Молодой человек бросился вон из комнаты, тут же вернулся и пожал плечами.
— Я только что узнал: говорить следует столяр. пожалуйста. спокойной ночи. — мюнцер положил трубку на рычаг, покачал головой и сунул в карман монетку мальмю.
Потом они сидели в финном погребке, по соседству. мюнцер попросил одного из наборщиков, по пути домой, занести ему гранки, чтобы еще раз проверить, все ли в порядке. он рассердился из-за нескольких опечаток и порадовался заголовку на первой полосе. к их столику подошел штром, театральный критик.
Пили они исправно. юный заблудший был уже здорово пьян. штром, критик, сравнивал именитых режиссеров с оформителями витрин, современный театр представлялся ему симптомом падения капитализма, а когда кто-нибудь замечал, что сейчас, мол, нет драматургов, штром уверял, что кое-какие все же есть.
— Вы уже на взводе, — сказал мюнцер, едва ворочая языком, и штром залился беспричинным смехом.
Фабиан между тем выслушивал (нельзя сказать, чтобы по доброй воле) разъяснения мальмю касательно краткосрочных займов.
— Во-первых, государство и экономика еще шире откроют доступ иностранному капиталу, — уверял редактор, — во-вторых, достаточно одной трещины, и вся эта лавочка рухнет. если в один прекрасный день из обращения будут изъяты большие суммы, все мы пойдем ко дну — и банки, и города, и концерны, и государство.
— Но в газете вы ничего об этом не пишете, — вставил заблудший.
— Я содействую последовательному проведению любой нелепости. все, что принимает гигантские масштабы, импонирует. даже глупость. — мальмю разглядывал молодого человека. — выйдите-ка отсюда, у вас костюм не в порядке.
Заблудший уронил голову на стол.
— Переходите в спортивную редакцию, — воскликнул мальмю. — этот жанр не будет предъявлять особых требований к вашей нежной душе.
Заблудший встал, пошатываясь, прошел через залу к задней двери и скрылся.
Мюнцер, сидевший на диване, вдруг заплакал.
— Я свинья, — пробормотал он.
— Типично русская атмосфера, — констатировал штром. — алкоголь, самобичевание, слезы взрослых мужчин.
Он растроганно погладил лысину политика.
— Я свинья, — бормотал тот. и упорно стоял на своем.
Мальмю улыбнулся фабиану.
— Государство поддерживает не приносящих ему дохода аграриев. государство поддерживает предприятия тяжелой индустрии. их продукцию оно поставляет за границу по убыточным ценам, в пределах же своей страны продает выше ее стоимости на мировом рынке. сырье обходится дорого, фабрикант сокращает заработную плату рабочим. государство ускоряет снижение покупательной способности трудящихся налогами, которые оно не решается взвалить на имущий класс. капитал и без того миллиардами утекает за границу. разве это не есть последовательность? разве в этом безумии нет своей методы? тут любому авантюристу карты в руки!
— Я свинья, — бормотал мюнцер, ловя слезы выпяченной нижней губой.
— Вы переоцениваете себя, уважаемый, — сказал редактор отдела торговли.
Мюнцер, продолжая плакать, скорчил обиженную физиономию. он был явно оскорблен, что ему мешают быть тем, кем он считал себя, правда, только под мухой.
Мальмю азартно продолжал разъяснять ситуацию.
— Техника ускоряет рост производства и резко сокращает численность рабочих. покупательной способности масс грозит скоротечная чахотка. в америке сжигают хлеб и кофе, иначе они чрезмерно упадут в цене. во франции виноградари жалуются, что урожай слишком обилен. вы только представьте себе! люди в отчаянии от того, что земля хорошо родит! излишки хлеба, а другим жрать нечего! если молния не поразит этот мир, грош цена всем историческим прогнозам.
Мальмю, пошатываясь, встал и постучал по стакану. все на него взглянули.
— Господа, — воскликнул он, — я хочу произнести речь! кто против, прошу встать!
Мюнцер с усилием поднялся.
— Прошу встать и покинуть зал, — крикнул мальмю.
Мюнцер сел. штром рассмеялся. мальмю начал свою речь:
— Если бы то, чем страдает сейчас наш почтеннейший земной шар, относилось к отдельному человеку, мы бы сказали: у него паралич. всем вам, без сомнения, известно, что этот тяжкий недуг, равно как и его последствия, нуждается в радикальнейшем лечении, которое либо спасает, либо убивает больного. а что делают с нашим глобусом? отпаивают его настоем ромашки. все знают, этот напиток полезен, хотя и ничему не помогает. но зато не больно. люди думают: поживем — увидим, а размягчение мозгов между тем зашло уже так далеко, что дальше некуда.
— Да бросьте вы эти отвратительные медицинские сравнения, — взмолился штром, — я их не перевариваю.
— Хорошо, оставим медицинские сравнения, — сказал мальмю. — мы не погибнем ни из-за сверхобычной подлости некоторых наших современников, ни из-за того, что многие из них в общем-то идентичны тем, кто управляет нашим шариком. а погибнем мы от всеобщего душевного комфорта. мы хотим, чтобы все изменилось, но не хотим меняться сами. «какое мне дело до всех этих людей?» — думает каждый, сидя в качалке. а между тем деньги оттуда, где их много, путем различных махинаций, перекочевывают туда, где их мало. спекуляции и процентным начислениям не видно конца, а улучшению не видно начала.
— Я свинья, — пробормотал мюнцер, поднял стакан, поднес его ко рту, но ничего не выпил. так и остался сидеть.
— В кровь проникла отрава! — вскричал мальмю. — а мы полагаем, что достаточно приложить пластырь к воспаленному месту на поверхности земли. разве так можно очистить кровь? нет, нельзя. в один прекрасный день пациенту, сплошь заклеенному пластырем, приходит конец!
Театральный критик отер пот со лба и умоляюще взглянул на оратора.
— Оставим медицинские сравнения! — сказал мальмю. — мы гибнем от лености наших сердец. я экономист, и я объясняю вам: попытки разрешить современный кризис чисто экономическим путем, без предварительного обновления духа — шарлатанство!
— Дух и тело создает по себе, — произнес мюнцер. он осушил свой стакан и громко всхлипнул. ему вдруг уяснились гигантские размеры надвигающегося бедствия. и мальмю, чтобы перекричать коллегу, пришлось еще повысить голос.
— Вы, конечно, скажете, что существуют два массовых движения. эти люди, независимо от того, наступают ли они справа или слева, хотят вылечить болезнь крови, отрубив больному голову топором. разумеется, болезнь крови перестанет существовать, но ведь и больной тоже, а это значит, что лечение было слишком радикальным.
Господин штром, пресытившись картинами болезни, обратился в бегство. из-за углового столика тяжело поднялся какой-то толстяк, попытался повернуть голову к оратору, но шея у него была слишком жирной, и он, глядя в обратную сторону, произнес:
— Вы, часом, не медик? — и опять плюхнулся на стул. тут им вдруг овладела неистовая ярость, он заревел: — деньги нам нужны! деньги! и еще раз деньги!
Мюнцер кивнул, прошептал:
— Монтекукколи тоже был свинья. — и снова заплакал.
Толстяк в углу не мог успокоиться.
— Да это же курам на смех, — ворчал он. — духовное обновление, леность сердца, просто курам на смех. деньги на бочку, и мы выздоровеем. а тогда уж можно и посмеяться вволю.
Женщина, сидевшая напротив него, такая же толстая, спросила:
— А кто же тебе их даст, артур?
— Тебя не спрашивают! — заорал он, снова выйдя из себя. потом вдруг успокоился, поймал проходившего мимо кельнера за фалду и сказал — а теперь принесите студень, к нему уксус и растительное масло.
Мальмю, указывая на толстяка, спросил:
— Ну, разве я не прав? кому охота рисковать головой из-за таких идиотов? но дело не в этом. вранье будет продолжаться. самое правильное — поступать неправильно.
Мюнцер лег на диван, устроился поудобнее и захрапел, хотя еще и не думал спать.
— А все-таки ваша машина моя, — пробурчал он, косясь на мальмю.
Вскоре вернулись штром и заблудший. они шли рука об руку и выглядели так, словно у обоих была желтуха.
— Я не переношу алкоголя, — извиняющимся тоном пояснил заблудший. они сели.
— Жалкое послевоенное поколение, — заметил штром.
Этот театральный критик любые, само собой разумеющиеся и бесспорные истины умудрялся высказывать так, что в его устах они звучали неправдоподобно и всех подстегивали к спору. если бы он, со своим дешевым пафосом, стал утверждать, что дважды два — четыре, фабиан тотчас же усомнился бы в незыблемости таблицы умножения. отвернувшись от штрома, он принялся разглядывать мальмю. тот сидел на стуле очень прямо, глядя в пространство, но когда почувствовал, что за ним наблюдают, встряхнулся, посмотрел на фабиана и сказал:
— Надо, пожалуй, крепче держать себя в руках, от водки котелок плохо варит.
Мюнцер теперь храпел по-настоящему — он спал. фабиан поднялся и подал журналистам руку, редактору отдела торговли — последнему.
