы учителем. У них не было бы недостатка в деньгах. В конце концов их назначили бы в Тунис. Они обзавелись бы новыми друзьями. Купили бы машину. Приобрели бы в Марсе, в Сиди-бу-Саиде или в Эль-Манзе красивую виллу с большим садом.
Однако им будет не так-то легко ускользнуть от своей судьбы. Время еще раз решит за них. Школьный год закончится. Наступит жара. Жером переселится на пляж, и Сильвия, окончив занятия, тоже присоединится к нему. Ученики сдадут Сильвии свои последние сочинения. И она и Жером будут предвкушать каникулы. Их охватит тоска по Парижу, по весне на берегах Сены, по дереву под их окном, которое покроется цветами, по Елисейским полям, по площади Вогезов. Они растроганно вспомнят о своей столь дорогой им свободе, о поздних вставаниях, о пиршествах при свечах. Друзья напишут им, как они собираются провести отпуск: большой дом в Турени, хороший стол, деревенские развлечения.
-- А не вернуться ли нам? -- спросит один из них.
-- Все может пойти по-прежнему, -- ответит другой.
Они упакуют чемоданы. Уложат книги, гравюры, фотографии друзей, выбросят накопившиеся бумажки, раздадут мебель, плохо отструганные доски, бруски с дюжиной отверстий, отправят багаж. И станут отсчитывать дни, часы, минуты.
В последние сфакские часы они торжественно совершат свою обычную прогулку. Пересекут Центральный рынок, пройдут мимо порта, приостановятся, чтобы, как и каждый день до этого, полюбоваться, на огромные губки, сохнущие на солнце, минуют итальянскую колбасную, пройдут мимо отеля "Под оливами", мимо городской библиотеки, потом повернут по авеню Бургиба, пройдут мимо уродливого собора, завернут к коллежу, где в последний раз раскланяются, как делали это ежедневно, с господином Мишри, старшим надзирателем, который вышагивает взад-вперед у главного входа, пройдут по улице Виктора Гюго, в последний раз увидят свой, ставший столь привычным, ресторанчик, греческую церковь. Потом через ворота Касбы войдут в арабский город, пройдут сперва улицей Баб-Джедид, потом улицей Бея, выйдут через ворота Баб-Диван, дойдут до аркад на авеню Хеди-Шакер, минуют театр, два кинематографа, банк, в последний раз выпьют кофе в "Режансе", в последний раз купят сигареты, в последний раз -- газеты.
Через две минуты они займут места в поджидающей их наемной машине, на крыше которой уже давно прикручены их чемоданы. Проверят, на месте ли деньги, пароходные и железнодорожные билеты, документы.
Машина медленно тронется. В начале лета, вечером, в половине шестого, Сфакс покажется им очень красивым городом. Его новехонькие здания засверкают в солнечных лучах. У башен и зубчатых стен арабского города будет гордый, независимый вид. По улицам промаршируют бойскауты, одетые в красное и белое. Легкий ветерок будет развевать большие флаги: тунисский -- красный с белым полумесяцем и алжирский -- красно-зеленый.
Покажется кусок ярко-голубого моря с новостройками на берегу, потом пойдут бесконечные пригороды, кишмя кишащие детьми, велосипедами, ослами, а за ними -- бескрайние оливковые плантации. Они выедут на дорогу Сакиет-эс-Зит, минуют амфитеатр Эль-Джема, город мошенников Мсакен, Сус с его многолюдными пляжами, Энфидавиль с гигантскими оливковыми деревьями, Бир-бу-Рекба, славящийся своими кофейнями, фруктами, керамическими изделиями; Громбалию, Потенвиль с бесконечными виноградниками по склонам, Хаммам Лиф, потом минуют кусочек автострады, индустриальные пригороды, мыловаренные заводы, цементные заводы -- и это уже будет Тунис.
Они будут долго купаться посреди развалин Карфагена, потом в Марсе; проедут Утику, Келибию, Набел, где накупят глиняных изделий, и, наконец, поздней ночью в Ла-Гулетт съедят потрясающую рыбу дораду.
И вот настанет утро, когда в шесть часов они прибудут в порт. Процедура отплытия будет длинной и скучной, с большим трудом отыщут они для своих шезлонгов свободное местечко на палубе.
