Но ему самому так не казалось. Что доказывает выписанная мною из одного его рассказа цитата. О таких людях, как он, очень хорошо сказал Пушкин, вернее, кто-то из его друзей, а он, поэт, взял эти слова эпиграфом к своему роману "Евгений Онегин". "Проникнутый тщеславием, он обладал, сверх того, еще особенной гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием в своих как добрых, так и дурных поступках, — следствие чувства превосходства, быть может, мнимого".
Из частного письма:
Конечно, это был исключительно одаренный, мощный человек (такими может гордиться русская нация), но слишком самовлюбленный, не считающий себя обязанным "быть хорошим", как, например, Лев Толстой, поэтому при всех его талантах, великим человеком писателя этого считать нельзя, как бы ни старались современные критики, подобные Н. Ивановой, возвеличить его.
Сказано: "Возлюби ближнего, как самого себя". "Отмщение мне, и аз воздам". Надо соблюдать эти заповеди. И тогда и тебе будет хорошо, и тем, кто с тобою рядом.
Ненашев верил в Бога. Давая интервью Т. Слотиной, он в этом признался. Сказал, что у него "свой Бог", который хранил его во время войны, благодаря чему он жив остался. Так тем более он, Иван Семенович, должен был жить и писать не как получится, а как следует. А как следует писать? Это надо спрашивать у классиков, чьи произведения пережили века. Наверное, он и спрашивал, когда начинал писать. И у классиков, и своих друзей-коллег, которые занялись творчеством раньше, чем он. И все было хорошо. Так хорошо, что он лауреатом стал. А как только сделался им, сразу откололся от друзей. И классиками, должно быть, начал пренебрегать. Называет же его критик Иванова, которая, по всей вероятности, неплохо знала его, "писателем, не нуждающимся ни в чем, кроме как в выражении собственной мысли". Вот он и "намыслил", обособившись, намудрил, черт знает что…
Написав это, я вдруг почувствовала острую жалость к нему, умершему, как будто был он мне ближайшим родственником, а я его потеряла. Но я одернула себя, спросив: а он тебя пожалел, когда предложил сделку? А он пожалел тебя, когда ты ему позвонила, а он бросил трубку? Пожалел, когда ты написала ему письмо, прося о помощи, а он тебе не ответил? Прости ему все, но и себя ни в чем не вини. Зла ты ему никакого не причинила. Даже если б захотела ему навредить, не смогла бы. Он тебе не помог по большому счету. И хорошо, наверное, это. Что толку, что Дарья Дмитриевна издала шестнадцать книг. Еще неизвестно, кто их писал… Так что успокойся, не распускай нюни. Добилась ты "в смысле творчества" не так уж многого, но добилась чего-то. И точно знаешь, что писала ты сама, и никто не скажет, что идешь за кем-то "след в след".
Теперь несколько слов о войне. Он пишет, что она его ожесточила. Это неправда. Я была ребенком во время войны, но отчетливо помню эти годы. Жила я тогда вместе со своей семьей в бараке. Длинный коридор, а по обе стороны комнаты. В одном ряду четырнадцать, и в другом — столько же. Почти из каждой на фронт ушел кормилец: или муж, или взрослый сын. Очень часто приходили похоронки. Оплакивали погибших всем бараком. Помогали тем, кто голодал — многодетным матерям — тоже всем бараком. Жили одной семьей. Не ожесточила соседей война, наоборот, сдружила. На фронте ведь было то же самое. И Ненашев с однополчанами, конечно, дружил. Нельзя найти в тексте его главной книги эпизоды, которые опровергали бы это мое мнение. Сплотила война советских граждан и в тылу, и на фронте. Иначе не победили бы мы. Так что пенять на войну, будто она его ожесточила, не следовало. Что его ожесточило, я уже сказала, но он из осторожности не признавался в этом. Простим ему и это. Настоящих героев среди русских, конечно, очень много. И героев войны, и героев труда. Но не каждый может стать героем, хотя в жизни всегда есть место подвигам. Не каждый может стать героем. И в том, что кто-то им не стал, упрекать никого нельзя.
Еще раз повторю: ожесточила его не война, а то, что пришлось пережить в подростковом возрасте. То, что довелось увидеть на фронте, лишь усилило его злость. Но мне кажется, что он должен был не дать себе так озлобиться. Но дал, хотя и понимал, что быть таким ненавистником нехорошо. И это доказывает, что как человек он был слаб. Как писатель силен, как человек слаб.
