Жизнь, свобода и стремление к счастью (*6);
ими даже не пахло на шелкопрядильнях, когда
в 1913-м
он поехал в Паттерсон, чтобы писать о стачке, о демонстрациях текстильщиков, избитых фараонами, о забастовщиках, брошенных в тюрьму; он и оглянуться не успел, как сам стал забастовщиком, демонстрантом, избитым фараонами, брошенным в тюрьму;
он не позволил редактору взять его на поруки, он хотел кое-чему научиться у забастовщиков в тюрьме.
Он научился кое-чему, он воспроизвел паттерсонскую стачку в парке Медисон-сквер. Он научился верить в новое общество, где не будет обездоленных,
почему бы не революция?
Журнал "Метрополитен" отправил его в Мексику
писать о Панчо Вилье.
Панчо Вилья научил его писать, и скелетообразные горы, и высокие органные трубы кактусов, и блиндированные поезда, и оркестры, играющие на маленьких площадях перед смуглыми девушками в синих шарфах,
и пропитанная кровью пыль, и свист пуль
в чудовищной ночи, в пустыне, и коричневые тихие пеоны, умирающие, голодающие, убивающие за свободу,
за землю, за воду, за школы.
Мексика научила его писать.
Рид был уроженцем Запада и говорил то, что думал.
Война была шквалом, задувшим все Диогеновы фонари;
"человеки" начали собираться, требовать пулеметы. Джек Рид был последним из великого племени военных корреспондентов, обставлявших цензуру и рисковавших своей шкурой ради хорошей корреспонденции.
Джек Рид был лучшим американским писателем своего времени, если бы кто-нибудь по-настоящему захотел узнать, что такое война, он все мог бы узнать из статей Рида
о германском фронте,
о сербском отступлении,
о Салониках (*7);
в тылу колеблющейся царской державы,
обманув охранку,
в Холмской тюрьме.
Контрразведчики не разрешали ему въезд во Францию, потому что, по их словам, однажды ночью, дурачась в немецких окопах с артиллеристами-бошами, он выстрелил из тевтонского орудия, направленного в сердце Франции... шалость, но, в конце концов, разве важно, кто стреляет из орудий и куда направлены их дула? Рид был с ребятами, которых крошили в куски,
с немцами, французами, русскими, болгарами, семью маленькими портняжками в Салоникском гетто,
а в 1917-м
он был с солдатами и крестьянами
в Петрограде в октябре;
Смольный,
Десять дней, которые потрясли мир.
Это тебе не Вилья, не живописная Мексика, не Гарвардские клубные шалости, не планы создания греческого театра, не рифмоплетство, не захватывающие рассказики военного корреспондента былых времен,
это тебе не шутка,
это всерьез.
Делегат,
возвращение в Штаты, привлечение к суду, процесс журнала "Мэссиз" (*8), процесс уоббли, тюрьмы, набитые по приказу Вильсона,
подложные паспорта, речи, секретные бумаги, зайцем сквозь санитарный кордон, в пароходных угольных ямах;
тюрьма в Финляндии, все бумаги украдены,
теперь не до писания стихов, не до приятельской болтовни с каждым встречным, не до шалостей студента с обаятельной улыбкой, который умеет так мило болтать, что любой судья отпускает его;
все члены Гарвардского клуба служат в контрразведке, завоевывая мир для банковского концерна "Морган-Бейкер-Стилмен".
Этот старый бродяга, дующий кофе из консервной банки, - шпион генерального штаба.
Мир больше не шутка,
только пулеметный огонь и пожары,
голод, вошь, клопы, холера, тиф.
нет перевязочных средств, нет хлороформа, эфира, тысячи раненых умирают от гангрены, санитарный кордон, и повсюду шпионы.
Окна Смольного пылают, раскаленные добела, как бессемер,
в Смольном нет сна,
Смольный, гигантский железопрокатный завод, работающий двадцать четыре часа в сутки, выпускающий людей, народы, надежды, тысячелетия, импульсы, страхи,
сырье
для фундамента
нового общества.
Мужчина должен много делать в жизни.
Рид был уроженцем Запада, он говорил то, что думал.
Все, что у него было, и себя самого бросил он в Смольный,
диктатуру пролетариата;
СССР
первая рабочая республика
создана и стоит.
Рид писал, выполнял поручения (повсюду были шпионы), работал, пока не свалился,
заболел тифом и умер в Москве.
ДЖО УИЛЬЯМС
Двадцать пять дней в море на пароходе "Аргайл" (Глазго, капитан Томпсон), груженном кожами, соскабливая ржавчину, кроя суриком стальную обшивку, шипящую на солнце, как горячая сковорода, крася трубы с утра до вечера, качка на крупной волне; клопы в койках в вонючем кубрике, к обеду суп из рыбы с гнилой картошкой и заплесневелыми бобами, раздавленные тараканы на обеденном столе, но зато каждый день стакан лимонного сока согласно уставу; потом тошнотный предгрозовой зной и Тринидад в тумане голубой на красноватой воде.
