- Сперва к фермеру Ледлоу?
- Сперва к нему, а потом, как обычно.
- А ты, Босс, - выходя добавил возчик, - сиди здесь, а так примерно в полтретьего подогрей на углях мед и сидр и принеси нам к церкви, ты знаешь куда.
Было около двенадцати, когда музыканты зажгли фонари и тронулись в путь. Снег перестал, и взошла луна, но ее скрывали такие густые облака, что разлитый по окрестностям слабый свет, казалось, исходил не с неба, а от белой пелены, накрывшей землю. Ветер стих, и каждый столб, каждый межевой камень или забор, даже если музыканты проходили от него в нескольких ярдах, откликался на их шаги и голоса настороженным эхом. В остальном вокруг царило безмолвие; лишь изредка из Иелберийского леса доносился лай лисы или, шурша в траве, удирал с дороги кролик.
К двум часам ночи музыканты обошли почти все фермы и деревушки, лежащие в стороне, и, минуя пустовавший дом местного помещика, направились через парк к главной деревне. Они шли напрямик, без дороги, нагнув головы, чтобы не удариться о низко нависшие и местами тесно переплетенные ветви старых лип.
- Да, времена теперь не те, - сказал Майкл Мейл, глядя себе под ноги, поскольку ему было все равно, куда смотреть, а в мыслях, должно быть, созерцая какие-то необыкновенно приятные картины прошлого. - Нет уж нам того почета. Сколько было раньше струнных оркестров, а теперь наш, почитай, один остался во всем графстве. Куда ни глянь - все шарманки да эти штуки, вроде шарманок, что надо ногой качать.
- Да, - согласился Боумен, покрутив головой; глядя на него, покрутил головой и старый Уильям.
- Хорошего мало, - отозвался еще кто-то. - В доброе старое время об этих шарманках и не слыхивали. А кто виноват - сами же оркестры виноваты. Надо было, как мы, держаться скрипок, серпенты совсем побоку, кларнеты и близко не подпускать. Я так считаю: хочешь, чтоб была настоящая духовная музыка - держись скрипок.
- Что касается возвышения души, то в этом на скрипки положиться можно, - сказал мистер Спинкс.
- А что, серпент - не так уж он был плох, - заметил мистер Пенни. Слов нет, старому приходит конец, а звук у серпента был хороший, глубокий такой, сочный.
- Зато уж о кларнетах ничего хорошего не скажешь, - заявил Майкл Мейл. - Как-то раз - давно это было, очень давно - пришлось мне под рождество ходить с оркестром из Уэзербери. Ночь выдалась морозная, и у всех кларнетов позамерзали клапаны - замерзли, да и все тут! Как нажмут на клапан, так вроде пробку из бутылки вытаскивают. Только п дела было, что бегать в сторожку отогревать кларнеты. На конце каждого висела длиннющая сосулька из слюны, а уж пальцы - хотите верьте, хотите нет, - пальцев мы совсем не чувствовали.
- У меня как-то разговор вышел с беднягой Джозефом Раймом, - сказал мистер Пенни, - а он ни мало, ни много сорок два года играл третью скрипку в церкви Чок-Ньютон. И вот надумали они тогда завести кларнеты. "Помяни мои слова, Джозеф, - сказал я ему, - коль заведете эти пищалки, все испортите. Не годятся кларнеты для церковной службы - и вид-то у них неподходящий". И что же? Не прошло двух лет с того разговора, как священник привез орган, а оркестру конец пришел.
- Ну, не знаю, какой там у скрипки особенный вид и почему она ближе к богу, чем кларнет, - сказал возчик. - По-моему, даже дальше. Вся она какая-то гнутая, в завитушках - так и кажется, что к ней сам сатана руку приложил; а на кларнетах, если верить картинкам, ангелы в раю играют, или на чем-то таком похожем.
- Правильно ты сказал, Роберт Пенни, - вмешался старый Дьюи, - надо было держаться скрипок. Труба - она кровь зажигает, верно; кларнет - он в пляс толкает, тоже верно; барабан - он все нутро перетряхивает, опять же верно. Но я от своего не отступлю - такой душевности, как в скрипке, ни у одного инструмента нет.
- Да здравствует скрипка! - воскликнул Джимми, братишка Дика.
- Были бы скрипки сами по себе, они бы устояли против всяких новых выдумок. ("Святая правда", - отозвался Боумен.) Это их кларнеты погубили. ("Они", - подтвердил мистер Пенни.) А все эти фисгармонии, - воодушевленный общей поддержкой, Уильям повысил голос, - все эти фисгармонии да органы (из груди Спинкса исторгся страдальческий стон) - просто паршивые - как бы это их назвать? - паршивые...
- Овцы? - подсказал Джимми; остальные мальчики шли сзади, немного поотстав, но он изо всех сил поспешал за взрослыми.
- Паршивые скрипелки!
- Твоя правда, Уильям, иначе и не назовешь - паршивые скрипелки, единодушно подтвердили музыканты.
Тем временем они подошли к воротам школы, которая стояла на небольшом возвышении у стыка трех дорог и сейчас возникла перед ними темным плоским силуэтом на фоне неба. Настроив инструменты, музыканты вошли на школьный двор, напутствуемые увещеваниями Уильяма ступать по траве.
- Семьдесят восьмой, - негромко провозгласил он, когда они встали полукругом и мальчики, открыв фонари, направили свет на ноты.
И тишину ночи огласили звуки старинного псалма, слова которого устно передавались от отца к сыну из поколения в поколение и так дошли до наших героев.
С большим чувством они пели:
Помни грех Адама,
О человек,
Помни грех Адама
В райском саду.
Помни грех Адама.
Все свое племя
Вверг он во пламя,
Век гореть в аду.
Помни бога благость,
О человек,
Помни бога благость,
Слово его.
Помни бога благость.
Он нам во спасенье
Отдал на мученье
Сына своего.
Рожден в Вифлееме,
О человек,
Рожден в Вифлееме
Всех ради нас.
Рожден в Вифлееме
Наш искупитель,
Всех людей спаситель
В сей светлый час.
Восхвали же бога,
О человек,
Восхвали же бога,
Ликуй стократ.
Восхвали же бога
В день сей святой,
Радуйся и пой:
"Свят, свят, свят!"
Закончив псалом, музыканты прислушались, но из школы не донеслось ни звука.
- Передохнем малость и начинаем "О, как велика твоя благодать!" - номер пятьдесят девятый, - скомандовал Уильям.
Был исполнен и этот псалом, но старания певцов опять остались незамеченными.
- Неужто в доме никого нет? Помню, такое с нами приключилось в тридцать девятом году и в сорок третьем тоще! - проговорил старый Дьюи.
- Может, она, как пожила в городе, так теперь нос воротит от нашего пения, - прошептал возчик.
- Ишь ты! - сказал мистер Пенни и бросил испепеляющий взгляд на трубу школьного здания. - Подумаешь, штучка! Простая музыка у хороших музыкантов будет получше ихней городской у плохих, вот что я скажу.
- Передохнем и начинаем последний, - скомандовал Уильям. - "Возликуйте, живущие на земле!" - номер шестьдесят четвертый.
По окончании псалма он выждал минуту и ясным, громким голосом возгласил, как возглашал в этот день и час вот уже сорок лет:
- С рождеством Христовым вас!
V
НАГРАДА ЗА ТРУДЫ
Когда музыканты почти уверились, что на возглас Уильяма ответа не будет, в одном из окон второго этажа появился свет; вначале совсем слабый, он становился все ярче, и вот уже через штору можно было отчетливо различить пламя свечи. Мгновение спустя штора взвилась кверху, и пятнадцать пар глаз увидели в окне, словно в раме картины, молоденькую девушку, которая держала перед собой в левой руке свечу, ярко освещавшую ее лицо, а правой опиралась о подоконник. Она вся была окутана чем-то белым; великолепные вьющиеся волосы рассыпались по плечам в том хаотическом беспорядке, какой можно застать только ночью, когда они скрыты от посторонних взоров. Колеблясь между робостью и решительностью, девушка вглядывалась в полумрак за окном, но едва она рассмотрела внизу полукружие темных фигур, как ее лицо стало приветливым.
Открыв окно, она дружески крикнула музыкантам:
- Спасибо вам, большое спасибо!
Окно быстро и бесшумно захлопнулось, и штора стала опускаться. Вот она уже закрыла лоб и глаза девушки; потом маленький рот; потом шею и плечи; вот уже и ничего больше не видно. Опять осталось лишь туманное пятно света, затем оно стало удаляться и исчезло.
- Какая хорошенькая! - воскликнул Дик Дьюи.
- Даже лучше тех красоток, что из воска делают, - сказал Майкл Мейл.
- Ну, прямо точно ангел явился, - с чувством проговорил возчик.
- Я таких никогда, никогда не видел, - пылко сказал Лиф.
И все остальные, откашлявшись и поправив шляпы, признали, что старались они не зря.
- Пошли теперь к фермеру Шайнеру, а потом можно будет и подкрепиться, а, отец? - спросил возчик.
- Ну что ж, можно и так, - ответил старый Уильям, взваливая на плечо виолончель.
Дом фермера Шайнера, стоявший на пересечении тропы с главной дорогой, был какой-то приземистый и неуклюжий. Низкие и несоразмерно широкие окна второго этажа и огромное окно-фонарь внизу, где обычно помещается дверь, делали его похожим на подозрительно скосившую глаза и злорадно ухмыляющуюся человеческую физиономию. Но сейчас, ночью, ничего этого не было видно, кроме темных очертаний крыши.
