Но она не могла с этим справиться, не могла поверить в себя. И если так оно и будет всегда, если ее будет то подымать над землей, то швырять на землю ничком, если никогда не будет ничего устойчивого, прочного, если ни радость, ни скорбь, ни удовольствие, ни боль не имеют ни смысла, ни конца, тогда она не в силах больше жить.
Перед полуднем она пошла в деревню к дому мисс Клары; ей хотелось побыть с кем-то, после того как Джо ушел с Брайсами в Дэттон-Рич. Она не сердилась на него за это - просто ей не хватало его, да и завидовала она этой новой близости, возникшей в семье Брайсов, в семье, от которой она сознательно отгораживалась всю жизнь.
Мисс Клары не оказалось дома; и передняя и задняя дверь - обе на замке. Значит, и у нее в конце концов нашлись друзья или родственники - люди, о которых Рут ничего не было известно.
А ее дом был пуст, Бена не было здесь, и то, скрытое от глаз в украшенной цветами могиле, - оно все таяло с часу на час, и скоро и его не станет. И Рут вдруг показалось, что Бена никогда и не существовало вовсе.
Она закрыла глаза, но взбудораженные мысли продолжали кружиться в мозгу, и ей стало не легче, а хуже: казалось, жаркая кровь приливала у нее к вискам, захлестывала ее, била в закрытые веки, мысли путались, ей становилось дурно; она открыла глаза, стараясь прийти в себя, уцепиться взглядом хоть за что-нибудь, за что-нибудь - за дерево, за осла, за большой камень слева... И, упав ничком в траву, она заплакала от отчаяния, раскинув руки, сжимая кулаки, повторяя:
- О господи, о господи... Я же поняла... И вот я опять не понимаю. Я ничего, ничего не понимаю... О господи, я схожу с ума.
Ее испугали эти, произнесенные вслух слова: "Я схожу с ума". Она лежала совсем тихо, а в земле, под ней, шла, казалось, своя жизнь. "Я схожу с ума". Замерев, она ждала, что еще мгновение - и произойдет последний, окончательный, страшный взрыв, нестерпимый свет вспыхнет, взвихрится, что-то накатит на нее, как волна, круша все вокруг, проникнет внутрь, и она сойдет с ума, завизжит или захохочет, непроизвольно, неукротимо.
Ничего не произошло. Все было спокойно и мирно. Рут чувствовала тепло солнца на затылке и на раскинутых руках. Она задремала, и ей вспомнилось кладбище в цветах и показалось, что вот, сейчас, ей откроется какая-то великая и очень простая истина, которая объяснит ей все - и ее жизнь, и жизнь Бена, и его смерть, и все, что существует в мире, живет и умирает.
Она сама не знала - спала она или нет, но только когда совсем очнулась, почувствовала, что отдохнула и не было больше ни смятения, ни страха. Она спасется; так или иначе, она еще может спастись.
Нет.
Она медленно поднялась с земли. Что-то стало на свое" место, но уже по-другому. Нет, спастись не в ее власти. Одна истина открылась ей тогда, в страстную пятницу, другая - теперь. Все, что она думала, делала, все, что она чувствовала со дня смерти Бена, не имело значения, ибо чувства обманчивы.
Она прошла в дом, здесь было прохладно. И вот они - две стороны одного познания: Бену уготована была смерть, а спасти себя не в ее власти. И вся оставшаяся ей жизнь - все тот же темный туннель, откуда по-прежнему нет исхода. Она снова заплакала - от усталости, от неистребимого желания вернуть себе Бена, закончить этот страшный путь, прежде чем она его начнет. Она спросила себя: "Как мне вынести все это? Где взять силы жить, и жить, и жить дальше?"
Тишина нависала над ней, как туча.
Пасха прошла, весенние цветы увяли, их смели с могил и сожгли, апрель прошелся по земле внезапным снегопадом, а в мае снова пошли дожди, и для Рут не было больше озарений, она просто продолжала жить, не думая, не смея ничего себе пожелать. А потом, в начале июня, когда ей стало казаться, что она вот так всю свою жизнь и жила одна - хотя по-прежнему не могла примириться с тем, что Бен мертв, - наступили жаркие, знойные дни.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
10
Рут так и не выбралась проведать Поттера, как она надумала, на следующий день, и потом еще целую неделю собиралась с духом, а тем временем лето незаметно скользнуло в осень, как рука в знакомую перчатку.
Она впервые заметила это, когда, выйдя утром из задней двери, чтобы покормить кур, ощутила дыхание осени в легком тумане, который, сгустившись, лег тяжелыми каплями росы на траву; впрочем, через несколько минут солнце высушило все, пронизав своими лучами.
