— Ах, не напоминай мне об этих ужасных, вульгарных сценах, Уильям! вскричала маменька. — Когда ваш отец пил слишком много, он превращался в безумца, что должно бы послужить вам предостережением, сударь, ибо и вы приобретаете эту мерзкую привычку.
— Вы, сударыня, не нашли счастья, выйдя замуж за человека, который вам не нравился, и титул вашего сиятельства вам ничего с собой не принес, всхлипывая, сказала леди Фанни. — Что толку от графской короны, если приданого у тебя не больше, чем у жены какого-нибудь лавочника? Да и многие из них гораздо богаче нас! Недавно на нашей площади в Кенсингтоне поселилась вдова бакалейщика с Лондонского моста, и у ее дочек втрое больше платьев, чем у меня. И хотя им прислуживает только один слуга и две горничные, я знаю, что они едят и пьют в тысячу раз лучше нас, а не довольствуются, как мы, остатками холодного жаркого, пусть его и подают на серебре и в доме у нас полно наглых, ленивых бездельников-лакеев!
— Ха-ха! Я рад, что обедаю во дворце, а не дома! — сказал мистер Уилл. (Мистер Уилл благодаря протекции тетушки получил через графа Пуффендорфа, Хранителя Королевской (и Высочайшей Курфюрстовой) Пудреной комнаты, одну из мелких придворных должностей — помощника хранителя пудры.)
— Почему я не могу быть счастливой, обходясь только моим собственным титулом? — продолжала леди Фанни. — Ведь таких людей очень много. Наверное, они счастливы даже в Америке.
— Да-с! Со свекровью, которая, судя по тому, что мне о ней известно, сущая мегера, с завывающими индейцами, и с опасностью лишиться скальпа или попасть на обед диким зверям всякий раз, когда ты идешь в церковь.
— Ну, так я не пойду в церковь, — сказала леди Фанни.
— Пойдешь, пойдешь — и с первым, кто тебя об этом попросит, Фан! захохотал мистер Уилл. — И старушка Мария тоже, да и любая женщина — все вы на один лад! — И Уилл продолжал смеяться, очень довольный своим остроумием.
— Чему это вы смеетесь, любезные мои? — осведомилась госпожа Бернштейн, выглядывая из-за гобелена, которым была занавешена дверь на галерею, где они беседовали.
Уилл уведомил ее, что его матушка и сестрица грызутся (что отнюдь не было редкостью, как отлично знала госпожа Бернштейн), потому что Фанни решила выйти за кузена — за дикого индейца, а ее сиятельство ей не разрешает. Фанни возмутилась. С самого первого дня, когда маменька запретила ей разговаривать с этим молодым человеком, она и двумя словами с ним не обменялась. Она помнит, что приличествует ее положению. И она не хочет, чтобы ее скальпировали индейцы или съели медведи.
Лицо госпожи де Бернштейн выразило недоумение.
— Если он остается не из-за тебя, то из-за кого же? — спросила она. Возя его по гостям, вы старались выбирать такие дома, где все женщины или уроды, или еще не вышли из младенчества, а мне кажется, что мальчик достаточно горд и в молочницу не влюбится, а, Уилл?
— Гм! Это дело вкуса, сударыня, — ответил Уилл, пожимая плечами.
— Вкуса мистера Уильяма Эсмонда — верно. Но не этого мальчика. Эсмонды, воспитанные его дедом, не строят куры на кухне.
— Что же, сударыня, могу только сказать, что вкусы бывают разные. И людская моего брата — совсем не плохое место для таких похождений. А если это не Фан, то остаются только горничные и старушка Мария.
— Мария! Невозможно! — Но госпожа Бернштейн не успела еще договорить, как ей внезапно пришло в голову, что "та перезрелая Калипсо и вправду могла пленить ее юного Телемака. Она припомнила десятки известных ей случаев, когда молодые люди влюблялись в пожилых женщин. Она вспомнила, как часто в последнее время Гарри Уорингтон исчезал из дома, — она приписывала эти отлучки его увлечению скачками. Она вспомнила, что нередко, когда он исчезая, Марии Эсмонд тоже нигде не было видно. Прогулки по тенистым аллеям, воркование в садовых беседках или за подстриженными, живыми изгородями, как бы случайное пожатие руки в полутемных коридорах, нежные и кокетливые взгляды при встречах на лестнице — живое воображение, глубокое знание света, а весьма вероятно, я значительный опыт, накопленный ею самой в былые дни, привели госпоже де Бернштейн на память эти уловки и ухищрения как раз в ту минуту, когда она произносила слово "невозможно".
— Невозможно, сударыня? Ну, не знаю, — возразил Уилл. — Маменька предупредила Фан, чтобы она держалась от него подальше.
— А, так ваша маменька действительно предупреждала Фанни об этом?
— Разумеется, дорогая баронесса?
— Еще как предупреждала! Она исщипала Фанни руку до синяков. Ну, и грызлись они из-за этого!
— Глупости, Уильям! Постыдись, Уильям! — хором произнесли те, о ком шла речь.
— А когда мы узнали, какой он богач, то виноград, выходит, зелен, только и всего. Но теперь, когда молодую птичку от него отпугнули, он, может быть, охотится за старой, вот так! Невозможно! Почему? Ведь вы знавали старую леди Суффолк, сударыня?
— Уильям! Как ты смеешь упоминать леди Суффолк в разговоре с тетушкой?
По физиономии молодого джентльмена скользнула усмешка.
— Потому что леди Суффолк была при дворе в особом фаворе? Ну так ее уже сменили другие.
— Сударь! — вскричала госпожа де Бернштейн, у которой, возможно, были свои причины, чтобы оскорбиться.
— Но ведь сменили? А то кто же такая миледи Ярмут? И разве леди Суффолк не влюбилась в Джорджа Беркли и не вышла за него, когда была совсем старухой? Более того, сударыня, если я чего-нибудь не перекутал, — а мы за нашим столом слышим все, о чем говорят в городе, — так Гарри Эстридж был без ума от вашей милости, когда вам уже перевалило за двадцать, и, позволь вы ему, предложил бы вам сменить фамилию в третий раз.
Это упоминание о романтическом эпизоде, случившемся уже на закате ее дней и к тому же хорошо известном всему свету, не только не рассердило госпожу де Бернштейн, как предыдущий намек Уилла на то, что его тетушка была в фаворе при дворе Георга II, но наоборот, привел ее в хорошее расположение духа.
— Au fait {Действительно (франц.).}, — - сказала она, задумчиво постукивая хорошенькой ручкой по столу и, без сомнения, вспоминая юного безумца Гарри Эстриджа, — ты прав, Уильям: в том, что и старики и молодые способны натворить глупостей, нет ничего невозможного.
— Но я все-таки не понимаю, какой молодой человек мог бы потерять голову из-за Марли, — продолжал мистер Уильям, — сколько бы ни влюблялись они в вас, сударыня. Это ведь оутер шоуз {Другое дело (ломаный франц.).}, как говорил наш гувернер-француз. Вы помните французского графа, сударыня? Ха-ха! — и Мария его не забыла!
— Уильям!
— И думаю, что граф тоже не забыл, как Каслвуд отделал его тростью. Проклятый учителишка танцев выдает себя за графа и смеет влюбиться в девицу из нашей семьи! Когда мне хочется сделать старушке Марии что-нибудь очень приятное, я просто говорю ей парочку слов на парлей-ву {Начало вопроса; "Говорите ли вы по-французски?" (ломаный франц.).}. И она сразу понимает, к чему я клоню.
— И ты ругал ее своему кузену — Гарри Уорингтону? — спросила госпожа де Бернштейн.
— Ну... я ведь знаю, как она всегда меня ругает... и я говорил все, что о ней думаю.
— Болван! — вскричала старуха. — Ну кто, кроме прирожденного идиота, будет бранить женщину ее поклоннику? Он же все ей перескажет, и они оба тебя возненавидят!
— Именно так, сударыня! — воскликнул Уилл, разражаясь громовым хохотом. — Видите ли, у меня были кое-какие подозрения на этот счет, и дня два назад, когда мы с Гарри Уорингтоном ездили верхом, я сказал ему, что думаю про Марию. Почему бы и нет, позвольте спросить? Она ведь всегда меня поносит, верно, Фан? И ваш любимчик стал краснее моего плюшевого камзола, спросил, как может джентльмен порочить своих кровных родственников, и, весь дрожа от ярости, заявил, что я не Эсмонд.
— Почему же вы не проучили его, сударь, как милорд — учителя танцев? воскликнула леди Каслвуд.
— Да видите ли, маменька, у палки два конца, — ответил мистер Уильям. И, по моему мнению, Гарри Уорингтон умеет отлично оберегать свою голову. Возможно, я именно по этой причине не дал кузену отведать моей трости. А теперь, после ваших слов, сударыня, я понимаю, что он все пересказал Марии. С тех пор она смотрит на меня так, словно готова убить меня на месте. И все это доказывает... — Он повернулся к тетушке.
— Так что же это доказывает?
— А то, что мы идем по правильному следу... и высмотрели Марию, старую лису! — И, приложив ладонь ко рту, находчивый молодой человек испустил оглушительное "ату ее!".
Как далеко зашла эта милая интрижка? Это был следующий вопрос. Мистер Уилл высказал мнение, что Мария в ее возрасте будет стараться ускорить дело, — ведь ей времени терять нельзя. Уилл и его сводная сестра не слишком любили друг друга.
— Но как все это распутать? Бранить его или ее нет смысла. В подобных случаях угрозы еще более укрепляют людей в их намерениях. Мне, молодые люди, только раз грозила подобная опасность, — сказала госпожа де Бернштейн, — и я думаю, потому лишь, что моя бедная мать пыталась мне. воспрепятствовать. Если мальчик похож на других членов своей семьи, то чем больше мы будем ему перечить, тем более entete {Упрям (франц.).} он станет, и мы никогда не вызволим его из этой беды.
