- О нет, уж точно я не увиливаю. Даже от однообразия не сумел увильнуть. И здесь, в зале суда, признал неуверенность в себе. Хотя не каждый это признает. Не правда ли?
- По-моему, вы скорее кажетесь человеком уверенным в себе, человеком, который очень хорошо знает, чего он хочет.
- Это только видимость, и вот откуда она взялась: я знаю совершенно точно, что именно для меня неприемлемо. Я это познал на собственном опыте. И то был болезненный опыт.
- И все же, - председатель суда то и дело возвращался к исходной точке, - и все же ваша жизнь и ваш брак в известном смысле выглядели образцовыми, но во всех положительных высказываниях о вас заметно некоторое сомнение или, если выразиться точнее, некоторые колебания. Позвольте мне это сформулировать иначе: когда людей спрашивают, какого они о вас мнения, они вместо того, чтобы ответить - прошу прощения за вульгаризм - "Этот парень что надо!", говорят с едва заметным предубеждением в голосе: "Ничего дурного о нем не скажешь", и звучит это почти так: "Ни в чем дурном он пока не замечен". Ясна ли вам разница?
- Они мне не верят, - сказал подсудимый, улыбаясь.
- Да, вот именно. А почему?
Люди полагают, что за однообразием его жизни скрывается нечто другое. Порок или какие-то отклонения от нормы. Ибо без причины, по их мнению, ни один человек не согласится вести такое однообразное существование. И хотя ему выдали, так сказать, свидетельство о благонадежности, люди чувствуют себя в его обществе неуютно. Они не могут избавиться от недоверия. Он, кстати, изо всех сил старался рассеять это недоверие. Например, по понедельникам с утра изучал газету, чтобы узнать, какая футбольная команда выиграла, и таким образом не попасть впросак в разговоре - клиенты этого не любят. Он настолько поднаторел в футболе, что знает о нем даже больше некоторых заядлых болельщиков. С политикой и с остальными злободневными историями происходит то же самое.
- Надо только обладать соответствующим чутьем, - заметил подсудимый, улыбаясь, - понимать, что сегодня интересует публику. Это не так уж трудно.
Но, разумеется, это опять же утомительно, утомительно все время играть роль, стараясь не настораживать окружающих. Надо, к примеру, точно вычислить ту секунду, когда положено ударить кулаком по столу, демонстрируя свой гнев по поводу безразличной тебе политической ситуации или по поводу ошибки футболиста - общего любимца. Возможно, что он не всегда выбирал подходящий момент, не исключено, что люди это замечали.
- Что? Что именно могли заметить люди?
- Что моя личная жизнь или, скажем, то, что здесь, в этом зале, называют личной жизнью, служило всего лишь маскировкой.
- Ваша личная жизнь? - воскликнул председатель суда с несказанным удивлением. - Вы уже до этого сказали нечто подобное. Странное заявление, должен отметить со всей откровенностью. Мне кажется, все мы исходим как раз из обратного. Позицию в обществе можно было бы скорее назвать маскировкой наших человеческих качеств, ну а что касается личной жизни, то...
Подсудимый кивнул.
- Да, я знаю, это одно из общепринятых заблуждений.
- Прежде всего я хочу указать на опрометчивость вашего заявления, подсудимый. Нет, прошу не перебивать меня. Мы пришли сюда не для дружеской беседы, вы находитесь на скамье подсудимых. Запомните. Но я хотел бы довести до вашего сознания: как можете вы, один человек, считать, что все остальные заблуждаются? Общепринятые заблуждения. Хорошенькая штука!
Подсудимый стоял, опустив голову. Он, видимо, обдумывал замечание председателя суда. Наконец он сказал:
- Да, это очень опрометчивые слова. Лучше оставить эту тему.
- Почему?
- Да потому, что в противном случае я наговорю кучу опрометчивых слов. Все дело в тех вопросах, которые здесь задают. И в том положении, в какое я поставлен.
- В какое, собственно?
- В положение подсудимого.
- Ага! Если я вас правильно понял, вы отказываетесь отвечать потому, что боитесь уличить себя ненароком?
- Боюсь уличить? - переспросил подсудимый.
Быть может, повторяя вопрос, он не подумал ничего особенного, однако председатель суда усмотрел в словах подсудимого скрытую издевку и призвал его к порядку.
- Итак, скажите коротко и ясно: вы отказываетесь отвечать?
- Я не отказываюсь, но в интересах суда прошу оставить эту тему, ведь она приведет только к недоразумениям, которые будут также истолкованы как опрометчивые ответы. Поверьте мне наконец, господин председатель: человека, который всю ночь напролет трясся в поезде, чтобы забрать свою жену, нельзя ни в чем уличить. В крайнем случае его можно сбить, ведь он так устал. Разве не лучше держаться фактов, которые непосредственно касаются суда?
- Я в последний раз напоминаю: предоставьте уж нам решать, касается это суда или не касается... Что вы подразумевали под словом "маскировка"?
- Все то, что можно застраховать. Все, что подвластно законам. А кто эти законы не исполняет, того можно соответственно наказать.
- Почему или перед кем вы считали нужным маскироваться?
- Я маскируюсь, чтобы получить передышку.
- Передышку? Хватит говорить загадками. Прошу вас.
- То была попытка спастись от преждевременного уничтожения, став незаметным. Ведь то, что уничтожает, преисполнено ненависти и, подобно клейкой массе, течет туда, где образуется вакуум, в пустом пространстве эта масса застывает. Быть может, моя попытка не удалась. Потому-то я и стою здесь.
Прокурор пришел на помощь председателю суда:
- Иными словами, вашу жену вы использовали с целью маскировки, как вы это сами называете.
- Как раз с ней я был ничем не прикрыт ни с какой стороны.
- Таким образом, ваша жена ни в коем случае не могла ждать от вас надежной защиты?
- Это звучит слишком хитроумно, господин прокурор.
- Не увертывайтесь, подсудимый, - крикнул прокурор. - В самом деле, вы умеете чрезвычайно ловко защищаться. Не надо, однако, считать, что в суде сидят круглые дураки. По отношению к вашей жене вы использовали ту же тактику уверток?
- Нет, мне не нужна была никакая тактика, да это и не помогло бы.
- И вы вполне уверены, что ваша жена воспринимала все точно так же, как и вы, что все казалось ей само собой разумеющимся? Ведь вы это так теперь представляете?
- Да.
- Суд в этом сомневается.
- Знаю. Вы слышали когда-нибудь плач женщины в соседней комнате, господин прокурор?
- Этот вопрос вы уже задавали. Стало быть, ваша жена часто плакала в соседней комнате? - быстро спросил прокурор.
- Думаю, что этот плач вы не слышали. Он не доходил до ваших ушей.
- Возможно. А по какой причине ваша жена плакала в соседней комнате?
- Я имею в виду не мою жену и не какую-то определенную соседнюю комнату, господин прокурор. И я говорю не о плаче, вызванном ясной причиной, и не о женщине, которая плачет, чтобы ее услышали. Я говорю о слезах, пролитых над быстротечностью всего сущего. Эти слезы не становятся менее быстротечными после того, как бедняжку погладят по голове или заверят в своем постоянстве. Конечно, можно заткнуть уши, так оно чаще всего и бывает. Вас это устраивает?
- Устраивает это нас или нет, не играет роли. А вот вы обращались со своей женой не как с существом из плоти и крови, - возмущенно закричал прокурор.
Подсудимый оглянулся, ища глазами адвоката: очевидно, он считал, что тот вступится за него. Но поскольку адвокат молчал, что, видимо, удивило подсудимого, подсудимый сказал:
- Господин председатель, со мной можете делать все, что вам угодно. Мне это безразлично. Но я заявляю протест, я не хочу, чтобы о моей жене говорили таким непозволительным образом.
Все присутствующие были удивлены негодованием подсудимого и тем возмущенным тоном, каким он заявил свой протест.
Председатель сказал: он, мол, не думает, что прокурор намеревался оскорбить жену подсудимого. Кроме того, сам он, председатель, не понимает, почему подсудимый так болезненно отнесся к замечанию обвинителя.
- Но мы ведь здесь не в больнице, - сказал подсудимый.
Председатель суда еще раз заверил подсудимого, что тот, как видно, неправильно истолковал слова прокурора.
- Давайте продолжим слушание дела. Согласно показанию вашей матушки...
- Моей матушки? - прервал его подсудимый с изумлением.
При чем здесь его мать?
- Ваша матушка была вызвана в качестве свидетельницы. Почему это вас так удивляет?
Да, это его, между прочим, очень удивляет. Что, собственно, могла сообщить его мать?
Ничего существенного, поэтому суд отказался от мысли принудить его матушку к поездке сюда. Сама она сказала, что в ее возрасте трудно будет перенести потрясение, которое неизбежно вызовет процесс, она не чувствует в себе достаточно сил для этого.
- Почему вы смеетесь, подсудимый?
- Разве я смеялся?
- Да, это так выглядит.
- Мне не до смеха.
- Ну хорошо. Ваша матушка была допрошена по месту жительства - если не ошибаюсь, вы родились в том городе, - допрошена тамошним следователем. Протокол допроса находится у меня, показания вашей матушки ничего особенного не прибавили, это верно. Но кое-что все же бросается в глаза: когда ей сообщили о тех фактах, о которых идет речь в этом зале - будьте уверены, сообщили с надлежащей осторожностью, щадя ее, - она воскликнула: "Я всегда этого ожидала". А когда ее попросили обосновать свои подозрения... Да, ей прямо поставили вопрос: считает ли она способным своего сына совершить такое деяние... Что случилось? Вам дурно?