А может быть, это не просто злость, а злость болезненная. Выпавшие на долю Ненашева испытания травмировали его душу. Когда спортсмен получает травму физическую, он перестает участвовать в соревнованиях, лечится. Будучи расстроенным какими-то трагическими событиями, человек старается забыть их. Ему, Ивану Семеновичу, не следовало терзать себя, вспоминая то, что подорвало его здоровье. Но он был уверен: то, как он напишет о войне, потрясет читателей, и станет он известным в мире, прославится. И не удержался: жажда славы оказалась сильнее жажды жизни. Изо всех сил старался он пострашнее изобразить войну. И тем самым продолжал причинять себе боль. И привело это к плачевным результатам. Недавно (в конце апреля 2009 года) посмотрела я по телевизору фильм "Русский крест". Для тех, кто его не смотрел, поясню. В нем показана встреча писателя, с которого срисовала я Ненашева, с известным актером, который был репрессирован в 1938 году и освобожден, реабилитирован уже после смерти Сталина. Этот артист пострадал, причем ни за что. Но то, что происходило на фронте, как узнавал он, освободившись, было куда страшнее того, что выпало на долю зэка. Ненашев пошел на фронт добровольцем, причем очень молодым, наверное, мечтал о подвиге. Если бы в прошлом ему не довелось пережить трагедию, возможно, удалось бы совершить подвиг. Но пережитое преследовало его. И ненависть к коммунистам, которая запала ему в душу в годы коллективизации, вспыхнула с новой силой. Он пронес ее через всю войну, через всю свою жизнь и вложил в свой последний роман, хотя в тексте нет прямого признания, что именно он ненавидел. Зато есть откровенно до бесстыдства выраженное подобострастное отношение к фашистской Германии, которое двояко истолковать нельзя. С его стороны это была самая настоящая дикость и самодурство. Доказывать превосходство Германии над Советской Россией. Написал он эту книгу спустя пятьдесят лет после окончания войны. Неужели за это время, читая газеты, слушая радио, трудно было уяснить, что такое была немецкая армия? В конце своей главной книги он назвал ее "сбродом", но, наверное, лишь для красного словца, так не думая. И это нормально? Не признавать то, что всем миром признано — это уже слишком самонадеянно. Это уже чудачество. Поверив в то, что он такой большой талант, он перестал заботиться о своей репутации. И дальше пошел, обгоняя сам себя. Беседуя с артистом (речь шла о войне), он продолжал доказывать, что победа русских над немцами ничего не стоит — как они победили? Завалили землю трупами. И больше ничего. И чем, мол, тут гордиться? О немцах, о том, что они умеют воевать на сей раз он ничего не говорил. Зато заговорил о том, о чем в книге своей главной не рискнул сказать (могли бы не напечатать) — о главаре фашистов, о Гитлере. И стал его хвалить. Заявил, что был Гитлер талантливым человеком, чуть было не поступил в академию художеств.
Мне кажется: в этом его заявлении вся суть Ненашева. Он считал, что быть талантливым художником, писателем — этого достаточно, чтобы признать себя способным владеть миром, господствовать над человечеством. И это не бредовая идея? Когда он заговорил о Гитлере, я окончательно убедилась в том, что цель человека, названного мною Ненашевым, была такова — захватить власть, опираясь на свою писательскую известность. Скажите мне, разве это не бредовая идея? И что такие претензии его доказывают? Что это был страшный человек, одержимый манией величия, пронырством и хитростью, завладевший всем тем, чем владел. Слава Богу, был он староват для того, чтобы после перестройки попытаться выдвинуть свою кандидатуру на пост президента. Был бы помоложе, наверное, подался бы в депутаты со всеми вытекающими отсюда последствиями. Деньги у него для того, чтобы организовать предвыборную кампанию, были. Говорили писатель и артист и о перестройке. Вернее, писатель говорил, а актер слушал. Должен был писатель признать, что с тех пор, как коммунисты (КПСС) утратили свое могущество, лучше не стало. Дословно вот что было им сказано: живем теперь не лучше (при демократах), чем жили при коммунистах… Выражение лица семидесятишестилетнего старика, когда он заявил это, было недоумевающим, растерянным. Неужели, думаю, дошло до него, что зря он так яростно нападал на большевиков в своей главной книге? Вот уж точно: век живи, век учись…
Сталин — плохой, Гитлер — хороший. Немцы хорошие — древняя культурная нация. Русские плохие. Разгильдяи некультурные. Кто бы это говорил? Сам-то каков? Культурный, что ли? Как он вел себя, зная, что снимается фильм, и его посмотрят миллионы зрителей?
Сидит за столом, что-то грызет, кожуру выплевывает в тарелку, не удосуживаясь даже наклониться над ней. "Плюю, и на всех вас плевать желаю", — вот как надо, наверное, истолковать этот эпизод. А может быть, иначе надо истолковать его поведение. Он дает, возможно, понять, показывает, что плевать желает на тех, кто фильм снимает, и на тех, кто его будет смотреть? Озлобленный человек и на такое, наверное, способен.
