8
Теперь, и это было хорошо, поскольку мешало заснуть, Николя погрузился в размышления о намерении Одканна собственными глазами увидеть образцы, которые лежали в багажнике. А какой возьмется за осуществление этого намерения? Возможно, ему удастся остаться в шале, когда все отправятся в деревню на занятия лыжным спортом. Спрятавшись за каким-нибудь деревом, он станет поджидать отца Николя. Вот отец выходит из машины, открывает багажник, чтобы взять сумку и отнести ее в шале. Как только он поворачивается, чтобы уйти, Одканн бросается к машине, в свою очередь открывает багажник, а потом — и черные пластмассовые чемоданчики с протезами и хирургическими инструментами. Таким, наверное, был его расчет, но он не знал, что отец Николя, взяв что-нибудь в багажнике, всегда сразу закрывает его на ключ, даже если собирается снова открыть его через несколько минут. Одканн, впрочем, настолько дерзок, что вполне можно представить себе, как он идет за отцом Николя в шале и, пока тот разговаривает с учительницей, вытаскивает из его кармана связку ключей. Николя представил себе, как Одканн, склонившись над открытым багажником, взламывает замки чемоданчиков, пробует на подушечке указательного пальца, хорошо ли наточен скальпель, двигает суставами пластмассовой ноги, и это занятие настолько поглощает его, что он забывает об опасности. Вот отец Николя выходит из шале, идет к машине. Еще мгновение, и он захватит Одканна врасплох. Сейчас его рука опустится мальчику на плечо… И что же будет потом? Николя даже не мог себе этого вообразить. На самом деле отец никогда не грозил никакими ужасными мерами на тот случай, если кто-нибудь станет трогать его образцы. Однако Николя был уверен, что даже для Одканна подобная ситуация оказалась бы весьма щекотливой. В голове у него вертелось выражение «худо придется». Вот именно, если Одканн попадется на том, что роется в багажнике отца Николя, то ему придется худо.
Николя беспокоил интерес Одканна к работе его отца. Ему даже пришла в голову мысль, что Одканн взял его под защиту, чтобы приблизиться к его отцу, завоевать его доверие. Он вспомнил, что у Одканна не было отца. А когда он был еще жив, этот отец, то кем он работал? В тот вечер Николя не спросил об этом, да и вообще он не осмелился бы задать подобный вопрос. У нет не выходило из головы, что отец Одканна умер насильственной смертью при подозрительных трагических обстоятельствах и что к такому концу его привела логика всей его жизни. Он рисовал в своем воображении этакого человека вне закона, опасного, как и его сын, и вполне возможно, что Одканн стал таким только потому, что не хотел пасовать перед опасностями, которые грозили ему именно как сыну своего отца. Теперь Николя захотелось спросить об этом Одканна. Ночью, наедине это казалось вполне возможным.
Думать о таком ночном разговоре с Одканном было приятно, и Николя долго перебирал в мыслях все его возможные подробности. Вот мальчики, стараясь никого не разбудить, выходят вдвоем из дортуара. Вот они идут в коридор или в туалет, чтобы там посекретничать. Он представил себе их шушуканье, близость большого теплого тела Одканна и с удовлетворением подумал, что за этим исходившим от Одканна сильным властным влиянием таились печаль и слабость, и Одканн их от него не скрывал. В ушах звучало признание, сделанное единственному другу, единственному человеку, которому Одканн мог сказать о своих несчастьях, что его отец, которого разрезали на кусочки или бросили в колодец, погиб ужасной смертью, а мать живет в страхе, ожидая возвращения в один прекрасный день сообщников отца, жаждущих отыграться на ней и на ее сыне. Одканн, такой властный, такой насмешливый, признался Николя, что он тоже боится, что он тоже потерянный маленький мальчик. Слезы текли по его щекам, он положил свою гордую голову на колени Николя, и тот гладил его по волосам, говорил ему ласковые слова, утешая его, унимая эту огромную и вечно скрываемую печаль, которая вдруг приоткрылась для него, для него одного, потому что он, он один, был этого достоин. Всхлипывая, Одканн говорил, что злодеи, которые убили его отца и которых так сильно боится его мать, вполне могут явиться в шале, чтобы увести его, Одканна. Взять в заложники или вообще убить и бросить тело куда-нибудь в кусты, в снег. И Николя понимал, что именно он должен защитить Одканна, найти для него верное, потайное место, чтобы спрятаться, когда эти злые люди в