Они подобрали мячи и перешли к следующей метке.
— Вы когда-нибудь играли с мисс Локхарт? — спросила Сэнди.
— А она играет в гольф?
— Да, довольно прилично.
Однажды воскресным утром Сэнди, к собственному удивлению, застала на поле учительницу естествознания за игрой в гольф с Гордоном Лоутером.
— Хороший удар, Сэнди. Я очень мало знаю о мисс Локхарт, — сказала мисс Броди. — По мне, занималась бы она лучше своими колбами и газами. Преподавательницы в средней школе, все до одной, — грубые материалистки: все они — члены Фабианского общества и пацифистки. Именно против подобных убеждений восстают мистер Лоутер, мистер Ллойд и я сама, когда у нас остается время от борьбы с толпой ограниченных недоучек в начальной школе. Сэнди, я готова голову отдать на отсечение, что ты близорука — ты всегда щуришься, когда на кого-то смотришь. Тебе нужны очки.
— Ничего подобного, — раздраженно ответила Сэнди. — Так только кажется.
— Это нервирует собеседника, — сказала мисс Броди. — Да, Сэнди, дорогая, все мои помыслы сосредоточены на тебе и Роз. Ты наделена прозорливостью, может быть, правда, не высшего порядка, но ты — глубокая девочка, а у Роз есть инстинкт. Да, у Роз есть инстинкт.
— Может быть, правда, не высшего порядка, — вставила Сэнди.
— Да, ты права. Благодаря этому инстинкту Роз ждет большое будущее.
— Благодаря этому инстинкту она знает, как позировать для портретов, — заметила Сэнди.
— Вот именно, я же говорю, что ты прозорлива, — ответила мисс Броди. — А кому это знать, как не мне, — ведь пора моего расцвета одарила меня и инстинктом, и прозорливостью.
Стремясь полностью осознать свое место в мире, Сэнди часто ходила к Толбутской церкви и собору Сент-Джайлз и подолгу рассматривала два этих здания, символизирующих мрачное и жуткое спасение души, в сравнении с которым языки огня, поджаривающего грешников, казались куда веселее и предпочтительнее. Ни дома у Сэнди, ни в школе никто никогда не говорил о кальвинизме, а если о нем и упоминали, то не иначе как о шутке, которую когда-то приняли всерьез. В то время Сэнди еще не понимала, что районы, где живут люди ее социального уровня, лишены какого бы то ни было внешнего своеобразия, столь явственного в кварталах, населенных эдинбуржцами, стоящими на общественной лестнице чуть выше или — и тогда это своеобразие обнаруживается особенно ярко — чуть ниже ее класса. У нее не было вообще никакого ощущения классовых различий. Первые пятнадцать лет своей жизни Сэнди могла прожить, не чувствуя никакой внешне выраженной разницы, в любом пригороде любого другого города на Британских островах; ее школа с системой разобщающих детей отрядов могла бы находиться, например, в Илинге. Пока что Сэнди сознавала одно: в Эдинбурге существует и другая, особая жизнь, присущая исключительно Эдинбургу и идущая своим чередом мимо нее. И какой бы неподходящей ни была эта жизнь, Сэнди страдала оттого, что у нее отняли ее; какой бы неподходящей ни была эта жизнь, Сэнди страстно желала узнать, что она собой представляет, и не хотела, чтобы сведущие люди защищали ее от этой жизни.
Но на самом деле чувство обделенности возникло у Сэнди потому, что у нее отняли религию Кальвина, вернее, возможность признать — пусть даже с оговорками — существование этой религии. Сэнди требовалось, чтобы кальвинизм признали хотя бы по праву рождения, и тогда его можно было бы отмести как нечто определенное. Кальвинизм распространялся вокруг постольку, поскольку это допускалось его неприятием. Мисс Скелетт и сестры Керр, во многих отношениях самые земные и трезвые люди из всех, кого знала Сэнди, ничуть не скрывали своей убежденности, что бог почти всем людям на свете еще до их рождения уготовил гнусный сюрприз, поджидающий их после смерти. Позднее, когда Сэнди прочитала Жана Кальвина, она обнаружила, что, хотя принятая трактовка кальвинизма кое в чем ошибочна, именно в этой концепции никакой ошибки не было, — такой подход действительно отражал пусть не полное, но все-таки достаточное понимание основного положения Кальвина о том, что богу доставляет удовольствие вводить некоторых людей в заблуждение, даря им иллюзию спасения и радости, чтобы сюрприз, ждущий их в конце пути, был еще омерзительней.
Сэнди была не в состоянии сформулировать эти волнующие ее гипотезы, тем не менее она чувствовала, что они носятся в воздухе, которым она дышит; она видела их подтверждение в той необычной, отчаянной дерзости, с которой некоторые не соблюдали воскресенье; она чуяла их правомочность, следя за похождениями мисс Броди в пору ее расцвета. Теперь Сэнди разрешали гулять одной, и она бродила по явно запретным районам Эдинбурга, разглядывала почерневшие памятники и слушала невообразимую ругань пьяных мужчин и женщин. Сравнивая их лица со знакомыми ей лицами обитателей Морнингсайда и Мекистона и испытывая новые, тревожащие душу уколы кальвинистской вины, она видела, что разница невелика.
И точно так же, почти бессознательно, она уже догадывалась, что кроется за поступками мисс Броди, собственной властью отпустившей себе все грехи и избравшей особую жизнь, которая доставляла ей гораздо больше экзотического наслаждения самоубийцы, чем она испытала бы, просто начав пить, подобно многим другим отчаявшимся старым девам.
Было ясно: мисс Броди хочет, чтобы наделенная инстинктом Роз подготовилась к роли любовницы Тедди Ллойда, а наделенная прозорливостью Сэнди выполняла бы обязанности осведомителя и держала мисс Броди в курсе романа. Ради этой-то конечной цели Сэнди и Дженни в свое время и попали в число избранниц, в сливки общества. От такого замысла попахивало дымком адской серы, но именно этот аромат и притягивал Сэнди с ее теперешним взглядом на вещи. Кроме того, пока все это оставалось лишь абстрактной идеей. А время еще было, так как мисс Броди предпочитала разрабатывать свои планы не спеша — основное удовольствие она получала как раз от приготовлений. Более того, даже если эти планы были ясны самой мисс Броди не хуже, чем Сэнди, девочки были еще слишком юны. И тем не менее, когда им исполнилось по шестнадцать, мисс Броди стала часто говорить своему клану: «Из Сэнди может выйти первоклассный тайный агент, великая шпионка», а в разговорах с Сэнди с глазу на глаз неоднократно повторяла: «Роз станет великой любовницей. Она возвышается над принятыми нормами морали, они неприменимы к ней. Но не надо, чтобы об этом слышали те, кто не наделен прозорливостью».
На протяжении более чем года Сэнди постепенно проникалась духом этого плана, так как часто бывала в гостях у Ллойдов и потом сообщала мисс Броди, как продвигается работа Тедди над портретами Роз, столь очевидно напоминавшими мисс Броди.
— Роз, — говорила мисс Броди, — похожа на героиню из романа Дэвида Лоуренса. У нее есть инстинкт.
Но на самом деле интерес учителя рисования к Роз был чисто профессиональным: она была хорошей натурщицей. У Роз хватало инстинкта довольствоваться этой ролью, и в конечном итоге с Тедди Ллойдом переспала Сэнди, а Роз сообщила об этом мисс Броди.
Но все это произошло позже, а пока что мисс Броди, забросив мистера Лоутера в его Крэмонде, старалась проводить как можно больше времени с Роз и Сэнди, обсуждая с ними проблемы живописи, а затем и вопрос о том, как надо позировать художнику, и какое будущее ждет Роз на поприще натурщицы, и насколько важно для Роз понять, какая в ней таится сила; это ведь особый дар, а она — исключение из всех правил, то самое исключение, которое только подтверждает правило. Мисс Броди была слишком осторожна и не вдавалась в уточняющие детали, а Роз лишь смутно догадывалась, к чему клонит мисс Броди, потому что в это время, по сведениям Сэнди, Роз поступала, как ей подсказывал инстинкт, и начинала завоевывать славу своей сексапильностью среди мальчиков-старшеклассников, часто неуклюже стоявших с велосипедами на безопасном расстоянии от школьных ворот. Роз пользовалась огромной популярностью у этих мальчиков и только поэтому приобрела репутацию секс-бомбы, хотя, в общем, никогда не говорила о сексе и уж тем более не имела в этом вопросе практического опыта. Она следовала инстинкту во всем, и потому, слушая мисс Броди, считала необходимым делать вид, будто соглашается с каждым ее словом.
— Когда тебе будет семнадцать или восемнадцать, Роз, в твоей жизни произойдет величайшее событие.
— Да, мисс Броди, я и сама так думаю.
Страсть Тедди Ллойда к Джин Броди ярко проявлялась во всех написанных им портретах девочек клана. Как-то зимой он написал их групповой портрет. На нем все девочки были в панамах, и на каждой панама сидела по-своему, но из-под каждой панамы с холста смотрела магически преображенная Джин Броди, принявшая облик Роз, Сэнди, Дженни, Мэри, Моники и Юнис. Однако больше всех на нее походила Роз — она от природы была хорошей натурщицей, и Тедди Ллойд платил Роз по пять шиллингов за каждый сеанс, что было ей весьма кстати, так как она была помешана на кино.
