Заяц присматривался к ним обеим и качал головой.
- А ведь нехорошо делает пан! Совсем он их бросил, - сказала ему раз жена.
- Э! - Заяц махнул рукой. - Он всегда непутевый был, двенадцать лет его знаю. - Потом добавил: - Да и хутор наш был бы другой, если бы тут хоть две канавы вырыть. Не хворали бы люди.
Через две недели опять приехал Шмуль. Привез от ксендза клетку с курами, а из города - сыры и масло, хлеб, булки - и два письма. Одно было от пана Яна. Его пани распечатала первым и начала читать:
"Дорогая Меця!
Господь возложил на нас тяжкий крест, и нам остается лишь нести его мужественно. Дикое упрямство мужиков..."
- Но они же соглашались подписать договор! - перебила она самое себя.
"...Дикое упрямство мужиков вынудило меня продать имение. Тетушки я дома не застал, а на мои письма она не отвечает. Она должна скоро вернуться, и тогда ты обратись к ней. Думаю, что ты скорее, чем я, добьешься от нее помощи.
О пожаре, уничтожившем все, что у нас еще оставалось, я лучше не буду говорить. Видишь, какое счастье, что твоих драгоценностей не было в доме!..
Представить себе не могу, что уже не увижу своего кабинета, а как подумаю о тех неприятностях и страхе, которые вы пережили, я просто с ума схожу.
Живу я у славного Клеменса, но здесь только мое тело, а душа - с вами. Меня не радуют его роскошные гостиные, на его знаменитых обедах, которые и ты, верно, не забыла, я ничего не ем. Скажу тебе откровенно, состояние моего здоровья просто меня пугает.
Передай Зайцу, чтобы он все имеющиеся у него запасы..."
- О каких таких запасах он говорит? - опять вставила пани.
"...все имеющиеся у него запасы продал немедленно и деньги отдал тебе, дорогая Меця. Я, пожалуй, не возьму из них ни гроша, чтобы у вас было побольше. Прошу тебя, ничего для себя не жалей и не вздумай экономить. Здоровье прежде всего.
Мы живем в исключительно трудное время. Я не знаю ни одного человека, который не имел бы тяжких забот. Веришь ли, пани Габриэля порвала с Владеком! Узнав об этой новой неприятности, ты будешь иметь слабое представление о том, как я страдаю. Что делать, такой уж у меня характер!
Клеменс целует твои ручки. Этот благородный человек вот уже два часа в дурном настроении из-за того, что не может послать тебе клубнику из своего сада..."
Не дочитав письма, пани скомкала его и сунула в карман. Это был ее первый энергичный протест за все годы.
- Бессердечный человек! - прошептала она.
Второе письмо было от тетки Анны, той самой, которая встретила в усадьбе такой холодный прием. Пани распечатала его неохотно.
- Бедная! - сказала она. - Наверное, просит помощи, а я сейчас ей ничего уделить не могу.
Все же она начала читать:
"Дорогая, любимая сестра!
Я узнала от Шмуля про все ваши несчастья. Боже мой, как это могло случиться? Шмуль говорит, что вы теперь живете в лачуге и вам нечего есть и не во что одеться.
Ах, если бы я поступила экономкой к какому-нибудь почтенному ксендзу, я могла бы вам оказать более существенную помощь. Но мне самой сейчас туго приходится, и я посылаю вам только кое-какую одежонку..."
- О какой это посылке она пишет? - удивилась глубоко тронутая пани.
- Правду пишет, - сказал Шмуль. - Она дала мне для вас какой-то узелок. Вот он.
"Бог видит, как я рада была бы взять вас всех к себе, но комнатка у меня тесная и только одна кровать, да такая, что на ней и один человек с трудом может улечься.
Все-таки приезжай сейчас же, дорогая сестра, это необходимо. Пани председательша, тетка твоего мужа, должна вернуться на этой неделе, но она пробудет дома только несколько дней и потом уедет на полгода за границу. Так что тебе надо поскорее с нею увидеться.
Она должна вас поддержать, иначе бог ее накажет. Ведь ее племянник промотал твое имение и теперь гуляет себе по свету как ни в чем не бывало.
Приезжай со Шмулем, не откладывай ни на один день, - и, может быть, тетка даже возьмет тебя с собой за границу на воды. Когда она согласится приютить вас, я поеду за твоими детьми.
Заезжай прямо ко мне, но заранее извини, что я живу бедно и не могу принять тебя как следует. Ах, если бы я нашла место у какого-нибудь почтенного ксендза, все было бы по-другому!
Деток твоих, а особенно милую Анельку, этого ангела, целую заочно. Благослови их бог.
Панна Валентина здесь. У бедняжки большое огорчение - ее поклонник, некий пан Сатурнин, женится на другой..."
Дальше следовали опять поцелуи, благословения и настойчивые уговоры ехать в город сейчас же.
