Александр Агафонов-Глянцев - Записки бойца Армии теней

Морис включил замаскированный радио приемник, и сквозь шорохи эфира и писки морзянки мы услышали перезвон кремлевских курантов. Здесь было десять часов вечера, а в Москве - полночь. Торжественная мелодия "Интернационала"... Я впервые слышал радиопередачу "Коминтерна" во Франции. Гитлер первого сентября напыщенно заявил, что, мол, "созрели все условия для того, чтобы нанести сокрушительный удар, который еще до наступления зимы должен окончиться полным поражением врага...". Москва на это сообщала спокойно и твердо о боях, которые шли на всех фронтах, о том, что после героической обороны пала Одеса, что защита Москвы доверена маршалу Жукову, что в Москве состоялась сессия тройки по изучению вопроса об англо-американской помощи СССР, что, как обычно, в ноябре на Красной площади состоялся парад...

Итак, положение Родины было крайне напряженным. Выключили приемник, и Морис снова его спрятал. В дорогу собирались молча. Морис достал браунинг, проверил обойму, вставил ее, и мы пошли. Глубокая ночь, комендантский час. Мы крались от подъезда к подъезду перебежками. Где в щели, где в почтовые ящики, где в открытую форточку засовывали листовки. Многие горожане знали, что по ночам подпольщики снабжают новостями, и кое-где были незаперты парадные двери. Несколько раз они нам сослужили добрую службу, укрыв нас от проходившего патруля. Мы - дичь, они - охотники, кто кого? На этот раз удача нам сопутствовала, рейд закончился без особых приключений. Спать не пришлось: Морис и Мишель долго вспоминали отдельные эпизоды из своих боевых дел, а я с интересом слушал.

Прямо отсюда мы с Мишелем и отправились на завод в Курбевуа. Я уже выучил названия инструментов и приспособлений, технические и физические термины и формулы, выполнил контрольные слесарные работы, требующие ювелирной точности, стал получать навыки работы на металлорежущих станках. Одновременно нам дали задание: изучать немецкий. Для этого снабдили прекрасным учебником немецкого разговорного языка - "Deutsch ohne Mahe" -"Allemand sans peine" ("Немецкий - без труда"), метод Берлитц-Ассимиль. Его необходимо было изучить досконально. - Знаешь, - сказал как-то Мишель: - Не обижайся, что ни разу не пригласил к себе, - нельзя! И к тебе поэтому не хожу. Таковы наши правила. Как ты заметил, в комнате Мориса слой пыли: он там не живет. Это просто одна из наших многочисленных явок - "крыш". И, если с кем из нас что случится, она надолго замрет.

Листовки мы распространяли не только по ночам, но и днем - по выходным. Использовали для этого "механику": пустая консервная банка с малюсенькой дырочкой в дне, флакончик с водой и фанерная или картонная дощечка. Один из нас взбирался на верхний этаж высокого дома, оттуда - на чердак. Мы знали дома, где это было возможно. Особенно, в очень людных кварталах, как, например, на Монпарнассе, - на рю де ля Гэтэ. На чердаке он открывал форточку на улицу, снаружи клал пачку листовок на подоконник, прижимал ее дощечкой, на которую ставил груз - заранее наполненную водой банку. Форточку закрывал, сбегал вниз. Второй из нас обеспечивал безопасность ретировки, прикрывал работу первого. Какой детский восторг охватывал нас, когда ветер сдувал опорожнившуюся и ставшую поэтому легкой банку, а листовки разлетались, как мотыльки, падали на балконы, под ноги прохожим! Попробуй-найди, кто их "разбросал"! И неизвестно, откуда они слетели!  

  Время было тяжелым. Радио Би-Би-Си (Лондон) передавало неутешительные вести: японцы разгромили в Пирл-Харборе американский флот, Гитлер объявил войну Соединенным Штатам. Коллаборационистская пресса всеми силами внушала миф о "непобедимости Великой Германии", о том, что она вот-вот раздавит Советский Союз. В метро, в автобусах слышался, скорее угадывался, один и тот же вопрос: - "Неужели России конец?". С другой стороны, был же парад на Красной площади! Следовательно, там нет никакой паники... То Викки, то Кристиан, смотря с кем из них была встреча, поддерживали наш дух как могли. И вот наконец новость, поразившая всех от мала и до велика: агрессоры отброшены от Москвы, освобожден Калинин! Ура, не встречать им Новый Год в Москве, как спесиво обещал Гитлер! Нас обуяла буря радости. А Гитлер низложил Браухича... Несколько по-иному начали теперь смотреть парижане на "завоевателей": с любопытством и злорадством, - что, мол, получили?! Пока что шепотом, они стали проводить параллель между нашествиями Наполеона и Гитлера... Придало это сил и нам, подпольщикам. Но и хлопот: нацисты, понимая, что их неудачи вызовут волну сопротивления, усилили террор и репрессии. Аресты за арестами, облавы, обыски, новые заложники, казни...

