Блю совершенно расплылся, лицо пошло пятнами, как окорок по срезу, сизый нос, красные глазки. Он в старом твидовом пальто с кожаными заплатами на локтях и безумно узких ж грязных брючках. Поколебав Томлина, он и сам несколько колеблется на ногах и хохочет. Настроение у него отличное. Он заранее спрыснул встречу и весь сияет. Он буквально в восторге от операции, которую так удачно провернул Томлин.
- Ну, а что я говорил? Это же прямой расчет, как на Дерби. Я знал, что у мерзавца кишка тонка. Ты увидишь, он глаз больше не покажет. - И он добавляет с глубоким удовлетворением: - Будет знать, как надувать старого полковника.
Затем он берет у Томлина взаймы фунт - надо расплатиться за такси, опрокидывает еще два двойных виски и спешит наверх к своей ненаглядной крошке. За ним захлопывается дверь, и тотчас оттуда несется шум, более всего напоминающий звуки битвы изнеможенного дога с дюжиной слабонервных фоксиков. Фоксики визжат, заливаются, тявкают без передышки; дог рычит, пыхтит и стонет.
Наконец полковник Блю спускается вниз, еще более красный и опухший, чем прежде, восклицает:
- Ой-ой-ой, ну и наворотил ты дел! - падает в кресло, требует виски и опрокидывает, не разбавляя.
- Просто кошмар, тихий ужас какой-то, - произносит он. - Бедняжка Флори, бедная девочка. Да, ты, конечно, не подумал. Сам несемейный, отсюда полное непонимание. И где тебе представить чувства девушки в такой переделке - когда все счастье жизни летит в тартарары! Но я, но мои чувства? О нет, кто же станет щадить бедного старого солдата! Я просто дурак, что на это надеялся. Вся беда моя, что я не тебе чета, рыба холодная без малейшего чувства ответственности. Несчастная всю ночь рыдает, не смыкает глаз, а тебе хоть бы хны! Но теперь - предупреждаю! ты лучше от нее подальше, если тебе только жить не надоело. Ты до того ее довел, что она готова тебя хлебным ножом пырнуть. - Он переводит дух, отхлебывает виски, простирает руки, взывает к Томлину:
- Господи, и как тебя угораздило?
- Когда, да что такое?..
- Зачем было бить его, оскорблять? Ты спятил, наверное, если не надрался. Хотя чего от таких и ждать? Мямли затрушенные, вечно боитесь, как бы чего не вышло, и пальцем в небо попадаете.
- Ты же сам сказал, он сидел.
- Хоссподи, а ему-то зачем это было докладывать! Это клевета, а за клевету привлекают. Закона, что ли, не знаешь? Тем более, старик, он, между нами, в общем-то, вроде и не сидел.
- Ты сказал, он двоеженец.
- Ну да! - Полковник окончательно теряет терпение. - Двоеженец он и есть - перед богом! Но он не женился на них - ни на одной. А насчет тюрьмы, так его три года назад, правда, к отсидке присудили, но он, Флори божится, туда даже носа не показывал. Ты уж прости, старик, но неужели я мог подумать, что ты такое сморозишь? А теперь прямо не знаю, как ты выкрутишься, тебе ужас что могут припаять. По клевете статья - это вещь серьезная, и действительно - тут не до шуток. Это каждый станет всех подонками обзывать, да еще у нас в Англии - только этого не хватало! Мало ли кто подонок! В Англии охраняются права граждан. Конечно, ты можешь принести извинения. Но еще вопрос - примет он их или нет? Он совершенно не обязан. У него все козыри на руках.
- Так ты переменил свое мнение насчет мистера Кэффи?
- На счет Билла-то? Ну нет! Билла Кэффи я всегда ценил, у нас столько общих воспоминаний! Он лошадь насквозь видит, сразу скажет, какая первая придет. Отличный малый. Единственно, я сомневался, будет он достойным мужем для моей Флори или нет. Сможет или нет ей угодить, создать ей условия, к каким она привыкла? Тут я, честно тебе скажу, старик, действительно сомневался. Но теперь он, кажется, в Лестере дубль взял и может раздать все долги, во всяком случае карточные, и купить ей приличный домик. Ну а насчет угодить, так он ей, кажется, уже угодил. И чем скорей мы их окрутим, тем лучше, сроки, понимаешь, подпирают.
Через десять дней суд выносит Томлину порицание и налагает на него штраф за немотивированное оскорбление честного гражданина, и он уже рад-радешенек, что избежал дальнейшего разбирательства своей клеветы и легко отделался нижайшими извинениями перед Кэффи и всего сотней фунтов в возмещение морального ущерба.
Отец и дочь его прощают. Блю берет взаймы сто фунтов на свадьбу, Кэффи - еще сто на медовый месяц. Мисс Блю полагает, что серебряный чайный сервис был бы вполне уместным подарком, и к тому же заслуженным, ибо Томлин чуть не загубил ее счастье. Томлин ограничивается электрическим чайником; ни на регистрацию, ни на свадебную вечеринку его не зовут. Правда, миссис Кэффи благодарит его из Монте-Карло за чайник, который она означает как "чайнек", и присовокупляет пригласительную открытку на новоселье после медового месяца, третьего сентября в пригороде за сорок миль от Лондона - приглашение, рассчитанное на мгновенный отказ. Томлин учтиво отвечает, что третьего сентября он уже будет, к сожалению, в отпуске, и добавляет, что всегда берет отпуск в сентябре, когда схлынет толпа, он лично ценит тишину и покои.
Он дважды набрасывает черновик, дважды вымарывает последнюю фразу. В ней можно усмотреть упрек, даже шпильку. Но в конце концов он говорит сам себе: "А, к черту телячьи нежности, ну что я за тряпка, обидятся - и пусть, они, в конце концов, заслужили. Зато по крайней мере ясно, почему я не могу быть у них на вечере, что я не просто увиливаю от этого их идиотского новоселья".
И он отправляет свое письмо со шпилькой.
Молодожены не отзываются. Наверное, поняли намек и скушали, проглотили. И он испытывает даже некоторое моральное удовлетворение от своей шпильки не все же спускать этим дикарям. Добродетель отмщена, и можно снова наслаждаться покоем. Он дорого за него заплатил.
Но больше он не намерен подвергаться риску. Пять недель спустя, собравшись в обычный свой двухнедельный отпуск в Брайтоне, он говорит экономке в день отъезда, когда та вносит утренний чай, чтоб адреса никому не давала - пусть хоть лучшим другом назовется.
Вдруг внизу шуршат шины. Надсадно заливается звонок. Экономка с вытянутым лицом идет открывать. В комнату влетает миссис Кэффи со стоном:
- Слава богу, вы еще не уехали! - Она бросается Томлину на грудь, обдавая его ароматом джина. - Этот мерзавец, - сетует она, - врун и подонок, нет у него никакой квартиры... и денег нету... и службы нету... и он меня избил. Я к нему не вернусь. Я ему все сказала. Думаешь, говорю, можно надо мной издеваться, раз у меня нет своего дома, раз мне негде голову преклонить? Забыл, говорю про Уилли...
Смятенному Томлину удается произнести:
- Но ваш отец...
- А, папаша-то - да вы ж его знаете. Видали вы его. Я ему вчера звоню, а он мне - да катись ты к черту. Единственно, забеспокоился, чтобы Билл ему десять монет отдал. Я от него в жизни ничего не ждала. И ни шиша не получала. Папаша - он свинья. Да я, между нами, и не знаю, может, он мне никакой и не папаша. Мамка моя его по пьянке в постель затащила...
Еще более вытянутое лицо экономки спрашивает в дверях:
- Простите, сэр... что таксисту сказать, он денег ждет...
- Ой, я забыла, - говорит миссис Кэффи, - у меня ж денег нету.
Томлин - в халате - идет на улицу расплачиваться с таксистом. Проходя мимо комнаты для гостей, он слышит писк младенца и недоуменно мешкает на пороге. Ужасно мокрое и грязное дитя лежит на недавно перестеганном пуховом одеяле. Завидя Томлина, оно заходится в крике.
И снова Томлина обнимают. Снова его обдают духом джина.
- Да, это маленький Питер. А что мне было делать? И я знала, вы не будете против, вы же такой добрый... - Она рыдает в голос. - Настоящий друг, мой единственный друг на всем белом свете... Только на денек-другой, мне только оглядеться...
Но за ближайшие полгода она не успела оглядеться. Томлин пробовал связаться с Блю, но тот срочно отбыл в Эйре после какой-то неприятности с одной кобылой, которая вдруг изменила масть, из вороной стала гнедой и на три копыта белоножкой, попав под ливень сразу же после выигранных ею скачек. От него не было ни слуху ни духу, кроме счета того бандита за проезд на Пэддингтонский вокзал и обратно с личной припиской Блю: "И не стыдно тебе так долго человека морочить? Скажи спасибо, что он не подал в суд".
Миссис Кэффи и младенцу, по-видимому, совершенно некуда деться, кроме детского дома или улицы. И хотя на улице она, кажется, чувствует себя неплохо и немало ее знакомцев наведываются в неурочные часы к Томлину разделить его виски, Томлин никак не может решиться ее выгнать. Он чувствует, что пойди он на этот шаг - и он навек потеряет покой.
Экономка ушла, даже уборщицу держать трудно, та ходит нерегулярно, в доме грязь, огромные расходы. Томлин состарился на десять лет, каждый раз до и после еды принимает таблетки. И последнего утешения нет у него в этих ужасных обстоятельствах. Он недоволен собой. Ему никак не удается расположиться к миссис Кэффи.
Он не может привыкнуть даже к ребенку, с каждым днем все более похожему на Кэффи, даже к его нахальным пронзительным воплям. А больше всего печалит Томлина, что все это, в сущности, просто смешно и ни с кем другим не могло бы случиться, и любой другой уж сообразил бы, как из такой ситуации выкрутиться.