Когда проходили пролив Бока, пошел дождь, и острова, заваленные зеленым папоротником, стали серыми под потоками дождя. Когда они входили на буксире в гавань Порт-оф-Спейн, все были мокры до костей от дождя и пота. Мистер Мак-Грегор, шагавший по палубе в зюйдвестке, с багровым лицом, потерял от жары голос и отдавал приказания злым шипящим шепотом. Потом дождевой занавес поднялся, показалось солнце, и все кругом задымилось. Все были злы не только от жары, а еще и потому, что прошел слух, будто они пойдут в Смоляное озеро за грузом асфальта.
На следующий день ничего не произошло. Когда отдраивали люки, кожи в переднем трюме воняли, одежда и постельные принадлежности, которые они вывешивали сушиться на солнце, палившем немилосердно в промежутках между ливнями, промокали прежде, чем их успевали снести вниз. Когда шел дождь, некуда было деваться; палубный тент все время протекал.
После обеда Джо, отстояв вахту, пошел на берег, хотя это не имело никакого смысла, так как жалованья еще не платили. Джо очутился на скамье под пальмой в каком-то парке близ набережной; он сидел и смотрел на свои ноги. Пошел дождь, и он спрятался под тент перед каким-то баром. В баре были электрические веера; из открытой двери веяло прохладным запахом лимона и виски в ледяных стаканах. Джо мечтал о кружке пива, но у него не было ни гроша. Дождь свисал с краев тента, как бисерный занавес.
Рядом с ним стоял моложавый человек в белом костюме и панаме, по виду американец. Он несколько раз взглядывал на Джо, потом перехватил его взгляд и улыбнулся.
- Вы ам-м-ме-риканец? - спросил он. Он чуть заикался.
- Да, - сказал Джо.
Наступило молчание. Потом человек протянул руку.
- Добро пожаловать в наш город, - сказал он.
Джо заметил, что он навеселе. Ладонь, которую он пожал, была мягкая. Джо почему-то не понравилось это рукопожатие.
- Вы тут живете? - спросил он.
Тот рассмеялся. У него были голубые глаза и круглое, приветливое лицо с пухлыми губами.
- Что вы... Я тут застрял на несколько дней по дороге в Вест-Индию. Лучше б-б-бы сидел дома, сэкономил бы деньги. Хотел поехать в Европу, да из-з-з-за войны нельзя.
- Да, на моем проклятом корыте тоже только и разговору что о войне.
- Понятия не имею, почему нас завезли в эту дыру. А теперь что-то случилось с пароходом, и мы раньше чем через два дня не тронемся.
- Ваш пароход - "Монтерей"?
- Да. Ужасный пароход, сплошь бабы. Приятно встретиться с парнем - хоть поболтать можно. Тут, как видно, одни негры живут.
- Да, на Тринидаде водятся негры всех мастей.
- Слушайте, этот дождь, кажется, никогда не пройдет. Зайдем выпьем.
Джо поглядел на него недоверчиво.
- Хорошо, - сказал он, - только должен вам сразу сказать, что я платить не могу... Я пустой, а наш проклятый шотландец не дает ни гроша авансом.
- Вы ведь моряк? - спросил человек, когда они подошли к стойке.
- Я служу на пароходе, если это то же самое.
- Что вы будете пить?.. Тут есть замечательный пунш Плэнтера. Пробовали когда-нибудь?
- Я пива выпью... Я обычно пью пиво.
Буфетчик был широколицый китаец с сокрушенной улыбкой. Он очень осторожно поставил перед ними стаканы, словно боялся разбить их. Пиво было холодное и вкусное и пенилось в стакане. Джо выпил его залпом.
- Послушайте, вы не слыхали, какой там счет в бейсболе? В последний раз, когда я читал газету, "Сенаторы" имели шансы выиграть кубок.
Человек снял панаму и вытер лоб носовым платком. У него были курчавые черные волосы. Он не отрываясь смотрел на Джо, словно что-то решая. Наконец он сказал:
- Меня зовут... Уо-уо-уо... Уорнер Джонс.
- На "Аргайле" меня зовут Янк... А в военном флоте звали Слим ["ловкий" (англ.)].
- Вы служили в военном флоте? Мне так и показалось, Слим, что вы больше похожи на военного моряка, чем на торгового.
- Вот как?
Человек, назвавшийся Джонсом, потребовал еще два стакана. Джо забеспокоился. Впрочем, какого черта, на британской территории человека не посмеют арестовать за дезертирство.
- Слушайте, вы, кажется, говорили, что знаете, какой там счет в бейсболе, кто имеет шансы? Должно быть, состязания сейчас в самом разгаре?
- У меня газеты в гостинице... Хотите поглядеть?
- Очень хочу.