В такой обстановке я сдал наконец последние экзамены и был готов к отправке в Германию. Был конец декабря. Мишель выедет позднее, со следующей партией: он поступил на завод на неделю позже. Увидимся ли с ним? Мне назначена встреча на конспиративной квартире. - Итак, Жорж, - торжественно начал Кристиан: - Пора раскрыть перед тобой карты... Я узнал, что мне в Берлине ("Откуда ему известно, что я буду именно в Берлине?"- подумалось мне), предстоит связаться с иностранными рабочими, готовыми войти в группы саботажа. Викки и Кристиан сказали, что в Германию из Франции, по просьбе немецких антифашистов ("Странно, разве и такие существуют?") выедет несколько человек на различные военные предприятия. Там они будут выполнять обязанности посредников между иностранными рабочими и немецкими "антифа": иначе было бы невозможным какому-нибудь немцу войти в доверие к иностранцу: ведь для каждого иностранца любой немец - нацист! К каждому из этих посредников подойдет немецкий подпольщик с особым паролем, и его поручения надлежит выполнять.

Перед самым отъездом мне дали указание побывать в "Украiнськой Громаде", взять адрес их берлинской организации, чтобы стать там на учет. Для ширмы. Сказали также, что я с Мишелем еще увижусь. Хоть что-то, да утешительное! Вместе со мной отправилось, и действительно в Берлин, сорок французов. Все - по контракту оргнабора на Кэ д'Орсей, на набережной Сены, - сроком на шесть месяцев. На вокзале нам были устроены помпезные проводы: с оркестром, транспарантами. Разместили в вагоне. "Германия с радостью принимает всех желающих!", "Нанимайтесь на работу в Германию!" - кричали транспаранты на перроне. Нацисты были великими мастерами рекламы и обмана. И поезд под музыку тронулся к столице "Великой Германии", к голове самой ядовитой и кровожадной гидры... Что ждет меня там?

В Берлин прибыли ночью, и он так и остался в моей памяти: зловеще холодным и мрачным, с глухо зашторенными окнами домов - "фердункелюнг"-ом (затемнением), с мертвенно-голубым светом, еле пробивавшимся из специальных высоких уличных светильников, с огромными плакатами, предупреждающими о подслушивающих шпионах, с табличками в метро и U-банах (электричках), призывающих экономить электроэнергию... По всему было видно: гитлеровцы, несмотря на "победы", затягивали пояса потуже. А может быть, это всё-таки призыв к рациональной экономии?

Когда мы сошли с бана и шли по еле освещенным улочкам, нас внезапно оглушило завывание многочисленных сирен: воздушная тревога! Дается она двумя этапами: предварительная -завывания с короткими паузами, и полная - без пауз. Сейчас тоже, почти сразу же за предварительной, воздух стала содрогать полная тревога: вражеские самолеты - в непосредственной близи. Заухали зенитные батареи, по небу зашарили лучи прожекторов. Бомбардировка! Несмотря на хвастливые заверения маршала гитлеровской авиации Германа Геринга, что, мол, "если хоть один вражеский самолет вторгнется к Берлину, зовите меня не Герингом, а Майером!", Берлин всё-таки бомбили! Правда, бомбардировка не была сильной: несколько бомб было сброшено на индустриальный пригород Сименсштадт...

Разместили нас в пригороде Берлина - Мариендорфе. Рабочий лагерь из нескольких сборных дощатых бараков. Все поместились в одной комнате с двухъярусными койками. Утром повели на завод "Асканиа-Верк А. Г." Ознакомили с пропускной системой. Она была строгой: автоматы у входа отмечали на личных карточках точное время прибытия и время выхода с завода. Опоздал хоть на минуту - отметка делалась в особой колонке красным цветом, и штраф вычитался из заработной платы. За большее - суд. Рабочий день - двенадцать часов, в две смены. Всё продумано до мелочей, каждая секунда должна работать на Великую Германию!

Я стал фрезеровщиком на станке повышенной точности с подвижным столиком. Фрезерование отверстий сложной конфигурации при помощи пальца-кондуктора. Вместе с чертежом-заданием в инструменталке выдавалось всё необходимое, - все, указанные в чертеже инструменты и приспособления. Мастер-наладчик устанавливал приспособления с зажимами, требуемые скорости вращения и подачи, производил операции над первой деталью. Вторую деталь обрабатывал я под его наблюдением. Затем обе детали я относил контролеру и, после проверки и измерений, получив отметку пуансоном, уже сам приступал к серийной обработке. Менять что-либо из установленного наладчиком, я не имел права. Наглядный показ всей технологии обработки исключал таким образом необходимость каких-либо разъяснений, проводился без слов. За всем - строжайший контроль, каждая операция расписана, отработана. О каком саботаже может идти речь? Настроение мое упало: учился, рисковал, и вот работай теперь на врага, на фронт! Но вспомнились слова Кристиана: "Событий не торопить, основательно присматриваться!". И я продолжал "присматриваться".