Александр Агафонов-Глянцев - Записки бойца Армии теней

Почти две недели пробыли мы у наших старушек- добрых фей. Света зажигать нельзя было, они часто, то вместе, то поодиночке, заходили к нам коротать наше мучительно тянущееся бездействие. А мы всё сидели и сидели, без денег, без документов и... без ясности на будущее. Сидели и не верили, что нашим хозяйкам удастся что-нибудь сделать, хоть они это и обещали. Они и так сделали многое: дали нам убежище и пропитание. А ведь это - баснословно много! Но сколько можно кормить таких здоровых парней?! Мы старались есть поменьше, убеждая их, что сыты... И вот, старушки нашли-таки выход! И какой! Пришел день, когда они, сияя от счастья, торжественно сообщили, что насобирали денег на билеты и отправят нас в Париж. И не куда-нибудь, а в руки активных подпольщиков. Правда, в тот момент мы этого еще не знали.

 - Париж - столица. - объяснили они: - А также и центр Сопротивления. Русские - его участники. Это они издавали листок "Резистанс" (Сопротивление"). Теперь можно сказать, что вдохновителями и организаторами редколлегии были наши эмигранты - этнографы Анатолий Левицкий и эстонец Борис Вильде. К сожалению, они арестованы. Мы их немножко знаем. У нас, тут же, где сейчас вы, ночевал их посланец. Да их схватили, но на их место уже встали другие и продолжают их дело... {18}

Итак, нам надлежало выехать в субботу ночью, чтобы утром явиться в русскую церковь на рю (улице) Дарю и там спросить "Мать Марию" или "отца Вениамина" (подпольная кличка Дмитрия Клепинина). {19} Я с изумлением смотрел на этих двух милых благодетельниц и не верил, что из такой дали им удалось связаться с Парижем. Впрочем, что нам о них было известно? - Ровным счетом ничего, - мы не знали даже их имени-отчества! Хозяйки перехватили мой недоумевающий взгляд и не выдержали чтобы не похвастаться: - Мы и не такое можем!  

  Утром следующего дня мы были на рю Дарю. Вошли во двор, поднялись по ступенькам в церковь. Разгар молебна. Пахло ладаном. Молились, крестились и отдавали поклоны многочисленные прихожане. Нет, здесь разговаривать, спрашивать - неприлично. Прежде всего здесь молятся о России, о ее спасении. Впервые мы среди такой массы русских. Помолившись, вышли во двор. Тут тоже много народу. На наши расспросы нам показали мать Марию. В монашеском. Возраст? - Какой возраст может быть у монашенки?! Когда мы ей сказали, что прибыли из Ля Рошеля, она кратко ответила: - О вас мне сообщали. - и попросила подождать. Через несколько минут она подошла с пожилым мужчиной: - У меня сейчас битком, как вы знаете. - закончила она с ним разговор: - А эти молодые люди - из Югославии. Мужчина представился: - Полковник Приходькин. Выслушав нашу одиссею, он согласился взять нас к себе.

Я понял, что мы - не первые, и что у матери Марии хорошо налаженная связь и организация по приему и спасению тех, кому грозят арест и гибель. Довольно-таки опасная работа, требующая большой храбрости и самоотверженности. И я с благодарностью вспомнил о наших благодетельницах из Ля Рошеля. Все эти люди действительно занимались рискованным делом, не думая о личном благе. Они не только "сетовали"!.. В доме, где жила семья Приходькиных, на рю Вийемен в 14-ом округе, мы познакомились с его дочерью Екатериной Борисовной. Она взялась обучать Михайла и Николая французскому разговорному языку. Затем к ней присоединилась и ее подруга Мария Златковски. Судя по фамилии, я решил, что она - полька. Лишь намного позже я узнал, что она была грузинкой.

Обе знакомили нас с Парижем, показывали улочки, кварталы, но главное - проходные дворы, через которые бы мы, в случае облавы, могли скрыться. Благодаря им, мы были обуты и одеты.  Вид у нас стал вполне "парижский". Одеть таким образом троих оборванцев, как мы, стоило огромных средств. Сейчас мы неплохо вписывались в окружающую среду. Стали посещать знакомых этой семьи. Через врача Зернова, мы познакомились с Верой Аполлоновной Оболенской, умной и очаровательной, жизнерадостной женщиной. Борис Зернов, когда меня свалил приступ тропической малярии подхваченной мной в лагере на болоте - в Секелаже, быстро поставил меня на ноги. Но сколько пришлось проглотить препаратов хинина! По мужу, Вера Аполлоновна была княгиней. Его самого мы никогда не видели. По вопросам, которые мне задавала Вера Аполлоновна, я определил, что встреча и знакомство с ней - не случайны.  "Викки" - так звали её все и так представилась она нам - интересовалась каждой мелочью нашей прежней жизни. Вопросы свои задавала она подчас шутливо и ненавязчиво, с удивительной душевностью откликаясь на всё нами пережитое. Отличное качество - уметь слушать собеседника! И Викки владела им преотлично. Но о цели столь обстоятельного разговора в первый день встречи не было ни слова. То, что она- княгиня, мы узнали несколько позже от Марии Златковски.

