- Извини меня, Блю, но я твою Флори никогда не видел...
- Минуточку, старик. Семнадцатилетний ребенок попался в лапы к подонку, ничтожеству. Известный двоеженец. Срок за такие штуки схлопотал, под именем Кэффи. Низкий негодяй, пробы негде ставить, алкоголик, долгов не отдает. Она с ним погибнет, просто погибнет. Сам подумай - совсем девочка, наивная, как слепой котенок. И тебе-то надо заскочить на вокзал, и все дела, сказать: Флори, мол, папа в отчаянии, он приедет ночным поездом, он просит только его дождаться. Всего пару часов подождать. Ради папы. Это ж никого ни к чему не обязывает. Попроси просто. Ну, скажет "нет", значит, ничего не попишешь. Не знаю, как я это переживу, но ничего не попишешь. И не скажет она "нет", старик. Уж будьте уверены. Она добрая девочка, любит своего папу, как мать родную не любят. Если б ее эта сволочь не обработала, она б никогда на такое не пошла. Она меня подождет, а тебе потом будет благодарна, старик, до конца своих дней будет тебе благодарна. Ты ее сразу узнаешь. Хорошенькая такая, волосики светлые, голубые глазки. Выглядит моложе своих лет - совсем ребенок. Да, и она, значит, в длинном зеленом пальто и в зеленой шляпке. А он - не знаю он в чем, но такой хмырь, черные усы, и - слушай, старик, - если он хоть слово вякнет, ты сразу зови полицию. Он моментально слиняет.
Томлину вовсе не хочется с ним спорить. Он говорит:
- Прости, сейчас поздно, на поезд мне уже не поспеть. Машины у меня нет, а место у нас глухое, такси я вряд ли поймаю.
- Нет машины, нет такси - да что ты порешь? Соображаешь ты или нет, что, кроме тебя, никто на свете не может для меня это сделать - спасти бедного ребенка от мук и позора? Господи, Уилли, если ты наплюешь мне в душу, я тогда - все, я просто горло себе перережу. Зачем тогда вообще жить - слава богу, и так хлебнул горя, будь здоров, но я верил в дружбу, думал: "Фу ты ну ты, одни сволочи кругом, но два благородных существа есть среди всей этой швали - Флори да Уилли Томлин". Выходит, я ошибся. А, да ну тебя, чего тут толковать. - И он швыряет трубку.
Томлин откидывается на спинку кресла, думает: "Этого еще не хватало. Какая-то фантастика". Он раскуривает трубку, снова открывает "Таймс" и пробует восстановить прерванное блаженство.
Но оно ушло безвозвратно. Нервы не выдержали. Он ужасно огорчился. Девяносто процентов всей речи Блю можно списать на фиглярство, но на десять-то процентов тот в самом деле удручен. Наверное, он привязан к этой своей дочери, сердце есть ведь и у проходимцев. В ушах его еще стоит крик "зачем тогда вообще жить". Ах, как гадко. Его все больше смущает собственная бесчувственность. Тут ближний в последней крайности, а он не находит ничего лучшего, как попрекнуть его липовым чеком тридцатилетней давности.
Он даже сам себе удивляется. Как можно дойти до такой мелочности, так очерстветь?
Если б он знал адрес Блю! Он бы позвонил ему, предложил свои услуги. Такси сейчас, безусловно, не найти, на вокзал он не успеет. Но хоть бы сочувствие выразить. Хоть что-то сделать для очистки совести.
Через десять минут звонит телефон, и рука Томлина сама тянется к аппарату. Снова голос старого друга:
- Алло, это Уилли? Слушаешь? Я тебе частника нашел, сейчас за тобой заскочит. Уж он не подведет. Гонит, как ас. Закутайся получше, старик. Я помню твой вечный насморк. И, слушай, как только увидишь этого Кэффи, назови меня, и он дунет от тебя, как наскипидаренный. Скажешь: "Я друг полковника Блю..."
- Полковника? - удивляется Томлин, но тут же пугается, что обидел Блю, - да-да, значит, я еду.
Ему полегчало. На душе покой. Он чувствует себя как герой-солдат, штурмующий высоту.
Но еще до прихода машины он снова прикидывает все трудности предприятия. Нет, пожалуй, это пострашней немецких пулеметов.
Глубоко вздохнув, он надевает самое теплое пальто. В конце концов, операция займет не больше часа, и зато он будет крепче спать, выполнив свой долг.
Пять минут спустя его уже везет на вокзал в допотопной колымаге какой-то бандит с прилипшей к губе сигаретой, дверца дребезжит, воняет бензином, гуляет сквозняк, и Томлину, действительно подверженному, правда, не насморкам, а приступам люмбаго, непонятно, откуда старинный друг откопал столь неудачное средство передвижения.
У вокзала бандит вылезает из машины и говорит:
- Вы за мисс Блю?
- Я? Ах, да-да. А вы ее знаете?
- С детства. И папашу. Возил его. На дерби с ним пять лет ездил любителем: на скачках чтоб выиграть крупно, иной раз надо быстро слинять. Слишком даже. У меня лично аж нутро не выдерживает. Закурить найдется?
