В этот день Шарак запер свою кузницу, а дед Ставинский без седла прискакал за милю с гаком и от переполнявших его чувств расплакался, увидев толстого, розового внука, у которою на ручках и на ножках было столько же ямочек, сколько косточек, что не мешало ему орать так, словно с него кожу сдирали.
Очутившись в подобных обстоятельствах, прекрасные дамы завешивают окна плотными шторами и, призвав на помощь всевозможных кормилиц - искусственных и естественных, месяц с лишком отдыхают, словно они сотворили небо и землю; все это время они утруждают себя лишь тем, что принимают в кружевном неглиже поздравителей и поздравительниц, болтающих вполголоса по-французски. Такого рода фокусы Малгосе были неизвестны, а потому уже через сорок восемь часов она взялась за работу, а болел за нее дед - разумеется, от радости. В несколько дней он глубоко изучил своего внука, открыл в нем выдающиеся способности к мукомольному делу и первый признал, что даже у шляхты ему не случалось видеть такого умного ребенка, как Стась!..
Между тем новорожденный пребывал в интересной, исполненной тайн стадии младенчества, которая подчас смутно вспоминается нам в сновидениях, как бы приоткрывающих завесу в подсознательную жизнь.
Представьте себе простого человека, на которого вдруг свалились все социальные проблемы. Тут и вопросы искусства и промышленности, философские и аграрные, преступления и добродетели, а наряду с ними множество дел, от которых зависит собственное его существование. Все это он должен привести в порядок, разграничить личное и общественное, за один час научиться, что делать в ближайшие часы, и не упасть под бременем трудов!
В таком положении очутился однажды Стась. После долгого сна, предшествующего вступлению в жизнь, на него сразу обрушился ураган впечатлений. Воздух раздражал его легкие и кожу, перед глазами прыгали краски - белые, серые, синие, зеленые, красные, разных оттенков и во всевозможных сочетаниях, а вместе с ними и тысячи форм - одушевленных и неодушевленных. Он слышал разговоры людей, скрип собственной колыбели, бульканье кипящей воды; слышал, как жужжат мухи и скулит щенок Курта. Ощущал неудобство от давивших его свивальников, от колебания поминутно менявшейся температуры, наконец - ощущал голод, жажду, желание спать и движение собственных конечностей. Все это беспорядочно, хаотично, назойливо бурлило в его крохотном, едва пробуждающемся существе. Он не понимал, откуда является голод и откуда белый цвет или грохот молота в кузнице. Но это утомляло его, и бедняжка хныкал, дрожа от холода. Единственной его усладой был сон, который то и дело прерывали, да еще те минуты, когда он мог сосать. И он сосал, как пиявка, спал и кричал, а взрослые люди качали головой, сокрушаясь над его немощностью!.. Вы слышите?.. Немощной называли личность, которая, очутившись в этом страшном хаосе, обязана была разрешить столько проблем!..
В этот период Стась еще не отличал своей матери от себя самого, и когда ему очень хотелось есть, сосал большой палец собственной ноги, вместо материнской груди. По этому поводу над ним смеялись, хотя мы ведь знаем людей совершеннолетних и в здравом уме, которые вместо собственной двадцатигрошовой трости забирают чужие двухрублевые калоши...
В результате напряженного труда и многомесячных опытов Стась достиг огромных успехов. Ему удалось уловить разницу между своей ногой и перильцами колыбели и даже между тюфячком и коленями матери. В это время он был уже очень умен. Он знал, что голод терзает его где-то возле ног, что в голове его в одном месте сосредоточиваются всевозможные шумы, в другом - всякие краски, а третье место сосет.
В следующие месяцы он сделал еще более замечательные открытия. Теперь он уже отличал приятные явления от неприятных и красивые вещи от безобразных. Прежде он плакал и смеялся, хмурил лоб и протягивал руки или ноги невпопад и как придется; проявлениями чувств он пользовался, как начинающий музыкант клавишами рояля, которые он нажимает, не зная, что из этого получится. Сейчас он смеялся только при виде матери, которая его кормила; плакал после купанья, против которого восставали все его инстинкты двуногого; хмурился, увидев пеленки, стесняющие его движения, а к кружке с подслащенным молоком тянулся ручками и ножками.
У него уже появились симпатии и антипатии, страхи и надежды. Он любил Курту, потому что щенок был теплый и лизал его, а морда у него была мягкая, как бархат. Боялся темноты, в которой легко было расшибиться; рвался в сад, где можно было дышать полной грудью и где его убаюкивал гармонический шелест деревьев, повторявший ритм материнской песни. Серые цвета, напоминавшие твердый пол и не всегда сухой тюфячок, ему не нравились. Зато красные и синие цвета, как и блестящие предметы, возбуждали в нем смех. Стась уже знал, что пламя свечи, хоть оно и прыгает и очень красивое, но с детскими пальчиками обходится самым бессовестным образом. Помнил он также, что у отца ноги твердые, черные и высокие, выше, чем весь Стась, а у матери ножки совсем низенькие, начинаются и кончаются у самой земли.
