Данте Алигьери - Божественная комедия. Чистилище

1. Как скоро три, четыре раза новый,[202]
Живой привет меж них обменен был, —
Вспять отступя, спросил Сорделло: – Кто вы?

4. – Еще к горе священной не парил
Сонм душ, достойный к той взнестись вершине,[203] —
Октавиан уж прах мой схоронил.[204]

7. Виргилий я, и лишь по той причине[205]
Лишен небес, что веровал в ничто.[206]
Так отвечал тогда мой вождь в кручине.[207]

10. Как тот, кто вдруг увидел вещь, во что
И верит он, и нет, пока он вникнул,
И говорит с собою: то! не то![208] —

13. Так и Сорделл: сперва челом поникнул,[209]
Потом, смиренно подойдя, ему,
Как раб, колена обнял и воскликнул:[210]

16. – О, слава всех латинян, ты, кому
Дано явить, сколь мощно наше слово![211]
Честь вечная и граду моему![212]

19. Чем заслужил виденья я такого?
Скажи, коль стою я речей твоих,
Из адского ль ты круга и какого?

22. – По всем кругам из царства скорбей злых,
Он отвечал, – прошел я, послан силой
Небесною и ей ведомый в них.

25. Бездействие – не действие – сокрыло
Мне Солнце то, к Нему ж парит твой ум,
Чей свет познал я поздно за могилой.[213]

28. Есть край внизу: он тьмой своей угрюм,[214]
Не казнями, и оглашен не воем
От мук, но вздохами от тщетных дум.

31. Там я с младенцами – с невинным роем,[215]
Попавшим в зубы Смерти, прежде чем[216]
С них первый грех омыт пред аналоем.

34. Там я с толпой, что не познав совсем
Трех добродетелей святых, признала
Другие все и следовала всем.

37. Но, если можешь, объясни, хоть мало,
На тот уступ как восходить должно,[217]
Где первое чистилища начало?[218]

40. И он: – Границ нам точных не дано:
Везде ходить я волен в этом бреге
И я твой вождь, насколь дозволено.

43. Но, посмотри, уж день почти на сбеге,
Нельзя стремиться ночью к вышине;
Подумай же и о благом ночлеге.

46. Есть души там направо в стороне;
Я к ним сведу тебя, коль ты согласен;
Тебе отраду могут дать они.[219]

49. – Как? – был ответ. – Мне твой совет неясен:
Другой ли кто претит на высоту
Всходить в ночи, иль самый труд напрасен?[220]

52. И по земле Сорделл провел черту
Перстом, сказав: – Смотри, лишь Солнце канет.[221]
За линию не переступишь ту.

55. Всем вверх всходящим здесь в отпор восстанет
Не кто иной, как мрак: ночная тень,[222]
Лишая сил, и волю в нас туманит.

58. Но нисходить на низшую ступень
И вкруг горы блуждать и в мгле здесь можно.[223]
Пока в плену у горизонта день.[224]

61. Тогда владыка мой, почти тревожно:
– Веди ж, – сказал, – туда, где нам приют
Отраду даст, коль говоришь неложно.

64. Мы недалеко отошли, как тут
Я выемку на склоне вдруг приметил.
Как здесь у нас долины гор идут.

67. – Пойдем туда, и там, – Сорделл заметил, —
Где из себя долину круть творит,
Дождемся дня, – и станет мир весь светел.

70. Был путь меж гор и плоскостью прорыт;[225]
Змеясь, привел он нас на край раздола.
Где больше чем в полкруга он открыт.[226]

73. Сребро и злато, пурпур, блеск с престола.
Гебен индийский с лоском дорогим,[227]
Смарагд чистейший в миг его раскола,[228] —

76. Пред блеском тем цветов и трав, каким
Сверкал тот дол, – все уступало в цвете.
Как меньшее перед своим большим.[229]

79. И там природа не цветы лишь эти,
Но ароматов тысячи смешав,
Творила нечто, нет чего на свете.[230]

82. «Salve, Regina!» меж цветов и трав[231]
Сидевшие там духи пели в хоре,[232]
Не вознося наверх венчанных глав.

85. – Пока не сел остаток солнца в море,[233]
Так мантуанский вождь наш начал нам:[234] —
Не пожелайте быть в их общем сборе.

88. Отсель с горы удобней будет вам
Все лица их узнать и выраженья.
Чем в дол спустившись к ним. – Сидящий там[235]

91. Всех прочих выше, с видом сожаленья
О том, что в мире долгом пренебрег,
Не отверзающий и уст для пенья,[236] —

94. Был император Рудольф, – тот, кто мог
Спасти Италию, чьи раны вскоре
Не заживут, среди ее тревог.[237]

97. А тот, что ищет утолить в нем горе,
Владел страной, откуда ток в горах
Молдава в Эльбу мчит, a Эльба в море:[238]

100. То – Оттокар; он даже в пеленах[239]
Разумней был, чем сын его брадатый.
Злой Венцеслав, что губит жизнь в пирах.[240]

103. Курносый тот, беседою занятый
С своим соседом, чей так кроток лик.[241]
В грязь затоптал цвет лилии измятый:

106. Смотрите, в грудь как бьет себя старик! —
Другой же с ним, как видите, к ладони
Щекой, вздыхая, как на одр, поник:

109. Отец и тесть то сына беззаконий[242]
Во Франции: он так им омерзел.
Что мысль о нем причина их мучений.[243]

112. А тот, который с виду так дебел,
Поющий в лад вон с Клювом тем орлиным,[244]
Был препоясан славой добрых дел.

115. И если б трон за ним был занят сыном,
Тем юношей, что сзади, – чести дух[245]
Из чаши в чашу тек ручьем единым, —

118. Чего нельзя сказать о прочих двух:
Джьяком и Федериг имеют троны,
Но лучший жар наследья в них потух.[246]

121. Людская честность редко без препоны
Восходит в ветви: воля такова[247]
Всех Дателя, – почтим Его законы.

124. Тот Клюв орлиный пусть мои слова,
И этот Пьеро, примут одинако.
Поправ Прованс и Пулии права![248]

127. Да! столько семя благородней злака,
Что Беатриче с Маргаритой вряд
С Констанцией сравнятся славой брака.[249]

130. Но вот король, к ним не вошедший в ряд:
То Генрих Английский, друг жизни стройной;[250]
В ветвях своих он лучший видит сад.[251]

133. Сидящий ниже всех и взор спокойный
На них подъемлющий – Гюльельм маркиз,
Из-за кого александрийцев войны.[252]

136. В скорбь ввергли Монферрат и Канавиз.

1. Настал уж час, когда в немой печали
Летят мечтой пловцы к родной стране,
Где в этот день прости друзьям сказали;

4. Когда томится пилигрим вдвойне,
Услыша звон, вдали гудящий глухо,[253]
Как будто плача об отошедшем дне.[254]

7. И в этот час, как смолкло все для слуха,
Я зрел: одна восстала тень, рукой
Дав знак другим, чтоб к ней склонили ухо.

10. Воздевши длани, взор она с мольбой
Вперила на восток, как бы желая[255]
Сказать: Всегда я, Господи, с Тобой!

13. «Te lucis ante» – песнь лилась святая[256]
Из уст ее гармонией святой
Мне позабыть себя повелевая.

16. И набожно и стройно, вторя ей,
Весь хор пропел тот гимн, стремя высоко
К кругам небесным взор своих очей. —

19. Здесь в истину впери, читатель, око;
Теперь на ней так тонок стал покров.
Что уж легко проникнуть в смысл глубокий.[257]

22. И, смолкнув, сонм тех царственных духов,
Смиренно вверх смотрел со страхом в лицах,
Как будто ждал чего-то с облаков.

25. И видел я: с небес неслись в зарницах
Два ангела, вращая против сил
Меч пламенный с тупым концом в десницах.[258]

28. Как лист, сейчас рожденный, зелен был[259]
Цвет их одежд, и их покров клубился,
Волнуем взмахом их зеленых крыл.

31. Один из них вблизи от нас спустился,
Другой же стал на супротивный склон,
Так что сонм душ меж ними находился.

34. Цвет их волос я видеть мог, как лен,
Но взор слепили лица огневые:
Избытком чувств был орган побежден,[260]

37. – Их ниспослала к нам с небес Мария,
Сказал Сорделл: – да станут здесь в оплот
Долине сей: сейчас узрите Змия.

40. И я, не знав, откуда Змий придет,
Стал озираться и приникнул ближе
К раменам верным, холоден, как лед.[261]

43. Тогда Сорделл: – Теперь сойдемте ниже
К великим в Сонм, чтоб с ним заговорить;
Тебя узнав, утешатся они же.

46. Вниз трех шагов я не успел ступить,[262]
Как был уж там. И кто-то взоры смело
Вперял в меня, как бы хотел спросить.

49. Был час, когда уж в воздухе стемнело;
Но все ж не так, чтоб мрак мешал ему
И мне узнать, что в нем сперва чернело.[263]

52. Ко мне он шел, и я пошел к нему.[264] —
Как был я рад, о Нин, судья правдивый,
Что не попал ты с злыми в адску тьму!

55. Приветы шли у нас без перерыва,
И Нин спросил: – По дальним тем волнам[265]
Давно ль пришел сюда, к горе счастливой?

58. О! – я сказал, – по адским злым местам
Сюда пришел я утром с жизнью тленной,
Чтоб, идя так, снискать другую там.[266]

61. И, слыша то, Сорделл и Нин почтенный
Вдруг отступили от меня, смутясь,
Как те, кого объемлет страх мгновенный.[267]

64. Сорделл к поэту, Нин же, обратясь
К сидевшему, вскричал: – Вставай, Куррад![268]
Взгляни, как мощь здесь Божья излилась.

67. И мне потом: – Той высшею наградой,
Что дал тебе Сокрывший в темноте
Первичное Свое зачем от взгляда,[269] —

70. Молю: скажи – проплыв пучины те[270] —
Моей Джьованне, там да усугубит[271]
Мольбы о нас, где внемлют правоте.

73. Но мать ее уж, видно; нас не любит,[272]
Коль сбросила повязку, вдовий дар;
За это жизнь, злосчастная, погубит.[273]

76. По ней судите, долго ль длится жар
Любви у женщин, если в них натуры
Не поджигать огнем любовных чар:[274]

79. Но ей в гербе не скрасить арматуры
Гадюк, ведущих в бой Миланский дом,
Как скрасил бы его Петух Галлуры![275]

82. Так говорил, и на лице своем
Отпечатлел тот гнев, каким, не свыше
Мер должного, пылало сердце в нем.[276]

85. Я жадный взор стремил меж тем все выше,
Туда, где звезды медленней текли,[277]
Как ступица, y оси, ходит тише.

88. И вождь: – Мой сын, что видишь ты вдали?
И я: – Три вижу светоча в эфире;
Они весь полюс пламенем зажгли.

91. И он на то: – Склонились уж четыре
Светила те, чей блеск ты утром зрел,
И вместо них явились эти в мире.[278]

94. Но тут увлек к себе певца Сорделл,
Сказав: – Смотри: вон наш Противник скрытый![279]
И перст простер, чтоб вождь туда смотрел.

97. С той стороны, где дол лишен защиты,
Был Змий – такой, как, может быть, и та,[280]
Что Еве плод вручила ядовитый.[281]

100. В цветах тянулась адская черта;
Змий охорашивал себя, вздымая
Свою главу, лижа свой лоск хребта.[282]

103. Я не видал, как вдруг взвилась святая[283]
Чета двух коршунов небесных сил;[284]
Но видел ясно их полет вдоль края.

106. Змий, слыша свист секущих воздух крыл,
Бежал, и, ровным летом вспять пустившись,
Стал каждый страж в том месте, где он был. —

109. Но тот, кто близ Судьи стоял, явившись
На зов его, – покуда бой тот шел,
Глаз не спускал с меня, очами впившись.

112. – Да даст тот Свет, что к нам тебя привел,
Тебе елея столько, чтоб – без лести
Сказать – ты мог взойти на высший дол.[285]

115. Так начал он: Когда принес ты вести
Из Вальдемагры и соседних стран,
Открой мне их: я жил в большой там чести.

118. Куррадом Маласпина был я зван,
Не древний – нет, но из его я рода;[286]
И здесь за то, что так любил граждан.[287]

121. – О! – я сказал, – средь вашего народа
Я не бывал; но далеко кругом
В Европе всем громка его порода.

124. Так слава та, что ваш покрыла дом,
Гремит в честь принцев и гремит в честь края,
Что кто и не был там, уж с ней знаком.

127. И я клянусь, как жду достигнуть рая,
Что в вашем роде не прошли, как дым,
Честь кошелька и честь меча былая.[288]

130. Бог и обычай так блюдут над ним,[289]
Что там, где мир сбит злым вождем с дороги.[290]
Лишь он один идет путем прямым.

133. – Иди ж, – он мне. – Семь раз в своем чертоге
Не снидет Солнце в ложе волн морских,
На коем ставит знак Овна все ноги, —

136. Как ласковый твой отзыв о моих[291]
На лбе твоем за это пригвоздится[292]
Гвоздьми покрепче, чем слова иных,[293]

139. Коль суд небес не может изменяться.[294]