По Югославии, я знавал многих русских князей, генералов. Большинство из них были несколько надменны и чопорны, в основном критически, скорее зло, относившимися к Советскому Союзу. И жили они особняком, в собственном кругу. Мечтали о троне, о возврате империи, а соответственно - об утерянных имениях, положении и привилегиях. Вспоминаю случай в магазине на улице Князя Михаила в Белграде. Заходит туда русский генерал в полной форме, просит дать ему "йоргован". Продавец отвечает, что в его магазине продают лишь постельные принадлежности, а не цветы. А генерал настаивает: "Вот я и прошу йоргован!". Я понял, что генералу нужен не "йоргован" (сирень), а "йорган" - одеяло. Он перепутал эти два слова. Я объяснил это продавцу. Конфликт был исчерпан, но меня поразило бурчание выходившего с покупкой генерала: -"Какая дикая нация! Уже двадцать лет, как мы здесь, а они до сих пор не научились русскому языку!". Так вот, Викки - полная противоположность таким людям. Да, такую замечательную женщину было за что уважать, и не случайно она оказалась среди тех, кто занялся нашей судьбой. Я заметил также, что среди Зерновых и их знакомых она пользовалась особым авторитетом. Часто у них проскальзывало: -"А что скажет Викки?"... Но это было совсем не то, что в "Горе от ума" ("О, Боже мой, что станет говорить княгиня Марья Алексевна!").

На одну из встреч, с Викки пришло двое незнакомых. Они долго говорили с нами о Движении Сопротивления, его задачах. Один из них почти все время молчал, лишь слушал, и плохо мне запомнился. А вот второй, Кристиан Зервос, грек по национальности, запомнился хорошо, тем более, что в дальнейшем мы часто с ним встречались. Викки и Кристиан знали о нас всё: и об организации и подготовке побега из плена, о моем знании языков. Более того, деньги для нас старушкам в Ля Рошели, послали они. Знал Кристиан и о нашей встрече с "очкастым" и Пьером на рут де Шуази, о Варанжевилле и Ковальском...

В моей голове всё перевернулось вверх тормашками! Оказалось, что люди, связанные между собой общей идеей борьбы с фашизмом, окружали нас всюду. И мы, словно по цепочке, попадали туда, куда надо, всегда были под опёкой, нам в нужный момент протягивали руку помощи. И многие из них даже не догадывались, что работают в одной и той же, хорошо законспирированной, подпольной организации, тем не менее являясь ее звеньями. Как мне позже стало известно, организация эта называлась "OCM" - "Organisation civile et militaire" - "Гражданская и военная организация". Один Кристиан Зервос являлся ее связующим звеном с другой организацией - "MOI" - "Main-d'œuvre immigrée" - "Рабочих-иммигрантов". Зервос расспрашивал меня и расспрашивал: как я отношусь к коммунистам, об учебе в Белградском университете и в военном училище... А когда услышал ответы, сказал, глядя мне пристально в глаза: - Думаем, подойдешь для работы здесь...

Я насторожился, не поверил. С моими знаниями Парижа! Но Кристиан на мои доводы не обратил внимания, а пригласил к нашей беседе Викки. Та мило улыбнулась и сказала: - Вижу, вы друг другом остались довольны. Не боги горшки обжигают! Вы хотели воевать солдатами. Но ты, Алекс, можешь и должен делать большее. Твоя работа с нами принесет врагу намного больше ущерба, чем сотни простых солдат! Зервос добавил: - Это сейчас необходимо. Тебе предстоит серьезное задание, и мы уверены, что с твоими опытом и смекалкой ты с ним справишься. Мог ли я возразить, тем более, что мне оказывают подобное доверие? Николая и Михайла куда-то увели, на прощанье мы обнялись. Было горько: с ними я был в училище, с ними был в плену, с ними бежал, протопал через всю Францию, с ними... уходила часть прожитой жизни. Я же вернулся к Приходькиным. Как одиноко стало без друзей! Что будет с ними? Куда их определили? Встретимся ли еще?..

На следующий день мы с Катей Приходькиной отправились в магазин "Юнипри", где я сфотографировался в автомате "фотоматон". Минут через десять, впервые за столько времени, я держал в руках свои еще сырые фотографии. Их у меня забрали. Через несколько дней мне вручили "карт д'идантитэ" и "сертифика де домисиль" - справку о парижской прописке. Так, через Викки я окончательно вступил в Движение Внутреннего Сопротивления. Началась жизнь под первой чужой фамилией... {20}