перед его носом. Деньги деньгами, но ведь нельзя же так откровенно, не колбасой же все-таки торгует!
Чувства их объяснимы. Но проблему это никак не решило.
Съездили с Аней и на могилу известного хасида — ребе Шнеерсона, что на кладбище в Квинсе. Считается, что дух великого Любавического ребе может творить чудеса. Нужно оставить на могиле записку и помолиться. Говорят, что свои просьбы по факсу и по электронной почте туда шлют евреи со всего мира. Сотни просьб в день!
На кладбище, возле склепа, находится и небольшой дом, где факс и компьютер, принимающий онлайн-просьбы. В том же доме — молельня и столовая. Как это часто у евреев — всё в одном месте.
Вдвоем с Аней они вошли в склеп. Несмотря на поздний вечер, здесь было немало посетителей, мужчин и женщин разного возраста. Натан написал свою просьбу и бросил бумажку поближе к надгробному камню, у которого лежало много свернутых бумажек. Собрался уходить. Аня накрыла голову косынкой, взяла в руки молитвенник.
И так она была прекрасна в своем отчаянье, в своей мольбе, что, глядя на жену, Натан как-то по-новому полюбил ее. Подумал тогда, что ради нее готов ехать не только в Квинс, на кладбище, а к черту на рога.
Кстати, пока Аня молилась, Натан в соседнем доме уже пил водку «Смирнофф» с хасидами. У них, оказывается, был какой-то праздник. А если у евреев праздник, то нужно петь и гулять, хоть на кладбище. Выйдя из склепа, задумчивая Аня нашла своего мужа подвыпившим, танцующим в обнимку с хасидами. Все дружно приседали, выкидывали коленца и задорно выкрикивали: «Мошиах! Мошиах!..»
Да, дух Любавического ребе помог хорошо повеселиться в тот вечер. Но с ребенком — увы, никак. И денег на новые медицинские эксперименты у них уже не было.
А годы-то идут. Ане уже — тридцать восемь. Будильник «тик-так, тик-так». Аж в ушах гремит.
Елизавета Марковна могла уехать в Канаду вместе с родными, но решила остаться в Израиле. Попросила помочь ей сложить и отнести в дом престарелых вещи.
Странно, конечно: дочка, зять, внуки, правнуки. И вроде бы никто не виноват в том, что бабушка осталась одна. У всех свои уважительные причины, всех можно понять. Но так и напрашивается: баба с воза...
Объясняя такое свое решение, баба Лиза уверяла, что в доме престарелых ей смогут обеспечить приемлемые условия жизни, нужный уход, медобслуживание и прочее. Но помимо этого, как бы официального, существовало и другое объяснение — истинное: Елизавета Марковна жалела свою дочку и внучку, не хотела там, в Канаде — на новом месте и в чужой стране, стать для них обузой. И хоть была женщиной капризной, требующей повышенного внимания к своей персоне, но когда необходимо было сделать тяжелый, страшный шаг — отрезать по живому, Елизавета Марковна этот шаг делала. Она была человеком поступка. Реалистка по натуре, иллюзий не строила, знала, на что идет, выбрав для себя дом престарелых.
Она любила повторять: если нужно, настоящая женщина должна уметь закрывать свое сердце.
Мама, конечно, испытывала из-за этого угрызения совести. Извинялась и перед Натаном, говорила, мол, бабушке там будет лучше. Раз в году потом ездила ее проведывать в Израиле, на недельку или на две.
Натан очутился в Америке, еще когда вся семья оставалась в Литве. Светкин муж в Вильнюсе открыл свою компьютерную фирму, бизнес пошел, ни про какую эмиграцию он и слышать не хотел.
А Натан поехал в Нью-Йорк по студенческой визе, с четвертого курса филологического факультета. Улетал не навсегда, только на год. Но смутное предчувствие, что он останется в Америке, бродило в душе.
Вскоре на Светкиного мужа в Вильнюсе наехали, потребовали денег и «поставили на счетчик». Пригрозили, что «устроят ему, вонючему жидасу, новые Понары». В Израиль им тогда едва ли не бежать пришлось. Но в Израиле им упорно не нравилось, и через некоторое время они перебрались в Канаду.
Так и разлетелась семья по всему свету...
Раз в году Натан звонил в Израиль, поздравлял бабушку с днем рождения. Она ничего не знала о его жизни в Америке. А он и не пытался просвещать ее на этот счет. Спрашивал то, о чем обычно спрашивают у стариков: как спишь? Как аппетит? Что болит? Через несколько минут, когда список этих традиционных вопросов приближался к концу, Натан мысленно подбирал слова прощания, напоследок желал бабушке здоровья, обещал звонить почаще. Случалось, правда, что забывал поздравить бабу Лизу даже с днем рождения. Тогда мама звонила ему из Канады и журила: мол, нехорошо — бабушка обижается.
До сих пор он никогда не бывал в домах престарелых. Не приходилось. Сейчас ожидал увидеть что-то мрачное, удручающее.
Ничего подобного! Никаких тебе темных комнат и плотно задвинутых штор.
В просторном, светлом зале за столиками сидят старички и старушки (старушек приблизительно вдвое больше, статистика, стало быть, не врет — век мужчин короче женского). Играют в карты, читают, разговаривают. Смотрят телевизор. Ухожены, причесаны.
И за одним столом, лицом к входной двери — баба Лиза. Почти не изменившаяся за пять последних лет. Поразительно, Елизавету Марковну в ее восемьдесят восемь лет можно было бы легко узнать по фотографиям пятидесятилетней давности. Есть такие лица — неменяющиеся. Правда, такая неизменяемость часто относится к типу лиц грубых, словно отесанных рубанком.
А вот у Елизаветы Марковны черты нежные. Над ее лицом природа работала не рубанком, а тонкими ювелирными пилочками, бережно снимая каждую лишнюю крошку, чтобы добиться такой красивой покатости лба, широкого разреза глаз и мягкого подбородка. Разве что носик ее был чуточку смешной — гулькой.
Ее лицо, конечно, сейчас было в морщинах, но совершенно не дряблое. Очаровательный бантик губ. Правда, из-за старости нижняя губа стала выдаваться вперед, отчего лицо приобрело выражение некоторого недовольства. Зато глаза, которые Натан всегда сравнивал с двумя спелыми вишнями, оставались не выцветшими даже при наличии искусственного кристаллика в одном из них и периодического конъюнктивита.
Волосы ее были совсем седы. И не завиты. До сих пор не мог себе представить бабу Лизу с неокрашенными волосами и без перманента.
О-о, эти красивые слова из мира женщин! Слова, некогда вылетавшие из уст бабы Лизы и почему-то сильно волновавшие сердце мальчика Натана одним своим звучанием: маникюр, косметика, ателье, фасон...
Елизавета Марковна — она, и никто другой, даже не мама, которая своей внешности уделяла мало внимания, — когда-то