Бедная пани Матильда, читая все это, заливалась слезами. Плакала и Анелька и целовала письмо доброй тетушки. А жена Зайца, видя, что другие плачут, тоже прослезилась и заговорила о своих умерших детях. Даже Шмуль сказал:
- Вот какая хорошая женщина! Сама ведь в большой бедности живет... Такую только среди евреев можно встретить.
Успокоившись и прочитав еще раз письмо тетки Анны, пани задумалась. Она то обводила глазами убогую избу, то смотрела на детей, а временами куда-то в пространство, словно хотела проникнуть взором в дом пани председательши, а может, и в глубь ее сердца.
- Что делать? Что делать? - бормотала она.
Молча наблюдавший за ней Шмуль сказал:
- Вельможной пани надо съездить в город хотя бы на два-три дня. Очень вам советую... А я никогда пустых советов не даю. Я знаю пани председательшу. Письмом вы тут ничего не сделаете... Притом она сердита на пана Яна за то, что он ее уже несколько раз обманывал. А когда она увидит вас, вельможная пани, в такой бедности и больную... Ну, тогда ей совесть не позволит отказать вам.
Пани сложила руки на коленях и печально кивала головой.
- Не во мне дело, а в детях. Они в этой страшной нужде одичают и погибнут... Мне уже немного надо... Здоровье мое совсем подорвано.
- А вы не отчаивайтесь, пани, - утешал ее Шмуль. - Правда, вы похудели, но вот и паненка похудела, хотя раньше была здоровенькая. Это здесь воздух такой вредный. Если бы вы тут прожили год, два, тогда бог знает, чем бы это кончилось. Но в городе столько докторов и аптек, там вы поправитесь. Ну, да это еще впереди, а теперь надо вам ехать в город, увидеть пани председательшу и все ей разъяснить. Она назначит вам хотя бы тысячи две в год и детей отдаст в школу. Я сейчас еду домой, а завтра утром вернусь за вами. Здесь вы ничего хорошего не дождетесь ни для себя, ни для детей.
Пани понимала, что он прав, но все еще была в нерешимости. Она чувствовала себя плохо, и ее страшила необходимость целый день трястись в повозке Шмуля. К тому же стыдно было показаться в городе среди знакомых в старом, потрепанном платье. А больше всего угнетала ее мысль о разлуке с детьми, да еще при таких обстоятельствах!
Однако именно ради детей необходимо было ехать. Ах, если бы можно было взять их с собой!.. Но куда их девать в городе? Здесь у них по крайней мере есть кров над головой и они не умрут с голоду. И, наконец, через несколько дней она вернется или увидится с ними в городе - это еще лучше. Тогда она уже будет спокойна за их настоящее и будущее. Только бы выкарабкаться из нужды...
Да, надо ехать!
Обе они с Анелькой не спали почти до утра. Мать рассказывала дочери о богатстве бабки, о пансионе, куда ее, Анельку, отдадут учиться. Говорила, что несколько дней разлуки пролетят незаметно. Наказывала ей присматривать за Юзеком и заклинала беречь себя.
- Не выходи по вечерам... вели топить печь... воды пей поменьше. Здесь место такое... Я в костях чувствую эту гниль и сырость. Надо быть осторожной...
Анелька просила мать писать ей почаще длинные письма и вернуться сразу после свидания с бабушкой. Она передавала поцелуи панне Валентине, а главное - тетушке Анне.
На другое утро пани поручила детей Зайцу и его жене, умоляя заботиться о них, как о родных.
- Будем служить паненке и паничу так же, как при вас, - сказал Заяц. Ничего худого с ними не приключится, и дай бог вам всем выбраться отсюда поскорее, тут воздух для вас вредный...
Около семи приехал Шмуль и покормил лошадь.
Пани была в сильной тревоге. Продажа имения, болезнь, пожар, отъезд мужа, нужда - все это были катастрофы, но самое тяжелое предстояло сейчас.
Расстаться с детьми!
Легко сказать: "Уеду на несколько дней, оставлю их". Но как трудно это сделать! Она срослась с детьми, они были как бы частью ее тела. Со дня их рождения они постоянно были у нее на глазах. Уже и не помнилось, что когда-то их не было и для нее существовало в мире что-то иное. При мысли о разлуке с ними хотя бы на несколько дней она чувствовала себя как человек, у которого почва уходит из-под ног. В ее мыслях дети были чем-то таким же неотъемлемым от нее, как измерение и вес от всякого материального тела. Если бы огромный камень стал легким, как перышко, и прозрачным, как дым, она была бы безмерно удивлена. Такое же удивление, но еще и боль вызывало сознание, что ей надо оторваться от детей.
Все же эта женщина, всегда такая плаксивая, нервная и капризная, успокоилась наконец - по крайней мере внешне. Она старалась не думать об отъезде и мысленно твердила себе: "Вернусь через два-три дня или даже завтра... Нет, это слишком долго! Вернусь еще сегодня. Только каких-нибудь несколько часов я не буду знать, что с ними. О, боже, как тяжело!"
