Перед тем как пуститься в свое последнее плавание, Лиэндер по обыкновению дал свисток. Из рулевой рубки он видел, что в парке над американскими горами уже идет дождь. Он увидел, как Чарли Маттерсон и его брат-близнец набросили брезент на последние спускавшиеся вагончики. Карусель все еще крутилась. Он видел, как пассажиры одной из лодок Красной Мельницы, только что выплывшие изо рта алебастрового великана-людоеда, в изумлении задрали головы, обнаружив, что идет дождь. Он видел, как юноша, смеясь, покрыл газетой голову своей девушки. Он видел, как в домиках, стоявших наверху, на отвесном берегу, зажигались керосиновые лампы. Он думал, как печально было для поселившихся там людей, что в этот их первый за много лет выезд из дому шел дождь. В домах не было ни печей, ни каминов. Не было спасения от сырости и от унылого стука дождя, так как дощатые стены, пропитанные солью, тугие, издают, когда к ним прикасаются, звуки, напоминающие барабанный бой; и стоит вам усесться за партию виста в две руки, как крыша начинает протекать. Течет в кухне, и над ломберным столиком, и над кроватью. Люди, проводящие здесь отпуск, могли бы поджидать почтальона - но кто станет им писать? И сами они не могут писать письма, так как все конверты у них склеились. Уныние пощадит только любовников: столбики их кроватей громко и весело поскрипывают. На берегу Лиэндер видел, как последние группы экскурсантов обращались в бегство, крича друг другу, чтобы не забыли одеяло, не забыли открывалку, не забыли термос и корзину для провизии. И вот уже никого не осталось, кроме старика, любившего плавать под дождем, и юноши по прозвищу Банан, который любил гулять под дождем и голова которого была забита Суинберном. Лиэндер видел, как японец, продававший веера и палочки для чесания спины, убирает свои шелковые и бумажные фонарики. Он видел людей, стоявших в дверях ресторана, и официанток у окон. Официант вносил в ресторан "Пергола-Кантониз" не покрытые скатертями столики, а в нангасакитской гостинице чья-то рука отодвинула оконные занавески, но рассмотреть выглянувшее из окна лицо Лиэндер не смог. Он видел, как волны, прежде мчавшиеся одна за другой, под дождем утихомирились и лениво плескались о берег. Море было спокойное. Вдруг старик, стоявший по пояс в воде, повернулся и изо всех сил поплыл к берегу, почувствовав подспудную тягу бушующего моря. Лиэндер видел, как радовался Банан, наблюдая за этими признаками надвигающейся опасности. И вот море со страшным грохотом перекинулось через полосу песка и хлынуло на каменное основание портовой набережной, образовав волну, которая, разбившись (это было начало атаки, гремевшей затем всю ночь), потрясла берег и преследовала по пятам успевшего вылезти из воды старика. Лиэндер снял швартовы и дал свисток. Когда "Топаз" вышел в море, Спинет заиграл "Звон колоколов".
К Нангасакиту вел пролив, образованный гранитным волнорезом, обросшим морской травой, а к юго-западу в море покачивался бакен с колоколом, покрывавшийся белой пеной всякий раз, как его захлестывало водой. Лиэндер знал, что при таком ветре колокол могли услышать далеко на берегу. Его могли услышать картежники, расставлявшие банки и миски в тех местах, где протекала крыша, старые дамы в нангасакитской гостинице и даже любовники сквозь веселое поскрипывание кроватных столбиков. Звуки только этого колокола слышал Лиэндер во сне. Он любил все колокола: обеденные колокола, колокольчики над столом, колокольчики у дверей, колокол из Антверпена и колокол из Алтуны - все они внушали ему бодрость и утешали его, но этот колокол затрагивал в его душе какие-то мрачные струны. Теперь колдовская музыка осталась за кормой, становилась все слабей и слабей, теряясь в скрипе старого корпуса и в шуме волн, разбивавшихся о его нос. У выхода из бухты море было бурное.
"Топаз" зарывался носом в волны, как старая лошадь-качалка. Волны разбивались о стекло рулевой рубки, и Лиэндеру приходилось одной рукой приводить в движение стеклоочиститель, чтобы хоть что-нибудь видеть. Вода, стекая с палуб, стала проникать в каюту. Погода была ненастная; Лиэндер подумал о пассажирах - о девушке с розой в волосах и о мужчине с тремя детьми, у которых у всех рубашки были сшиты из той же ткани, что и летнее платье его жены. А как чувствовали себя сейчас пассажиры, сидевшие в каюте? Были они испуганы? Да, были, в девяти случаях из десяти, и старались заглушить страх пустыми размышлениями. Они вытаскивали из карманов кольца с ключами и медяки, а те, у кого был какой-нибудь талисман, серебряный доллар или медаль в честь святого Христофора, терли их пальцами. Да пребудет с нами святой Христофор! Они приводили на себе в порядок подвязки, если носили их, туже шнуровали ботинки, подтягивали узел галстука и спрашивали себя, почему чувство реальности их покинуло. Они думали о чем-нибудь приятном: о полях пшеницы и о зимних сумерках, когда через пять минут после того, как на западе гаснул лимонно-желтый свет, начинал идти снег, или о том, как в канун пасхи они прятали под диванными подушками фигурные леденцы. Юноша смотрел на девушку с розой в волосах, вспоминая, как великодушно она отдавалась ему; такой красивой и нежной она казалась ему теперь.
Достигнув середины залива, Лиэндер повернул судно к Травертину. Это была наихудшая часть пути, и он тревожился. Набегавшие валы били в корму. На гребне каждой волны корпус "Топаза" от вращения винта содрогался, а опускаясь во впадину, судно ложилось на левый борт. Лиэндер взял курс на скалу Гал, которую теперь отчетливо видел: видел помет чаек на вершине и водоросли, раскидывавшиеся веером, когда волны вздымались и поглощали гранитную пирамиду. По ту сторону пролива он был бы в безопасности, так как ему оставалось бы лишь подняться вверх по спокойной реке к своей пристани. Все его мысли были сосредоточены на этом. Он слышал, как палубные стулья с треском ломались, прижатые к поручням кормы. "Топаз" набрал столько воды, что стал крениться. Затем с грохотом пушечного выстрела лопнула рулевая цепь, и Лиэндер почувствовал, что штурвал, который он держал в руках, мгновенно утратил власть над судном.
На корме был запасной руль. Лиэндер соображал достаточно быстро. Он вдвое уменьшил скорость судна и вошел в каюту, Элен увидела его и стала кричать:
- Он дьявол, он дьявол из преисподней, вон тот человек! Он утопит нас! Он боится меня! Восемнадцать недель, в понедельник будет девятнадцать, я выходила в любую погоду. Он боится меня! У меня есть факты, которые могут привести его на электрический стул. Он утопит нас!
Лиэндер остановился как вкопанный - не от страха, а ошеломленный воспоминанием о красоте ее матери, о ферме близ Франконии и об уборке сена в грозовой день. Он вернулся в рулевую рубку, а через мгновение "Топаз" налетел на скалу Гал. Нос парохода смялся, как яичная скорлупа. Лиэндер протянул руку к веревке от сирены и подал сигнал бедствия.
Сирену услышали в бывшем вестибюле гостиницы "Меншон-хаус", превращенном теперь в бар, и люди недоумевали, что это взбрело в голову Лиэндеру. Он всегда был щедр на гудки своей сирены, подавая их по случаю празднования дня рождения детей и годовщин свадьбы или при виде старого друга. Только один из официантов, находившийся в кухне - чужой в этих местах, - распознал сигнал бедствия и, выбежав на крыльцо, поднял тревогу. Его услышали в яхт-клубе, и кто-то запустил мотор на старом баркасе. Как только Лиэндер увидел, что баркас отошел от пристани, он вернулся в каюту, где пассажиры надевали спасательные куртки, и сообщил им последнюю новость. Пассажиры спокойно сидели, пока баркас не подошел к борту "Топаза". Лиэндер помог всем перебраться на спасательное судно, в том числе Спинету, в том числе всхлипывающей Элен, и баркас, надрывно завывая мотором, отвалил.
Лиэндер отвинтил от подставки ящик с компасом и вынул из рундука бинокль и бутылку виски. Затем он прошел на нос, чтобы осмотреть пробоину. Дыра была большая, и набегавшие волны били судно о камни. Пока Лиэндер наблюдал, "Топаз" стал сходить с камней, и вое судна начал оседать. Лиэндер пошел назад к корме. Его охватила огромная усталость, он едва не засыпал. Жизненные силы, казалось, покинули его, дыхание и биение сердца замедлились. Веки отяжелели. Вдали он увидел рыбачью плоскодонку, где на веслах сидел какой-то незнакомый ему юноша, - она шла за ним. Несмотря на оцепенение или усталость, у него возникло такое чувство, будто он следит за приближением кого-то необычайно красивого - какого-то ангела или призрака самого себя, когда он был молод и преисполнен пыла.
- Не повезло вам, старина, - сказал незнакомец, и видение призраков и ангелов исчезло.
Лиэндер спустился в лодку. Он смотрел, как "Топаз" сошел с камней и устремился в пролив, а волны с силой ударяли в его корму. Одиноким и покинутым казалось никем не управляемое судно, воскрешая в памяти Лиэндера вечно живые легенды о затонувших цивилизациях и похороненном на дне моря золоте и пронзая самую глубину его сознания ощущением беспредельного людского одиночества. "Топаз" двигался по проливу, но ему не суждено было пройти его. С каждой волной, толкавшей его вперед, он все больше терял способность держаться на воде. Море захлестывало его нос. А затем, обнаружив больше изящества, чем во время обычного плавания, "Топаз" приподнял корму - послышался громкий треск палубных стульев, колотившихся как попало о стены каюты, - и стал медленно погружаться.
