— Ну, конечно же, помню. Как не помнить! Она хорошо была описана еще у Михаила Афанасьевича Булгакова. Откровенно говоря, тогда, в прошлый раз при встрече с вашим шефом, именно она и натолкнула меня на догадку, на правильную мысль, кто он такой на самом деле… Так вы хотите сказать, что вот этот самый пудель… Роберто и является… прообразом того… набалдашника в виде головы пуделя на трости мессира?
— Скажу вам по секрету, что вы совершенно правы. Все так и есть, — хитро сверкнув глазами, подтвердил Гонзаго. — Этот самый и никто другой.
— Ах, вот оно что! — удивленно и задумчиво проговорил Шумилов. — Скажите, пожалуйста, и кто бы мог подумать, что это именно он… Ну, уж тогда и тем более приятно собственноручно прикоснуться… если можно так выразиться… к ожившему мифу. — И он долгим и пристальным взглядом остановился на собаке, рассматривая ее, а затем снова погладил Роберто… — А, кстати говоря, где вы, доктор, остановились?
— Да здесь недалеко, вы, наверное, знаете. В отеле «Медвежий угол».
— Да, конечно же, — кивнул головой Шумилов. И, немного помедлив и хитро улыбнувшись, добавил: — Наверное, в номере с окончанием на тринадцать или шестьдесят шесть?
— Хотелось бы, уважаемый Валерий Иванович, — вздохнув, вполне серьезно ответил ему Гонзаго, — но оказалось, что таких номеров в этом вашем отеле вообще почему-то не нашлось… Поэтому вот и пришлось выбрать комнату с номером триста три…
Но настало время нам оставить посланца главы могущественного ведомства, который называл себя доктором Гонзаго, и Валерия Ивановича Шумилова, которые, беседуя, в сопровождении пуделя направились в сторону волжской набережной, и удовлетворить вполне законный вопрос читателя: «А что же все-таки стало с тем самым злым и нехорошим человеком Федором Подклетовым, который имел такое страстное желание обменять подвернувшуюся под руки собаку на несколько банок или бутылок пива? Чем же закончилась эта неожиданная по своей развязке история?»
И надо признать, что подобный вопрос читателя вполне закономерен. И чтобы ответить на него, нам надо перенестись на короткое время вперед, на следующий день, во двор небольшого трехэтажного дома, который находится рядом, буквально через забор с бывшим садом ДКА, где и произошли те самые события.
А что за странное такое название, что за такая непонятная аббревиатура ДКА, и как же эти буквы расшифровываются, спросите вы? Да все очень просто. Дом офицеров, владевший этим садом, когда-то назывался Домом Красной Армии, по первым буквам сокращенно — ДКА, а сад именовался соответственно садом ДКА, в устном обиходе произносившийся всего двумя раздельными слогами с одинаковым ударением — «де ка». И даже когда Дом Красной Армии переименовали в Дом офицеров, старое, уважительное название сада так и сохранилось за ним в народе. В этом саду в самом начале его существования, как вы понимаете, был особый, специфический контингент отдыхающих: военные самых разных званий и родов войск и дамы, с очень большой симпатией относящиеся к этим военным. В общем публика была довольно солидной. Но со временем, как часто бывает, все это нарушилось, а нарушившись, пришло в запустение и быльем поросло…
Майское солнце уже запрыгнуло на подоконник окна во втором этаже, где лежал и блаженно жмурился под его лучами старый ленивый кот, когда во двор дома из подъезда вышла согнутая старушка с палочкой и направилась к лавочке, находившейся буквально в десяти метрах от дома, между кустом сирени и большой развесистой березой. На голове у нее была большая панама белого цвета. Старушка, опираясь на коричневую палку с черным резиновым наконечником, проковыляла через маленький дворик и, подойдя к лавочке, близоруко прищурилась и проговорила:
— Извиняюсь, но сразу и не признаю, кто тут такой сидит. Анна Матвеевна, да?
— Здравствуйте, Анастасия Алексеевна. Нет, это не Анна Матвеевна, а Валентина Петровна, — ответила другая старушка, поправляя на голове цветастый платок.
— Ой, — заулыбалась старушка в панаме, — прошу прощения, Валентина Петровна, очки вот дома забыла, а без очков ну не вижу ничего. Простите, миленькая, что перепутала вас.
— Ничего, ничего, — размеренно проговорила старушка в платке, — я и сама-то сначала думала, что это не вы, а Нина Михайловна идет. Ну вы знаете ее, с третьего этажа. Богданова Нина Михайловна, что на «Маяке» буфетчицей работала.