Томлин подносит ему сигарету, тот задумчиво закуривает, сутулится и говорит:
- Рисковый мужик, это точно.
За те пять минут, что они ждут поезда, который опаздывает, он лишь однажды прерывает молчание громким своеобразным смехом, похожим одинаково и на всхрап, и на карканье, и стреляет сигаретным бычком через платформу на рельсы.
Томлин предлагает ему еще сигарету; легонько взмахнув указательным пальцем, вроде приветствия, тот сует всю пачку в карман.
Поезд подходит. Бандит заграждает выход. Томлин скромно витает вдали в безумной надежде - он сам сознает ее несбыточность - затеряться в толпе и бежать в родной пригород подземкой. Но никакой толпы нет. Из длинного состава выходит всего человек тридцать-сорок, и Томлин видит, как бандит догоняет спешащую по платформе парочку.
Девушка виснет на руке у мужчины; он тащит коричневый чемоданище. Она здоровенная, нос картошкой, красные щеки, маленькие зеленые глазки. На вид ей лет тридцать. Он - явный уголовник, багровая рожа, черные усы.
Не видя иной возможности, Томлин устремляется к девушке и говорит учтиво:
- Простите, пожалуйста, мисс Блю, не так ли? Мне звонил ваш отец.
За нее отвечает спутник:
- Откуда ты такой взялся?
- Полковник Блю звонил мне и просил встретить его дочь.
- Я говорю, ты-то сам откуда взялся? Какое право имеешь за полковника Блю распоряжаться?
- Я друг полковника Блю, и он попросил меня переговорить с его дочерью. Моя фамилия Томлин.
Тут уж сама девица отвечает:
- В жизни не слышала.
Спутник, кажется, намеревается отпихнуть Томлина:
- Пропусти-ка, слышь.
Томлин до ответа не снисходит и вновь обращается к девице:
- Ваш отец просил меня сказать вам, что сегодня же он будет в Лондоне и завтра утром встретится с вами. Он заклинает вас не делать до тех пор непоправимого шага.
- Враки! - взвизгивает девица. - Непоправимого шага! Еще чего! Будет папаша так выражаться! Отстаньте от меня! Знаю я вашего брата, лишь бы к честным девушкам по вокзалам приставать!
Мужчина же наступает на Томлина и цедит сквозь зубы:
- Отстанешь ты или нет?
Томлин, во избежание осложнений, с ним не связывается и вновь адресуется к девице:
- Вы, вероятно, слышали обо мне. Припомните. Уилли Томлин. Я друг вашего отца - старинный друг.
Кэффи отбрасывает Томлина на метр:
- Ты чего задумал, липучка старая? Врезать тебе, что ли?
Томлин, которого все больше раздражает мысль, что Блю впутал его в эту нелепую историю, видимо не найдя второго такого дурака, отпихивает нахала и говорит:
- Ну-ну, без глупостей.
- Глупостей? Это мы еще посмотрим, кто у нас глупый!
- Полагаю, нам лучше обойтись без полиции.
- Полиции! - вопит тот. - При чем тут полиция? - И он изо всей силы наступает каблуком Томлину на ногу.
Томлин выходит из себя, вдруг и окончательно. Возмущенная душа его жаждет ответа - почему, в конце концов, подлецы и проходимцы морочат ему голову и делают из него посмешище только за то, что он приличный человек. Срывающимся голосом он кричит:
- Ах, при чем тут полиция? Да, мистер Кэффи? Это уж вам лучше знать. Я не сидел.
- Сидел? Ах ты, сука. Сидел, говоришь? - Он примеряет удар. Томлин думает: "Я покажу вам овцу", бьет его по носу и получает в ухо. Девица визжит, бегут носильщики, полисмены. Их растаскивают. У Кэффи течет из носа кровь, он взывает к правосудию. Мисс Блю кричит, не унимаясь, что все начал Томлин, он, он первый ударил.
Томлина берут под конвой. Он объявляет, что Кэффи задумал соблазнить эту девочку, дочь старинного друга, и есть основания подозревать его в двоеженстве. Уводят обоих, мисс Блю обзывает их вслед сволочами, подонками, хамами - и она не желает больше их видеть.
Наутро знакомый берет Томлина на поруки, Томлин едет домой и там обнаруживает девицу. Бандит доставил ее по этому адресу. Почти всю ночь она билась в истерике и теперь пьет бренди, ибо ей надо успокоить нервы, чтобы встать.
Правда, она опасается, что, если она сразу встанет, она не сможет проглотить ни крошки. Этот гад Томлин все здоровье ей загубил, а не только что жизнь.
Томлин звонит Блю, и в три часа тот является. Он с порога приветствует Томлина и стукает его по плечу так, что он шатается.
Блю совершенно расплылся, лицо пошло пятнами, как окорок по срезу, сизый нос, красные глазки. Он в старом твидовом пальто с кожаными заплатами на локтях и безумно узких ж грязных брючках. Поколебав Томлина, он и сам несколько колеблется на ногах и хохочет. Настроение у него отличное. Он заранее спрыснул встречу и весь сияет. Он буквально в восторге от операции, которую так удачно провернул Томлин.
