Сесиль молчала. Она отдавала себе отчет, что недомолвками не заставит его отказаться от своего намерения.
– Ну, что тебе сказать? – промолвила она. – В Тале мы были у тебя на глазах и не было сказано ни единого слова по секрету от тебя, от пенсионера, от Розы, да от целого света.
Сент-Арно кивнул головой и усмехнулся, а Сесиль не без смущения отвела взгляд, вспоминая возвращение из Альтенбрака.
– Потом, – продолжала она, – мы виделись здесь. Все оставалось по-прежнему. Он был предупредителен и внимателен, и не происходило ничего, что хотя бы на миг заставило меня усомниться в его уважении. Он вел беседу легко и любезно, иногда несколько свысока, но, несмотря на налет высокомерия, в каждом слове ощущалась большая симпатия, чувство, которое доставляло мне удовольствие и радость. Такими были его речи, такими были его письма.
– Оставь письма в покое.
– Ты не должен меня перебивать. Я говорю, что такими были и его письма. Потом был ужин, куда мы пригласили Россова и баронессу, и с этого момента он стал другим. События того вечера не могли вызвать такую перемену, но непосредственно после него он, должно быть, получил сведения, незачем говорить тебе, какие именно, которые совершенно изменили его поведение и тон.
– Ужасно. Это подлость.
– Нет, Пьер.
– Хорошо. Дальше.
– Я сразу почувствовала эту перемену, и в одной из бесед, то ли в шутку, то ли всерьез, дала ему понять, что он не смеет принимать со мной подобный тон ни как человек светский, ни как человек чести. И у меня сложилось впечатление, что он со мной согласился. По крайней мере, он повел себя соответственно. Написал мне на прощанье несколько строк и покинул Берлин. Он вернулся только вчера. Остальное тебе известно. Рассматривай это как какой-то припадок.
– Я понимаю это как приступ ревности. В самом деле, он ведет себя так, словно обязан отстаивать свои законнейшие права. Сплошные притязания. Нет, любезный мой господин фон Гордон, вы претендуете на чужую роль.
При этом он метал злобные взгляды, потому что было задето его самое уязвимое, если не единственно уязвимое место – гордость. Его разгневало не любовное приключение как таковое, но мысль о том, что Гордона не остановил страх перед ним, человеком решительных действий. Сент-Арно знал лишь одну страсть – внушать страх и трепет. Смелость давала ему чувство превосходства над любым человеком и в любой момент. А этот заурядный Гордон, отставной прусский лейтенант, какой-то сапер, кабельщик… Тащит по всему свету провода и имеет наглость вести у него за спиной свою игру…
Сесиль видела его насквозь, и ее охватила тревога, она боялась того, что по всей вероятности должно было случиться. Поэтому она взяла его за руку, нервно скользившую по скатерти, и сказала:
– Пьер, обещай мне только одно.
– Что?
– Что не прибегнешь к насильственным мерам. Все, что произошло, естественно, а раз естественно, то и простительно. В этом нет оскорбления, во всяком случае, намеренного оскорбления.
– Я сделаю не больше, чем необходимо, но и не меньше. И удовольствуйся этим обещанием.
С этими словами он встал, прошел в свой кабинет и, как бы собираясь удобно расположиться, для начала закурил сигару. Потом сделал несколько шагов взад-вперед по турецкому ковру, уселся за письменный стол и тщательно вывел на конверте адрес: «Его высокоблагородию, господину фон Лесли-Гордону…»
Но куда писать? Сент-Арно задумался, отложив на мгновение перо. «Да что там, где-нибудь он найдется… А для чего же у нас газеты и колонка „С приездом, господа“. Не станет же он скрываться».
Он отодвинул конверт, взял чистый лист бумаги с гербом и инициалами и написал:
«Господин фон Гордон, я был осведомлен о двойном визите, который Вы нанесли госпоже фон Сент-Арно сначала в ложе, а затем в апартаментах упомянутой дамы. Кстати говоря, осведомлен не самой госпожой фон Сент-Арно, каковая в беседе, которую она только что имела со мною, выступала не в роли Вашей обвинительницы, но скорее (да будет мне позволено отдать должное ее чувствам) Вашей защитницы. Вы, господин фон Гордон, непосредственно перед вашим отъездом из Берлина взяли тон и играли в игру, в которую вам не стоило играть, но это я вам прощаю. Однако, вы повторили эту игру, невзирая на предупреждение и просьбу. И то, как вы ее повторили, господин фон Гордон, непростительно. Госпожа фон Сент-Арно, безудержно открыв перед вами свое сердце, тем самым доверилась вашей защите, вы же не по-рыцарски и бесчестно отказали даме в этой защите. Вот что я имею высказать вам, любезный господин фон Гордон, и поручаю дальнейшие шаги генералу фон Россов.
