классный, дядя Артур. Вообще-то я стариков не люблю. Людей, которых я уважаю, не много, и почти все они физики. Но вы… вы, можно сказать, довольно суровый, зато с чувством юмора. Если я кому-то и пересказываю шутки, то только ваши. Кстати, я правильно запомнил про де Голля? Он сказал, что не хочет быть похороненным под Триумфальной аркой рядом с неизвестным – à côté d’un inconnu. Верно?
– Пока да.
– Мой отец не любит де Голля за то, что он заигрывает с арабами. Мне де Голль нравится, потому что он памятник… Так значит, он не захотел лежать во Дворце инвалидов рядом с Наполеоном, потому что тот был вшивым капралишкой.
– Да.
– Но за место в храме Гроба Господня израильтяне запросили с него сто тысяч баксов.
– Да, в этом и заключается шутка.
– А де Голль сказал: «Слишком дорого за три дня»? Pour trois jours? То есть он, получается, собирался воскреснуть? По-моему, это очень смешно, – заключил Уоллес весомо. – Поляки любят шутить.
Сам он чувством юмора не обладал, но иногда находил, над чем посмеяться.
– Положение завоеванного народа располагает к остроумию.
– Вы не очень-то любите поляков, дядя.
– Думаю, в целом они нравятся мне больше, чем я им. Правда, один пан в свое время спас мне жизнь.
– А Шулу спасли в монастыре.
– Да. Ее прятали монашки.
– Помню, как-то раз в Нью-Рошелле она спустилась в гостиную в одной ночной рубашке (а была уже далеко не маленькая – лет двадцать семь), на виду у всех стала на колени и начала молиться. Кажется, по-латыни? А рубашка была чертовски тоненькая. Я тогда решил, что это делалось, чтобы вас позлить. Тот еще финт – в еврейском-то доме, правда? Хотя евреи из нас так себе… Сейчас Шула по-прежнему христианка?
– В Рождество и на Пасху.
– Я слышал, она донимает вас своим Гербертом Уэллсом. Но отцы дочерям все прощают. Поглядите, как мой любит Анджелу. В десять раз больше ей дал, чем мне. Потому что она кажется ему похожей на Мэй Уэст. Вечно он улыбался, глядя на ее сиськи. Сам не замечал. Зато мы с мамой замечали.
– Как ты думаешь, Уоллес, чем это закончится?
– С папой? Он не выкарабкается. Шансов у него два против девяносто восьми. Что толку от этого винта?
– Но твой отец борется.
– Рыба тоже борется. С крючком в жабрах. Но ее все равно вытаскивают в ту часть вселенной, где ей быть не полагается. И она, наверное, как бы тонет в воздухе.
– Это ужасно, – сказал Заммлер.
– Однако некоторые люди очень даже не против смерти. Например, тот, кто повредил себе хозяйство, мне кажется, предпочел бы умереть. Я сейчас вот что понял: пока родители живы, они отделяют тебя от смерти. Они должны уйти первыми, значит, ты в безопасности. Но когда они умирают, ты следующий. Перед тобой в очереди никого нет. В то же время я уже понимаю, что в эмоциональном плане меня ведет не туда, и потом придется расплачиваться. Я часть системы, нравится ли мне это или нет. – Последовала пауза – несколько секунд молчаливых извращенных размышлений. Мистер Заммлер чувствовал густоту и непокорность мыслей Уоллеса. Наконец молодой человек сказал: – Интересно, почему доктор Косби так загорелся футбольными ставками?
– А ты разве нет?
– Я этим, как раньше, уже не увлекаюсь. Но папа рассказал ему, что я много знаю о футболе. И о профессиональных, и о студенческих командах. Для меня это уже пройденный этап. Отец просто как бы предложил меня своему врачу, чтобы я ему чем-то помог и мы все были друг другом довольны.
– Значит, если не футбол, то теперь у тебя новое увлечение?
– Да, у нас с Феффером бизнес-идея. Почти ни о чем другом думать не могу.
– Ах, Феффер… Не видел его с тех пор, как он бросил меня в университете. Я даже заподозрил, уж не пытался ли он на мне заработать.
– У него жутко богатое деловое воображение. Надует кого угодно. Но, пожалуй, не вас. Мы с ним задумали вот что: делаем аэрофотоснимки загородных домов. Потом торговый агент приходит с этими снимками к хозяевам (не просто со своими контактами, а с уже готовыми фотографиями) и предлагает комплексную сделку. Мы идентифицируем все деревья и кусты на участке и красиво их подписываем по-латыни и по-английски. Обычно люди понятия не имеют, как называется то, что у них растет.
– Феффер разбирается в деревьях?
– В каждой местности мы будем нанимать студентку, которая изучает ботанику. В Датчессе, например, возьмем кого-нибудь из Вэссара [57].
Мистер Заммлер не смог сдержать улыбку.
– Феффер соблазнит и студентку, и хозяйку дома.
– Нет, я прослежу, чтобы он держал себя в руках. У него талант продавца. Начинать лучше всего весной. Прямо сейчас. Пока листва не стала слишком густой. Летом можем работать с моря в Монтоке, Чилмарке, Уэллфлите и Нэнтакете. Отец денег не даст.
– А много нужно?
– На покупку самолета и оборудования? Да, прилично.
– Вы хотите покупать самолет, не арендовать?
– Аренда – это невыгодно. Если ты собственник, ты получаешь налоговое послабление за амортизацию. Секрет бизнеса в том, чтобы заставить государство покрывать твои риски. В папиной налоговой категории мы бы экономили семьдесят центов с доллара. Внутренняя налоговая служба – просто убийцы. С тех пор как мама умерла, отец не подает совместных деклараций и не является главой семьи. Выделять мне крупные суммы больше не соглашается. Все перейдет в доверительное управление, и я должен буду жить на ту долю дохода, которая мне назначена. Свой шанс я упустил, когда просадил пятьдесят тысяч на тот бутик.
– Я думал, это было связано с игорным бизнесом. Лас-Вегас все-таки.
– Нет-нет, там собирались открыть мотельный комплекс, в котором у нас был бы магазин мужской одежды.
Из Уоллеса вышел бы яростный одеватель и украшатель мужских тел.
– Дядя Артур, – продолжил он, – я бы хотел как бы взять вас на работу. Феффер согласен, он вас любит. Или, если не хотите сами, то пусть будет Шула. Мы готовы платить пятьдесят баксов в неделю.
– И чего вы от меня за это хотите? Чтобы я поговорил с твоим отцом?
– Используйте свое влияние.
– Нет, Уоллес, боюсь, не могу. Подумай о том, что сейчас происходит: это же страшно.
– Вы его не огорчите. От того, поговорите вы с ним или нет, его мысли не изменятся. Он так и так об этом думает. Как говорится, что шесть, что полдюжины.
– Нет, нет.
– Ну, дело ваше. Тогда расскажу вам еще вот о чем: в нашем доме, в Нью-Рошелле, есть деньги.
– Что, прости? – с сомнением переспросил Заммлер, повысив голос от любопытства.
– Деньги. Спрятанные. Большая сумма, которая никогда не декларировалась.
– Быть такого не может!
– Еще как может, дядя. Вы удивлены? Но ведь человек внутри устроен не так просто, как арбуз: красная мякоть, черные семена. Иногда, делая одолжение высокопоставленным
