Когда они пытались подъехать к больнице, их остановил полисмен и сделал знак, чтобы они ехали к стоянке.
- Нам надо в больницу! - крикнул Мозес.
Полисмен нагнулся к нему. Он был туг на ухо.
- С нами умирающая женщина! - заорал незнакомец. - Дело идет о жизни и смерти.
Мозес проехал мимо полисмена и, миновав лужайку, где происходил благотворительный базар, приблизился к кирпичному зданию, затененному множеством густых деревьев. Оно было построено в стиле викторианского помещичьего дома (возможно, оно когда-то им и было), ныне измененного пожарными лестницами и кирпичными дымовыми трубами. Мозес вышел из машины и через запасный вход вбежал в комнату, оказавшуюся пустой. Из нее он прошел в вестибюль, где встретил седую сестру, которая несла поднос.
- У меня в машине больная, требующая немедленной помощи, - сказал Мозес.
Лицо сестры не выразило сочувствия. Она окинула его холодным, измученным взглядом, каким мы смотрим, когда слишком устали или слишком раздражены собственными несчастьями, чтобы интересоваться тем, живы или мертвы наши ближние.
- Что с больной? - безразлично спросила она.
Вышла еще одна сестра. Она была не моложе, но не такая усталая.
- Ее сбросила лошадь, она без сознания, - сказал Мозес.
- Лошади! - воскликнула старая сестра.
- Доктор Ховард только что пришел, - сказала вторая сестра. - Я сейчас схожу за ним.
Через несколько минут вошел доктор со второй сестрой, они вывезли каталку из приемного покоя, скатили ее по наклонной плоскости к автомобилю, и Мозес с доктором положили на нее женщину, которая по-прежнему была без сознания. Все это они проделали в сумеречном свете летнего вечера, а вокруг слышались голоса уличных торговцев и звуки музыки, доносившиеся с лужайки за деревьями.
- О, не может ли кто-нибудь прекратить это? - спросил незнакомец, имея в виду музыку. - Я Чарлз Каттер. Я заплачу сколько угодно. Отправьте их домой. Отправьте их домой. Я заплачу за это. Скажите им, чтобы они прекратили хоть музыку. Она нуждается в покое.
- Мы не можем этого сделать, - спокойно сказал доктор с ярко выраженным акцентом жителя внутренних районов. - Таким способом мы собираем деньги на содержание больницы.
В больнице они принялись разрезать на женщине одежду, а Мозес в сопровождении ее мужа вышел в коридор.
- Вы останетесь, вы останетесь на некоторое время со мной, не так ли? спросил он Мозеса. - Она для меня все, и, если она умрет, если она умрет, я не знаю, что со мной будет.
Мозес сказал, что подождет, и через вестибюль прошел в пустую приемную. Большая бронзовая табличка на двери гласила, что приемная была подарком Сары П.Уоткинс, ее сыновей и дочерей, но трудно было понять, что именно подарила семья Уоткинсов. В комнате стояли три кресла искусственной кожи и стол с комплектом старых журналов. Мозес ждал там, пока не вернулся мистер Каттер.
- Они жива, - всхлипывая, сказал он, - она жива. Слава богу. У нее сотрясение мозга и сломаны нога и рука. Я позвонил моему секретарю и попросил прислать из Нью-Йорка специалиста. Они не знают, выживет она или нет. Они смогут сказать лишь через сутки. О, она такая милая. Она такая добрая и милая.
- Ваша жена поправится, - сказал Мозес.
- Она мне не жена, - всхлипывая, сказал мистер Каттер. - Она такая добрая и милая. Моя жена совершенно на нее не похожа. Мы пережили столько горя, мы оба. Мы никогда не требовали многого. Даже редко бывали вместе. Это не может быть возмездием, не правда ли? Это не может быть возмездием. Мы никому не причинили вреда. Каждый год мы совершали маленькие путешествия. Только это время мы проводили вместе. Это не может быть возмездием. - Он вытер слезы, протер очки и снова вышел.
Молодая сестра подошла к двери и засмотрелась на карнавал, любуясь летним вечером; вскоре к ней присоединился доктор.
- Б-2 думает, что умирает, - сказала сестра. - Просят позвать священника.
- Я звонил отцу Бевьеру, - сказал доктор. - Его нет дома.
Он положил руку на узкую спину сестры а провел по ее ягодицам.
- Я с удовольствием потолкалась бы там, - весело сказала сестра.
- Я тоже, - сказал доктор.
Он продолжал гладить сестру по ягодицам, и желание делало ее печальной и по-человечески гораздо более привлекательной, а доктор, прежде выглядевший очень усталым, как бы обрел новые силы. Вдруг из темной глубины здания донесся какой-то бессловесный рев, нечленораздельное мычание, исторгнутое либо непосильной физической мукой, либо крушением близкой к осуществлению надежды. Доктор и сестра отстранились друг от друга и исчезли в темноте в конце вестибюля. Мычание перешло в вопль, затем в визг, и, чтобы не слышать его, Мозес вышел из больницы и прямо по траве прошел к краю лужайки. Он находился на возвышенности, и его взгляду открылись горы, казавшиеся теперь черными на фоне вечерней зари, такой сверкающе-желтой, какую в более низких местах можно увидеть только в самые холодные февральские ночи.
Среди деревьев слева от него благотворительный базар или карнавал спокойный, деревенский - шел своим чередом. Оркестр на эстраде играл "Улыбки", и после второго рефрена один из музыкантов отложил в сторону свой инструмент и пропел в мегафон какой-то куплет. Гирлянды лампочек, белых, тускло-красных и желтых, тянулись от киоска к киоску и освещали своим, как обычно, неярким светом сгустившуюся под кленами тьму. Шум голосов был негромкий, и мужчины, рекламировавшие рубленые шницели и колесо счастья, кричали без особой настойчивости. Мозес подошел к одному из киосков и купил у хорошенькой деревенской девушки кофе в бумажной чашке. Дав ему сдачу, она подвинула сахарницу на дюйм в одну сторону, потом в другую, посмотрела с глубоким вздохом на банку с пончиками и стала теребить передник.
- Вы приезжий? - спросила она.
- Да, - ответил Мозес. Девушка отошла к дальнему краю прилавка, чтобы обслужить других покупателей, жаловавшихся на сырую горную мглу.
В соседнем киоске какой-то юноша бросал бейсбольный мяч в пирамиду деревянных бутылок. Его меткость и быстрота движений были изумительны. Немного откинувшись и сощурив глаза, как стрелок, он устремлял взгляд на бутылки, а затем кидал в них мяч с какой-то злобной энергией. Бутылки падали снова и снова, и вокруг киоска собралась небольшая тайна девушек и парней, наблюдавших за представлением; но когда оно кончилось и юноша, бросавший мяч, повернулся к зрителям, те сказали: "Пока, пока, Чарли, пока" - и, взявшись под руки, отошли. По-видимому, у него не было друзей.
За аттракционом, где желающие могли продемонстрировать свою ловкость в бросании бейсбольного мяча, был киоск, где торговали цветами, сорванными в здешних садах, а за ним колесо счастья, и лото, и деревянная эстрада, на которой музыканты продолжали беспрерывно играть один танец за другим. Мозес удивился тому, какие все музыканты были старые. Пианист был старый, саксофонист был сгорбленный и седой, а барабанщик весил, наверно, не меньше трехсот фунтов, и все они, казалось, были связаны со своими инструментами слаженностью, привычками и обрядами длительного супружества.
Когда оркестр кончил играть, какой-то мужчина объявил выступление местной знаменитости, и Мозес увидел у края эстрады девочку, готовую начать свой номер. Она казалась совсем еще ребенком, но, когда раздались звуки фанфары, она подняла руки, выбежала на освещенную часть площадки и принялась старательно отбивать чечетку, с трудом соблюдая ритм и время от времени бросая зрителям деланную улыбку. Набойки на ее серебряных туфельках издавали металлический звон и сотрясали доски эстрады; можно было подумать, что там, в полумраке, она оставила свою юность. Напудренная, нарумяненная, с накрашенными губами, поглощенная техникой танца и стремлением казаться кокетливой, она утратила свою свежесть, и вся горечь и разочарование сладострастной женщины средних лет как бы отяготили ее узкие плечи. В конце она поклонилась под жидкие аплодисменты, опять улыбнулась своей кислой улыбкой и убежала в темноту, где мать ждала ее, чтобы накинуть ей на плечи пальто и сказать несколько ободряющих слов. И когда девочка скрывалась в темноте, Мозес увидел, что ей было не больше двенадцати-тринадцати лет.
Он бросил бумажную чашечку в урну и, заканчивая обход карнавала, заметил в летнем сумраке, насыщенном густым запахом травы, какую-то группу, возможно семейную, среди которой была женщина в желтой юбке. Цвет юбки пробудил в нем острое желание, резкую боль, заставившую его стиснуть зубы, и он вспомнил, что когда-то любил девушку, у которой была юбка такого же цвета, но имени ее он вспомнить не мог.
- Необходим специалист, нейрохирург! - вернувшись в больницу, услышал Мозес крики своего друга. - В случае необходимости закажите самолет. Деньги не играют роли. Если ему нужен консультант, скажите, пусть привезет с собой консультанта. Да. Да.
Он говорил по телефону из конторы, находившейся с другой стороны вестибюля напротив приемной, подаренной семейством Уоткинсов; там стало уже темно, но никто не удосужился включить свет. Во всей больнице горело лишь несколько лампочек. Безутешный пожилой любовник сидел среди закрытых футлярами пишущих машинок и арифмометров; окончив разговор, он посмотрел на Мозеса, и то ли потому, что свет ударил в стекла его очков, то ли потому, что настроение у него изменилось, держался он крайне официально.