Она вынесла табуретку, села и принялась латать рукав рубашки и услышала, как падают на землю первые яблоки, хотя в воздухе не было ни малейшего дуновения; поглядев в сторону курятника, она заметила легкий желтоватый мазок - он был словно проведен кистью по блестящим зеленым верхушкам деревьев. Вчера, проходя мимо райдаловской фермы, она видела, как снимают последний урожай: жнивье выглядело уродливым, похожим на только что обритую голову; в зелени живой изгороди запутались клочки соломы, стрижи и ласточки собирались в стаи и чертили в небе круги и зигзаги.
Осень, подумала Рут, отрезая кусок белого полотна. Она не хотела наступления осени, потому что это означало еще одну перемену, еще одну встречу с новой порой года, которую надо прожить без Бена. Прошлой осенью... Она нахмурилась, резко вывернула рубашку наизнанку и склонилась над ней, не желая позволить себе снова и снова предаваться воспоминаниям, снова и снова прокручивать их, как белка свое колесо.
А сколько было зелени и желтизны! И вот они уже тронуты распадом, и свежие, сочные краски весны стали суше. Было так много солнца, а по вечерам налетали тучи комаров и в бешеном танце вились вокруг ее головы и под ветвями старых яблонь.
Не хотела она прихода осени, а за ней зимы, смены времен года. И все же будет и в этом своя красота; папоротники начнут понемногу ссыхаться, съеживаться, свертываться внутрь, а все желтое загорится оранжевым огнем и, сгорая, сгустится до темно-коричневого, а листва берез будет мало-помалу меняться и медленно, очень медленно сохнуть и окрашиваться в табачный цвет.
Рут думала о море, которое может быть то синим, то серым, то розовато-голубым, и о том, что вот придет срок, и лес снова станет черным, солнце - кроваво-красным, а холмы - пушистыми от снега. Лето в этом году тянулось медленно, еле волоча ноги, время, казалось, остановилось, и ей хотелось перенестись отсюда куда-то далеко-далеко, но она понимала, что этой мечте не сбыться.
Впрочем, последние недели она уже меньше думала о себе. Это потеряло смысл, она ушла от прошлого так далеко и будет уходить все дальше и дальше - идти, дышать и слышать стук своего сердца... и все. Разве что она побывает еще у Поттера, по ту сторону выгона, и тогда, быть может, ее представление о мире либо найдет себе подтверждение, либо рухнет.
Подошел день ее рождения и тоже миновал. Ей исполнилось двадцать лет. Но она чувствовала себя на сотни тысяч лет старше, настолько древней, насколько это возможно для человека, и вместе с тем не ощущала своего возраста вовсе, словно младенец, только что покинувший влажное, тесное чрево матери.
Рождение, смерть, воскрешение - одно переходит в другое.
В глубине леса - и перед рассветом, и сентябрьскими вечерами - неясыть выкликала свое "А-хуу", а голоса дроздов стали ниже тоном: казалось, жизненные силы, возрожденные весной, иссякали.
Рут поглядела на аккуратные, частые стежки заплаты на райдаловской рубашке: вот что-то было завершено и давало удовлетворение.
В день ее рождения Джо принес ей вырезанный из мыльного камня кораблик, плитку шоколада, пучок пижмы и одну из своих раковин - на редкость красивую, тяжелую, серебристо-розовую, с коричневатыми, как родинки, пятнышками и завернутыми внутрь краями, напоминавшими формой рот. Глядя на Джо, Рут понимала, что голова его полна шумом далекого моря, а перед глазами стоит видение парусов, мачт и водяных валов. Ну что ж, быть может, он уедет. Ведь на будущий год он закончит школу и, быть может, решит пойти по стопам своего прадеда Холмса, чей матросский сундучок он открывал чуть ли не каждый день и рылся в спрятанных там сокровищах. Да, быть может, он уедет. Она подняла глаза от работы, руки ее замерли на полотне рубашки. Тогда не останется никого, она будет поистине одинока.
Быть может, так и будет.
Мне двадцать лет, подумала она, а что это значит? Как долго придется мне еще прожить? Быть может, через двадцать, или сорок, или пятьдесят лет я уже не смогу вспомнить ту, что сидит сейчас здесь, не признаю ее? А Бен? Как же с Беном, как я встречусь с ним, если стану старой-престарой женщиной? А он? Какие с ним произойдут перемены? Он уйдет от меня далеко? "Смерть не властна над любовью". Но сейчас ей хотелось бы верить, что другой жизни, с ее страшной ответственностью, не будет и ее самой просто не станет, она исчезнет, как развеянный ветром дым. И все же она знала то, что знала, выбора не было. Были только вопросы, вопросы, застрявшие в мозгу.
Вопросы.
Она встала, аккуратно сложила рубашку и убрала ее, понимая, что теперь надо идти, больше откладывать нельзя. Было уже четверть седьмого.