К матери Стась питал безграничную любовь, потому что она больше всех доставляла ему удовольствий. Что же касается отца, то он пользовался расположением Стася лишь благодаря тому, что носил очень интересовавшие его усы, а также самую заманчивую вещь в мире - часы. Зато ласки отца нисколько его не прельщали: он всегда забавлял ребенка, когда тому хотелось есть или спать, немилосердно царапал его колючим подбородком и мял огромными, неуклюжими руками его молоденькие, хрупкие косточки. Было лишь одно, ради чего Стась при виде отца тянулся к нему ручонками и смеялся: отец подбрасывал его кверху. Правда, ребенку было неудобно в его могучих руках, зато как высоко они его подкидывали, какой ветер поднимался вокруг, как развевал его волосики и вздувал рубашонку...
Стась уже умел играть и проказничать. Нередко мать брала его на колени, а отец садился напротив и звал:
- Иди ко мне, Стась, иди!..
Он делает вид, будто идет, протягивает ручки и - бух!.. лицом в плечо матери. И вот нет Стася, ну нигде нет, во всем доме; по крайней мере сам он никого не видит.
Иногда отец ставил его на стол и держал под мышки, а мать пряталась. Спрячется мать за отца справа, а Стась - верть головкой вправо! И вот уже ее нашел... Спрячется мать за отца слева, а Стась - верть головкой влево, и опять ее нашел. Ребенок готов был так играть весь день, но что же делать, если отцу нужно было идти в кузницу, а матери к ее коровам! Тогда мальчугана укладывали в колыбель, - и поднимался крик на весь дом, так что даже Курта принимался лаять!..
Не раз мальчик становился на голову, однако вскоре сообразил, что эта позиция неудобна и что наиболее свойственно человеческой природе - ползать на четвереньках. Благодаря этим передвижениям он убедился, что стены, стулья и печка не торчат у него в глазу, а находятся где-то вне его, значительно дальше, чем на расстоянии вытянутой руки.
Заметно выросшая мускульная сила вынуждала его заняться каким-нибудь трудом. Чаще всего он опрокидывал маленькую скамеечку, стучал ложкой об пол или раскачивал колыбель. Одно время он спал в ней вместе с юным Куртой, и песик, видя, как покачивается его ложе, вскакивал на тюфячок и разваливался, словно граф! Столь наглое злоупотребление дарованными ему правами возбуждало в маленьком Стасе жестокую зависть, и он орал до тех пор, пока собаку не выгоняли и не укладывали в колыбель его самого.
Позже его начали учить чрезвычайно трудному искусству ходьбы. Мальчика забавляло, что он так высоко поднимается над землей; однако он уже понимал, с какой опасностью сопряжено это удовольствие, и крайне редко предавался ему без помощи старших. В таких случаях он прежде всего вставал, потом, поднимая левую руку и правую ногу, подвертывал ступню внутрь и правой ее стороной шлеп об пол! Затем поднимал правую руку и левую ногу, поджимал пальцы и, подвернув ступню внутрь, левой ее стороной - шлеп об пол! Проделав еще несколько столь же сложных движений, он не подвигался ни на шаг вперед, зато у него кружилась голова, и он падал. Ему думалось тогда, что ходьба на двух ногах, несомненно, льстит человеческому тщеславию, однако практическое значение имеет только ползание на четвереньках. Вид людей, шагающих на двух ногах, возбуждал в нем такое же чувство, какое испытал бы здравомыслящий человек, очутившись среди канатоходцев. По этой причине он очень уважал Курту, пользовавшегося при передвижении всеми четырьмя конечностями, и мечтал лишь о том, чтоб когда-нибудь сравняться с ним в беге.
Видя необыкновенное развитие духовных и физических свойств ребенка, родители стали подумывать о его воспитании. Его научили говорить "тятя", "мама" и "Курта", который одно время также назывался "тятя"; затем ему купили высокий стульчик с перекладиной и подарили прекрасную липовую ложку, которой Стась, в случае нужды, мог бы накрывать себе голову. Отец, во всем подражавший матери, тоже захотел сделать своему первенцу подарок и с этой целью принес как-то великолепную плетку, оправленную в ножку козули. Когда Стась взял в руки ценный подарок и принялся грызть черное раздвоенное копытце, мать спросила мужа:
