Упрек был достаточно завуалирован. Однако Флоранс поняла, что некстати напомнила ему о том времени, которое он не одобряет. Желая перевести разговор, Флоранс заметила:
-- Какая у вас красивая форма, Эстебан.
-- Вот эта? -- сказал он, оглядывая свои рукава и позументы. В голосе его прозвучало презрение.
-- Это же будничная, -- объяснил он. -- Да и потрепанная к тому же.
"Представляю, какая у него парадная форма", -- с раздражением подумала Флоранс, а вслух сказала:
-- Просто не узнаю кабинета. Честное слово, можно подумать, что это кабинет министра. Или мебельный склад.
Эстебан вслед за Флоранс обвел глазами кабинет.
-- А ведь правда, раньше он выглядел иначе, -- заметил он. -- Смешно, до чего же все быстро забывается. Я уже и не вспомню, как здесь было до сеньора Квоты. Помню только -- очень невзрачно.
-- В общем, дорогой мой Эстебан, -- сказала Флоранс, -- вы, кажется, довольны жизнью?
-- Еще бы. Жаловаться не на что.
-- Все идет так, как вам хотелось?
-- Обижаться не могу.
Но все же по лицу его пробежала тень. Поколебавшись, он наконец решился и доверительным тоном, словно на исповеди, сказал:
-- Пожалуй, вот чего мне иногда хотелось бы: поиграть в пулиш. С моими дружками.
-- Как? -- воскликнула Флоранс. -- Вы больше не играете в шары?
-- Нет, сеньорита, -- гордо ответил швейцар. -- У нас слишком много работы.
-- Много работы? -- переспросила она.
На лице Эстебана появилась легкая улыбка. Первая за все время их беседы. Но в опущенных уголках его улыбающегося рта было больше снисходительной иронии, чем дружеского расположения.
-- Дело не в этом, -- объяснил он. -- Наоборот, работы, пожалуй, даже меньше, ведь у нас по пятницам тоже выходной.
Флоранс не могла скрыть своего удивления.
-- Вы не работаете в пятницу?
-- Да, сеньор Квота с той недели дал нам дополнительный выходной в пятницу.
И так как Флоранс явно ждала дальнейших разъяснений, Эстебан продолжал:
-- Пятница -- теперь день еженедельных покупок мелких служащих. Для некоторых служащих -- это среда, для других -- вторник. Правильно говорит сеньор Квота, непонятно, как это раньше успевали делать покупки, когда свободной была только суббота.
-- В таком случае у вас должно оставаться время на игру в шары, -заметила Флоранс.
Эстебан опять снисходительно ей улыбнулся.
-- Да что вы! -- сказал он. -- Мы, слава богу, теперь совсем по-другому живем, чем при вас.
Улыбка его стала почти надменной.
-- Да и откуда, сеньорита, по-вашему, взять время, ведь мы теперь столько всего покупаем! Вот сами увидите, как в пятницу мы носимся по магазинам. А сеньор Квота поговаривает даже, что еще и четверг надо сделать укороченным днем, работать только до обеда.
-- И вы согласились ради этого пожертвовать шарами?
На сей раз на лице Эстебана сквозь отеческую снисходительность проступило суровое осуждение.
-- Простите, сеньорита, но сразу видно, что вы давно здесь не были. За границей кое-кто воображает, что в Тагуальпе до сих пор живут голодранцы. Что мы, мол, теряем время на игру в пулиш, а у наших детишек лишь один тазик для мытья ног. Нет, эти времена прошли, сеньорита. Теперь по части гигиены и всего прочего мы загранице утрем нос.
Эстебан подошел к Флоранс и постучал пальцем ее по плечу, чтобы она внимательно слушала.
-- Вот возьмите хотя бы наш дом -- теперь у нас две ванны, сеньорита, душ, четыре биде, восемь умывальников -- уж последние два мы даже не приложим ума, куда всунуть. А что будет через год или два, когда в наш квартал проведут воду! Если, конечно, утвердят ассигнования, -осмотрительно добавил он. -- Задача Тагуальпы, как говорит сеньор Квота, -быть в авангарде современного комфорта.
Флоранс хотелось одновременно и поколотить и расцеловать его, такой глупостью оборачивалось его стремление жить "достойно". Но особенно возмущало Флоранс бесстыдство, с каким другие использовали это стремление.
-- И все же, -- сказала она, -- мне жаль, что вы не играете больше в шары. Хотя я и не корю вас за умывальники, тем более что, на мой взгляд, при такой системе мой дядя и сеньор Квота не остаются в накладе.
Но Эстебан, почувствовав в ее словах открытый упрек, неодобрительно заметил:
-- Остаются ли они в накладе или нет, этого уж я не знаю, сеньорита, а вот, знаете ли вы, сколько я теперь зарабатываю?
-- Когда я уезжала в Европу, вы уже получали около восьмисот песо. А к моему возвращению вам обещали тысячу.
-- Ну, так вот, сеньорита, я получаю три тысячи.
Эта цифра поразила Флоранс.
-- А вы не прибавили, Эстебан?
-- Ни одного сентаво, сеньорита.
Флоранс не знала, что и думать. С одной стороны, пресловутые восемь умывальников, которые некуда поставить, и это без водопровода... А с другой -- губернаторское жалованье.
-- Признаюсь, я этого не ожидала. Так у вас, наверное, сколотится неплохой капиталец?
Эстебан, казалось, впервые растерялся. Он отвел глаза, и с его лица слетело выражение самоуверенности.
-- Видите ли... -- начал он, -- из-за того... уж если на то пошло, у меня скорее неплохие долги. Ведь столько приходится покупать всего...
-- Почему же -- приходится?
Эстебан был похож на собаку из басни, которая вынуждена признаться голодному волку, что расплачивается за свою сытую жизнь ошейником.
-- Дело в том... -- промямлил он, -- дело в том, что наш заработок зависит от наших покупок: чем больше мы покупаем, тем больше зарабатываем, если же мы покупаем мало, то и заработок уменьшается... Короче говоря, сложа руки сидеть нельзя.
-- Ясно, ясно, -- пробормотала Флоранс. -- Все совершенно ясно...
Теперь ей стали понятны и ванны, и умывальники, и транзисторы, и часы во всех карманах. Да, Квота действительно сила. Флоранс вновь охватили самые противоречивые чувства. Но она подавила их и спросила у Эстебана:
-- Ну, а, в общем-то, Эстебан, вы счастливы? Я хочу сказать: счастливее, чем прежде?
Эстебан энергично кивнул головой, но голос выдал его -- в нем уже не звучало недавней уверенности.
-- Конечно, сеньорита, -- сказал он, помолчав. -- даже если иногда и...
Он снова замолк.
-- Что иногда? -- подбодрила его Флоранс.
Внезапно с Эстебана слетела вся его напыщенность. Щеки его как-то сразу обвисли, плечи опустились, живот втянулся.
-- ...даже если иногда тебя что-то и раздражает немножко, -- продолжал он. -- Ну, например, когда никак не можешь разобраться, который час, или же когда вдруг в доме все девчонки, черт бы их побрал, одновременно принимаются играть гаммы или упражнения Черни...
-- А сколько же у вас фортепьяно? -- с удивлением спросила Флоранс. -И сколько девочек?
-- Четыре дочки, сеньорита, -- удрученно ответил Эстебан. Но тут же с гордостью добавил:
-- И три фортепьяно. Для начала, понятно, обыкновенное пианино, потом кабинетный рояль -- все-таки покрасивее. Ну, а ради качества пришлось, конечно, приобрести настоящий концертный рояль. Все это еще ничего, да вот от проклятых девчонок, простите на слове, просто барабанные перепонки лопаются. Ведь старшие -- подумайте только! -- сядут вдвоем за один рояль и как начнут жарить в четыре руки. Не желают понять, что четвертый инструмент мне просто впихнуть некуда!
-- А вы бы установили очередь, -- предложила Флоранс.
-- Пробовал, -- тяжело вздохнул Эстебан. -- Но тогда три другие девчонки запускают во всю мощь свои проигрыватели и транзисторы. Еще хуже получается.
-- Но ведь и у вас они только что играли все одновременно, -- сказала Флоранс.
Эстебан, казалось, был удивлен этими словами.
-- Неужто? А ведь правда, ничего не поделаешь, привычка... Но, как видите, и это подчас надоедает... Вот возьмите наш морозильник. -- Тут Эстебан нахмурился. -- Купили мы его недавно, надо же зимой есть свежую клубнику. Ради витаминов. Со здоровьем шутить нельзя. А только у нас в нашей кухоньке и так уже три холодильника: маленький для рыбы, второй для сыра -не годится смешивать разные запахи, верно ведь? -- и большой для остальных продуктов. Так куда же, по-вашему, я должен воткнуть еще и морозильник? И без того уже в этой проклятой кухоньке не повернешься, такая там теснотища. Посуду моем в кухне, а вытирать идем в гостиную... Нет, пожалуй, придется все-таки менять квартиру. Тогда и посудомоечную машину можно будет купить, а иначе что о нас скажут соседи? Тем более что, если в этом месяце я не выполню норму покупок, мне жалованье урежут. Сами видите, забот хватает...
Говорил ли он для Флоранс или для самого себя? Взгляд его был устремлен куда-то вдаль, и извилистые морщины на лбу, под глазами и в уголках рта как бы подчеркивали выражение глубокой тоски.
-- Бывают дни, -- вздохнул он, -- когда вдруг чувствуешь, что ничего тебе больше не хочется, потому что и так у тебя всего слишком много. Помнится, -- и в его потухших глазах вспыхнул на миг живой огонек, -сколько радости нам доставил первый холодильник "В-12"... Ну, а четвертый, сами понимаете...
Но все же он распрямил плечи и проговорил твердым тоном, хоть это далось ему не без труда:
