Первым, кто ввел четверостишие в письменную поэзию на фарсидари, был Рудакн; в его литературном наследии, сохранившемся лишь в малой части, мы находим несколько десятков рубаи. К середине XI века стиховая форма рубаи широко распространилась в поэзии суфизма -- религиозно-мистического течения, направленного против ортодоксального ислама и выражавшего идеологию городского населения. Доходчивая эмоциональная форма четверостишия была искусно использована суфиями в их религиозно-дидактических обращениях к широким слоям населения. Так, собрание стихотворений Баба Тахира (1000--1055) насчитывает около четырехсот четверостиший, шейху Абу Саиду Абу-л-Хайру (967--1049) приписывается свыше семисот рубаи.
Вместе с тем в творчестве светских поэтов этого времени рубаи продолжает оставаться еще редкой стиховой формой. Мало писали четверостиший крупнейшие лирики первой половины XI века, судя по сохранившимся текстам их диванов: у Унсури мы видим двадцать рубаи, у Фаррухи -- тридцать пять, в диване Манучехри четверостиший всего семь.
Можно предположить, что в глазах литературных предшественников Омара Хайяма рубаи продолжало оставаться малопрестижным видом стихотворения, изящным летучим речением, своего рода литературной безделкой. Четверостишия, несомненно, создавались и широко бытовали в изустной форме, но, не поднявшись еще до ранга высокой литературы, редко фиксировались в диванах. В традиционной структуре дивана каждой из жанровых форм было отведено свое место, -- рубаи всегда помещались в конце дивана.
Одним из первых авторов, кто ввел рубаи в состав придворной панегирической поэзии, был Муиззи Нишапури -- поэт, служивший в одно время с Хайямом при дворе Малик-шаха.
Непритязательный любовно-лирический куплет, каким рубаи вошло в письменную литературу в Х веке, усложненный религиозно-мистической символикой в творчестве суфиев, персидско-таджикское четверостишие трансформировалось гением Омара Хайяма в блистательный жанр философско-афористической, эпиграмматической поэзии. Лапидарная форма рубаи -- двухбейтового стихотворения, текст которого не превышает 48--50 слогов, -- обрела в творчестве Омара Хайяма удивительную емкость. В изящных кубиках хайямовских рубаи спрессована мощная художественная энергия. В строках его, как в зерне, заключены глубокие философские рассуждения. Многие из четверостиший построены как маленькая драма: коллизия в экспозиции -- кульминация -- развязка,
Добавим к сказанному, что все персидско-таджикские рубаи пишутся единым стихотворным размером (имеющим варианты), приведем его основную схему: Д-Д-К/К-Д-Д-К/К-Д-Д-К/К-Д-Д ТО то есть: долгий -- долгий -- краткий и т. д. Этот ритмический рисунок, отсутствующий в арабской просодии, применяется в персидско-таджикской поэзии исключительно для рубаи. Обязательная схема рифмовки а-а-б-а: соответственно этой рифмовке классическое четверостишие строится по принципу логического трехчлена; разновидность рифмовки а-а-а-а почитается менее искусной.
В литературном бытовании -- при устном исполнении (рубаи пелись одно за другим, разделяемые паузой) или при объединении в сборники -- проявлялось еще одно свойство этого вида стихотворения: четверостишия звучат как строфы одной песни -- поэтические идеи и образы получают развитие от куплета к куплету, иногда, контрастируя, они образуют парадоксы. В контексте произвольно подбираемых циклов умножается художественная информативность каждого из рубаи.
* * *
Четверостишия гедонического характера, о которых мы говорили выше, были созданы Омаром Хайямом, по предположению его биографов, в Исфахане, в пору расцвета его научного творчества и жизненного благополучия,
Двадцатилетний относительно спокойный период жизни Омара Хайяма при дворе Малик-шаха оборвался в конце 1092 года, когда при невыясненных обстоятельствах скончался султан Малик-шах; за месяц до этого был убит Низам ал-Мулк. Смерть этих двух покровителей Омара Хайяма средневековые источники приписывали исмаилитам.
Исфахан -- наряду с Реем -- был в это время одним из главных центров исмаилизма -- религиозного антифеодального течения в мусульманских странах. В конце XI века исмаилиты развернули активную террористическую деятельность против господствовавшей тюркской феодальной знати. Хасан ас-Саббах (1054--1124)--вождь и идеолог исмаилитского движения в Иране, с юных лет был тесно связан с Исфаханом. Источники засвидетельствовали посещение Исфахана Хасан ас-Саббахом в мае 1081 года. Таинственны и страшны рассказы о жизни Исфахана в это время, когда развернули свою деятельность исмаилиты (в Европе их называли ассасинами), с их тактикой мистификаций, переодевания и перевоплощений, заманивания жертв, тайных убийств и хитроумных ловушек. Так, Низам ал-Мулк, как повествуют источники, был зарезан исмаилитом, проникшим к нему под личиной дервиша -- странствующего мусульманского монаха, а Малик-шах тайно отравлен.
В начале девяностых годов исмаилиты подожгли исфаханскую пятничную мечеть, пожар уничтожил хранящуюся при мечети библиотеку.
После смерти Малик-шаха исмаилиты терроризировали исфаханскую знать. Страх перед тайными убийцами, наводнившими город, порождал подозрения, доносы и расправы.
Положение Омара Хайяма при дворе Туркан-хатун, вдовы Маликшаха, ставшей фактической правительницей, пошатнулось. Турканхатун, не жаловавшая Низам ал-Мулка, не испытывала доверия и к близким к нему людям. Омар Хайям продолжал еще некоторое время работать в обсерватории, однако уже не получал ни поддержки, ни прежнего содержания. Одновременно он исполнял при Туркан-хатун обязанности астролога и врача. Хрестоматийным стал рассказ об эпизоде, связанном с полным крушением придворной карьеры Омара Хайяма, -- некоторые биографы относят его к 1097 году. Болел ветряной оспой младший сын Малик-шаха Санджар, и лечивший его Омар Хайям имел неосторожность высказать сомнение в жизнеспособности одиннадцатилетнего мальчика. Слова, сказанные везиру, были подслушаны слугой и доведены до ушей больного наследника. Санджар, ставший впоследствии султаном, правившим сельджукидским государством с 1118 по 1157 год, на всю жизнь затаил неприязнь к Омару Хайяму.
Исфахан после смерти Малик-шаха вскоре потерял свое положение царской резиденции и главного научного центра, обсерватория пришла в запустение и была закрыта, столица вновь была перенесена в Хорасан, в город Мерв.
Омар Хайям навсегда оставляет двор и возвращается в Нишапур.
В Нишапуре Омар Хайям прожил до последних дней жизни, лишь по временам покидая его для посещения Бухары или Балха и еще раз -ради длительного путешествия -- паломничества в Мекку к мусульманским святыням. Хайям вел преподавание в Нишапурском медресе, имел небольшой круг близких учеников, изредка принимал искавших встречи с ним ученых и философов, участвовал в научных диспутах. Продолжая исследования в области точных наук, он пишет в эти годы физический трактат "Об искусстве определения количества золота и серебра в сплавах из них". Трактат этот, как его оценивают специалисты в наши дни, имел для своего времени большое научное и практическое значение.
К Хайяму, как к искусному астрологу, продолжают время от времени обращаться местные вельможи и даже султан -- именно в этот период, зимою 1114 года в Мерве, и имел место описанный Низами Арузи эпизод точного метеорологического прогноза Хайяма. Садр ад-дин Мухаммад ибн Музаффар, обратившийся к Хайяму от имени султана с просьбой выбрать благоприятный день для выезда на охоту, был внуком Низам ал-Мулка, великим везиром султана Санджара.
Сохранились свидетельства всего двух человек, лично знавших Омара Хайяма. Оба они -- его младшие современники: писатель и поэт Низами Арузи Самарканди (род. в девяностые годы XI века) и историк Абу-л-Хасан Али-Бейхаки. Встречи, о которых упоминают эти известные авторы XII века, относятся к Нишапурскому периоду жизни Хайяма, к годам его старости. Низами Арузи близко общался с Хайямом и причислял себя к его ученикам и восторженным последователям. Вспоминая о встречах в Балхе в 1112--1114 годах, Низами Арузи с величайшим пиететом именует Хайяма титулом "Доказательство Истины", тем более почетным, что именно этим ученым прозванием был награжден средневековыми авторами Авиценна.
Абу-л-Хасан Али Бейхаки, хорасанец по происхождению, вспоминает, как подростком он впервые увидел Омара Хайяма. Называя его уважительно "имам", то есть "духовный вождь", Бейхаки пишет: "Я вошел к имаму Омару Хайяму для службы ему в 1113 году, и он, милосердие Аллаха над ним, попросил меня истолковать одно из эпи- [А-017] ческих двустиший... затем он спросил меня о видах линий дуг. Я сказал: видов линий дуг четыре, среди них окружность круга и дуга больше полукруга".
Бейхаки упоминает ниже о резкости Омара Хайяма и его замкнутости, а также с восхищением говорит о нем как о человеке, обладающем феноменальной памятью и необычайно широкой научной эрудицией. Вот один из этих коротких рассказов Бейхаки: "Однажды в Исфахане он внимательно прочел одну книгу семь раз подряд и запомнил ее наизусть, а возвратившись в Нишапур, он продиктовал ее, и, когда сравнили это с подлинником, между ними не нашли большой разницы". По-видимому, именно такие отзывы об Омаре Хайяме были распространены в XII веке. Любопытно и еще одно суждение современников о Хайяме, нашедшее отражение у Бейхаки: "Он был скуп в сочинении книг и преподавании".