— Ну как же, миленькая, не знать Нину Михайловну-то. Но, только вот… по-моему, она всю жизнь в аптеке провизором проработала. Мне так кажется почему-то…
— Нет, ну что вы, Анастасия Алексеевна, она точно в буфете на «Красном Маяке» работала, уж мне ли не знать, и за растрату ее один раз даже чуть было не посадили… А вот свояченица ее, Шура Кошурина, как вы и сказали, та уж точно в аптеке полы намывала…
— Ну уж тогда не знаю, — махнула рукой Анастасия Алексеевна, — что же я, глупая, все перепутала, что ли?…
Старушка в панаме присела на лавочку рядом с той, что назвалась Валентиной Петровной, и они начали обмениваться мнениями о погоде. Они вспомнили, и какой была эта самая погода в их распрекрасную буйную молодость, и какой была она лет двадцать назад, уже в их зрелые годы, но потом их разговор как-то сам по себе с погоды перекинулся на людей. И тут Валентина Петровна поведала Анастасии Алексеевне удивительную историю, которая приключилась с одним человеком не далее как вчера вечером, и буквально совсем рядом с их двором, в заброшенном парке «де ка».
— Да, так вот, — говорила Валентина Петровна, — и взобрался этот самый парень прямо на высоченное дерево. Расцарапал всего себя прямо в кровь. И кричит на всю округу, дуралей, как оглашенный. Кричит, и никак его никто не поймет, и чего он это так надрывается-то.
— Ай, ай, — всплеснув руками, покачала головой Анастасия Алексеевна, — а чего он кричал-то оттуда? Уж пьяным, поди, был?
— Ну что вы, пьяному на такое высоченное дерево-то разве под силу вскарабкаться! А этот, поди ж вот, залез. И люди не сразу смекнули, и чего он там, бедолага, на дереве-то глотку-то свою надрывает. Подобрались к нему поближе и спрашивают, чего, мол, ты там расселся и чего орешь, как оглашенный, только людей по округе пугаешь. А он словно ничего и не понимает, а с перепуганным страшным лицом им все про какого-то льва толкует. Уходите, говорит, отсюдова поскорей, а то он вас сейчас, этот самый, значит, лев-то, на куски разорвет.
— Ай, ай, — опять всплеснула руками старушка в панаме, — неужели, сердешный, умом тронулся? Что это еще за львы такие у нас завелись? Ну вы посмотрите, совсем ненормальный! Ну и как же его оттуда, миленькая, сняли?
— Ну как сняли? Ведь вы же понимаете, что просто так и не сымешь с этакой-то высоты. Милицию сперва вызывали, а уж потом, значит, они и эту самую… как же ее, леший… во — пожарную машину с длиннющей такой лестницей на место приволокли. Еле от дерева парня-то отняли. Уцепился руками за ствол, и ни в какую. Представляете себе? Шибко перепуганный детинушка был. Его от ствола-то пытаются оторвать, а он им все об этом льве почтенном талдычит.
— Ну так что ж, сняли его оттуда, миленькая, или нет? — опять спросила Анастасия Алексеевна.
— Ну как же, как же, конечно же, спустили, а то бы никому так спать и не дал, полоумный. Так бы всю ночь и прокричал. Всю бы округу переполошил, окаянный. Тут и так с таким трудом засыпаешь, господи боже мой, милостивый, а здесь на вот тебе, еще такая напасть навязалась. А вы вот, Анастасия Алексеевна, хорошо ли по ночам-то, голубушка, спите?
— Нет, — сморщив лицо, словно съела что-то ужасно неприятное, закачала головой старушка в панаме, — честно признаюсь вам, дорогая моя, очень плохо. Все лежу, лежу и ну никак заснуть не могу. Все какие-то думы, знаете ли, да видения находят…
— Да? А что за видения такие, Анастасия Алексеевна? — навострив уши, живо поинтересовалась старушка в платочке.
— Да не знаю, как вам даже и сказать-то, Валентина Петровна, миленькая. Мне все кажется, что мужики какие-то приходят, за шторы встают и стоят зачем-то там по ночам. И чего им там надо, дуракам?.. И так страшно становится, что я даже под одеяло с головой забираюсь. А вчера вот какой-то мальчишка с красным галстуком, значит, этот самый… как его там… ну… пионер… значит, прибежал. Я ему и говорю, и чего ты тут ночью делаешь в чужой квартире, сорванец, чего околачиваешься? Нечего тебе тут делать у чужих людей. Иди, отправляйся-ка к своим родителям домой побыстрей…
— Ну и что, ушел он, этот мальчик-то, от вас? — опасливо закусив губу, спросила Валентина Петровна.
— Да я, знаете ли, даже встала и свет зажгла. Посмотрела, поискала, а его уж и нет нигде… Да… Что и говорить, плохо сегодня родители за своими детьми присматривают, все чем-то другим занимаются, не как в наше время, вот они, бедные, и блондятся, как беспризорные, по ночам… — сокрушенно махнула рукой старушка в панаме. — Да ведь и пионеров-то сегодня уж вроде бы и нет… Так что и сама-то не знаю, миленькая, на что даже и подумать…