Переезд пройдет без происшествий. В Марселе они выпьют по чашечке кофе с молоком и рогаликами. Купят вчерашние номера "Монд" и "Либерасьон". В поезде под стук колес они внутренне исполнят "Аллилуйя Мессии", ликующие гимны. Они будут отсчитывать километры; они изойдут восторгами при виде французского пейзажа -- обширных нив, зеленых лесов, пастбищ, долин.
Они приедут в одиннадцать часов вечера. На вокзале их встретят все друзья. Друзья придут в восторг от их прекрасного вида: они будут загорелыми, словно великие путешественники, на головах у них будут красоваться огромные соломенные шляпы. Они станут рассказывать о Сфаксе, пустыне, великолепных развалинах, дешевой жизни, лазурном море. Их потащат в бар "Гарри". Они тут же опьянеют. Они будут счастливы.
Итак, они вернутся, и это-то и будет хуже всего. Они вновь обретут улицу Катрфаж, великолепное дерево во дворе, свою крошечную квартирку, такую прелестную из-за низких потолков, и оба окна: одно с красной, другое с зеленой занавеской; свои любимые старые книги, кипы журналов, узенькую кровать, малюсенькую кухоньку, столь любезный им беспорядок.
Они вновь увидят Париж, и это будет настоящим праздником. Они пойдут бродить вдоль Сены, по садам Пале-Рояля, по маленьким уличкам Сен-Жермена. Освещенные витрины вновь прельстят их своими соблазнами. Мясные лавки будут ломиться от всяческой снеди. Они замешаются в сутолоку универсальных магазинов. Погрузят руки в груды шелков, прикоснутся ласкающим жестом к тяжелым флаконам духов, будут перебирать галстуки.
Они попытаются вести прежнюю жизнь. Они восстановят связи с рекламными агентствами. Но все это уже потеряет свое очарование. Они вновь начнут задыхаться. Им будет казаться, что они подохнут от мелочности, скудости.
Они опять возмечтают о богатстве. Станут шарить по водосточным желобам в надежде подобрать бумажник, набитый банковыми билетами по тысяче франков каждый, или хотя бы билетик метро. У них опять возникнут мечты о бегстве в деревню. И даже о Сфаксе.
Долго они не продержатся.
И вот настанет день -- разве не знали они всегда, что он настанет? -- и они твердо решат покончить со всем этим раз и навсегда, как сделали другие. Узнав об их решении, друзья будут подыскивать им работу. Их рекомендуют во многие агентства. Полные надежды, они напишут свои автобиографии, тщательно взвешивая каждое слово. Удача -- хотя в полном смысле слова это трудно назвать удачей -- наконец улыбнется им. Их служебные заслуги -- несмотря на полную их нерегулярность -- зачтутся. Их примут. Они сумеют найти нужные слова, сумеют произвести впечатление.
Таким-то вот образом, после многих лет бродяжничества, устав мелочно рассчитывать и негодовать на себя за эту мелочность, Жером и Сильвия примут -- и даже с благодарностью -- пост с двойной ответственностью, но определенным жалованьем и посчитают за золотые россыпи то, что им предложит некий магнат рекламного дела.
Их назначат в Бордо -- там они возглавят агентство. Они тщательно подготовятся к отъезду. Приведут в порядок квартирку: сделают ремонт, освободятся от нагромождения книг, тюков белья, избытка посуды, которые всегда мешали им и под бременем которых они почти задыхались. Они будут свободно расхаживать по своим двум комнаткам, о которых они прежде часто думали, что там невозможна свобода передвижения. Они впервые увидят их такими, какими давно мечтали увидеть: наконец-то покрашенными, сверкающими белизной и чистотой, без единой пылинки, без пятен, без трещин, и вот тут-то и низкие потолки и деревенский дворик с великолепным деревом предстанут перед их глазами такими, какими они некогда их увидели, а теперь вскорости увидят новые владельцы. Они распродадут книги букинистам, а барахло -старьевщикам. Они обегают портных, портних, бельевщиц. Упакуют чемоданы.
Это не будет настоящим богатством. Их не сделают президентами или генеральными директорами. Через их руки будут проходить только чужие миллионы. Им перепадут лишь крохи, необходимые для представительства: шелковые рубашки, перчатки из свиной кожи. Они будут хорошо представительствовать. И за это обзаведутся хорошей квартирой, одеждой, пищей. Им не о чем будет сожалеть.