темных блестящих пальто окружат шале и молча войдут в дом во все двери одновременно, чтобы никто не смог спастись. Они вытащат ножи и станут холодно методически убивать, решив не оставить в живых ни одного свидетеля. Полуобнаженные тела зарезанных во сне детей будут грудой лежать около двухэтажных кроватей. По полу рекой будет литься кровь. Но Николя и Одканн спрячутся позади кровати в углублении стены. В тесном, темном месте — настоящей крысиной норе. С расширенными от страха и блестевшими в темноте глазами они прижмутся друг к другу. Вместе с их собственным дыханием до них будут доноситься страшные звуки резни, крики ужаса, предсмертные хрипы, глухой шум падающих тел, звон разбитых стекол, осколки которых ранят и так уже измученную плоть, короткие и сухие смешки палачей. Отрезанная голова Люка, рыжего мальчика в очках, покатится под кровать и остановится у самого их тайника, у самых их ног, глядя на них ничего не понимающими глазами. Потом станет тихо. Пройдут часы. Убийцы уйдут с пустыми руками, удовлетворенные бойней и разочарованные тем, что упустили свою добычу. В шале останутся лежать только убитые, горы убитых детей. А они с Одканном не выйдут из своего закутка. Они затаятся среди груды трупов и просидят в этой дыре всю ночь, прижавшись друг к другу и чувствуя, как по щекам струится теплая жидкость, может быть, текущая из ран кровь, а может быть, и слезы. Дрожа, они так и будут сидеть там. Может быть, они никогда оттуда и не выйдут.
На следующее утро после завтрака отец Николя так и не появился. Учительница смотрела на часы: в самом деле, не задерживаться же из-за этого, не пропускать же урок катания на лыжах. Чувствуя на себе тяжесть ее взгляда, лишенного на этот раз какой бы то ни было снисходительности, Николя тихо сказал, что лучше всего будет, если он останется в шале один. Он надеялся, что Одканн тоже вызовется остаться с ним. «Нельзя позволить тебе быть здесь одному», — возразила учительница. Патрик заметил, что особого риска в этом нет, но учительница сказала «нельзя», и здесь уже было дело принципа. А пока она попросила Николя подняться с ней наверх, она хотела позвонить его маме, чтобы оповестить ее о сложившейся ситуации и узнать, есть ли у нее новости от мужа. На втором этаже они вошли в маленький кабинет со стенами, обитыми деревом, там стоял телефон. Из окна открывался красивый вид на долину. Набрав номер, учительница подождала некоторое время и раздраженно спросила у Николя, рано ли уходит из дома его мать. Николя виновато ответил, что нет, не очень рано. Вообще-то, он был доволен, что мама не брала трубку. Ему было не по себе из-за этого телефонного звонка. Домой им звонили нечасто, и в тех редких случаях, когда звонил телефон, мама подходила к нему с явной тревогой, особенно, когда отца не было дома. Если Николя был дома, она закрывала дверь, чтобы он ничего не слышал, как будто боялась плохой новости и хотела уберечь его от нее как можно дольше. Учительница вздохнула, потом, на случай ошибки, еще раз набрала номер. Ей сразу же ответили, и Николя подумал, почему же никто не взял трубку, когда она набрала номер в первый раз. Он представил себе маму в той позе, в которой заставал ее не один раз — с напряженным лицом она стояла рядом с надрывающимся аппаратом и не решалась поднять трубку. Когда телефон затихал, она, казалось, испытывала мимолетное облегчение, но если он начинал звонить снова, то сразу отвечала, хватая трубку так же поспешно, как бросаются в воду, спасаясь от пожара.
Пока учительница объясняла, кто она и зачем звонит, Николя с тревожным интересом вглядывался в ее лицо. Продолжая говорить, она жестом велела ему взять наушник. Он взял.
— Нет, мадам, — терпеливо объясняла учительница, — ничего страшного не случилось. Просто положение затруднительное. Понимаете, у него нет сумки, нет ни смены одежды, ни лыжного костюма, только то, что на нем надето, и мы не знаем, что нам с ним делать.
Она улыбнулась Николя, стараясь смягчить резкость своих слов, которой хотела, прежде всего, вызвать реакцию со стороны его матери.
— Муж, — ответила мать, — обязательно привезет сумку.
— Я очень на это рассчитываю, мадам, но поскольку он еще не приехал, мне хотелось бы знать, где его можно найти.
— Когда он объезжает своих клиентов, его найти не возможно.
— Он что же, в самом деле, не знает заранее, в каких гостиницах будет останавливаться? А если вам необходимо срочно поговорить с ним?