фон Сент-Арно».
Гордон сидел в стеклянном павильоне отеля, когда ему принесли письмо Сент-Арно. Он прочел и не изменился в лице. Он ожидал чего-то подобного с того момента, как тайный советник покинул салон Сесиль, чтобы отправиться в клуб. Его предчувствие сбылось. Он не испугался, а если бы даже ощутил приближение страха, то беспредельно высокомерный тон письма быстро вернул бы ему смелость. Он ведь тоже был упрямцем, и его самомнение при известных условиях вполне могло бы поспорить с самомнением его противника. «Спокойно, мой дорогой господин полковник; вы не в казарме, и я вам не желторотый лейтенант. Неужто вы думаете, что я струшу и покорно попрошу у вас прощения просто потому, что стрелять в людей – ваша профессия. Вы ошибаетесь. У меня тоже твердая рука и к тому же право первого выстрела, если законы чести по-прежнему в чести. Честь. Все только и делают, что рассуждают о чести! Значит, так тому и быть… Но кого же я пошлю к Россову? Съезжу-ка я на виллу в Шарлоттенбург… У молодой дамы есть брат…»
И действительно, дела уладились за пару часов, и поскольку обе стороны желали избежать любых проволочек, каковые неизбежно возникли бы, узнай обо всем Сесиль, то было решено в тот же вечер воспользоваться дрезденским поездом и на следующее утро встретиться в роще неподалеку от Большого сада[170], дабы выяснить отношения на поединке.
Сесиль, хоть и знала необузданный характер Сент-Арно, не ожидала прямого столкновения с Гордоном и была всего лишь огорчена, но, собственно говоря, не испугана, услышав наутро, что полковник не ночевал дома. Его беспорядочный образ жизни был ей известен.
Он был человеком эксцентричным. Ну, что такого могло случиться? Какое-нибудь спортивное состязание, клубная эскапада, скачка взапуски с поездом. А потом ночевка в деревенском трактире под девизом: «Чем хуже, тем лучше».
Она взяла книгу и попыталась читать. Но из этого ничего вышло, и разговор с попугаем тоже не клеился, и тогда она вернулась в спальню, чтобы раньше, чем обычно, заняться своим туалетом. «Мне нужно повидаться с Розой. Правда, она живет на краю света, но я уже несколько недель тому назад обещала нанести ей визит. Мне так нужно поговорить с хорошим человеком».
В спальне имелся элегантный камин, у которого хлопотала горничная. Она бросала в камин угли и еловые шишки и пыталась раздуть маленьким мехом почти угасший огонь.
– Вот и хорошо, Мари. Согрей-ка нас; меня что-то знобит. И можешь принести мне шаль.
В это время снаружи раздался звонок, и Сесиль услышала, что слуга полковника разговаривает с каким-то посетителем.
– Погляди, что там.
Мари ушла и вернулась с только что доставленным письмом.
На конверте был только адрес: «Госпоже фон Сент-Арно, Хафенплац, 7а». Сесиль узнала почерк Гордона.
– Ступай, Мари… нет, погоди.
Она дрожащей рукой вскрыла конверт и прочла.
«Простите, сударыня, простите, дорогой друг. Я, наверное, был неправ, нет, я, конечно, был неправ. Но ум мой помутился, и случилось то, что случилось. Какой-то знаменитый мудрец, не помню, кто и когда, кажется, сказал: „Мы недостаточно верим и доверяем, и в этом причина всех наших горестей и бед“. И теперь я чувствую, что он был прав. Вместо того, чтобы сомневаться и бередить свою ревность, я должен был доверять вам и прислушиваться к голосу моего сердца. И моя вина, что я его не услышал. Я больше не увижу вас, никогда, что бы ни произошло. Вспоминайте меня таким, каким я был, прежде чем поддался этому безумию.
Всегда ваш. Снова весь ваш ф. Г.»
Листок выскользнул из руки, за ним последовало громкое рыдание.
Мари подбежала к хозяйке, усадила в кресло, схватила с каминной полки одеколон. Но Сесиль, чуть не упавшая в обморок, с трудом снова выпрямилась и сказала:
– Оставь. Это пройдет. Знаешь, Мари… Господин фон Гордон…
– Иезус-Мария… Сударыня…
– Смотри. Читай. Его последние слова.
И горничная наклонилась за письмом, упавшим на каминный коврик, чтобы отдать его Сесиль. Но та покачала головой и указала на стенные часы.
– Заметь время… Его застрелили… В эту минуту.
На другое утро во всех газетах появилась следующая заметка:
