Поэтому Мартин Лей намеренно задержался прибытием до наступления темноты, тогда как Фигура поспешно вернулась в Баден и притворилась, будто никуда не уезжала. Сделав за ночь все нужные приготовления, Мартин появился утром как никому не известный иностранец с таинственными и важными манерами. Осмотревшись, он, будто случайно, присоединился к капитану и, распивая с ним бутылочку винца, тотчас намеренно проиграл ему в кости несколько талеров, чем, однако, ограничился. Затем он стал прогуливаться по парку вдоль реки, а Фигура тем временем преискусно распустила слух, будто приезжий - знатный француз, имеющий полмиллиона ливров годового дохода и твердо решивший жениться только на швейцарке-протестантке, так как сам исповедует эту религию. Он якобы уже заезжал в Женеву, но не нашел там ничего подходящего, и теперь намерен побывать в Цюрихе, но сперва хочет немного осмотреться в Бадене, где, по его сведениям, в это время года собирается изысканнейшее женское общество.
Капитан поспешно, еще до обеда, нарушив этим все свои привычки, вернулся домой, то есть в гостиницу, и, приказав дочери одеться понаряднее, повел ее на прогулку. Он даже взял ее под руку и, гордо задрав свой сизый нос, так форсил и кривлялся, что толпа гуляющих забавлялась его ужимками не меньше, чем восхищалась красотой Вендельгард. Когда же навстречу им попался пресловутый богатый гугенот, капитан напустил на себя еще большую важность. Произошел длительный обмен приветствиями и любезностями. Восторженное изумление, выразившееся на лице Мартина Лея при виде Вендельгард, отнюдь не было деланным; но в то же время он понял, сколь необходимо уберечь друга от этой опасности. Предложив красавице руку, он вместо отца повел ее к столу, а Фигура за обедом бросала на них притворно робкие взгляды, словно восхищаясь зрелищем утонченной светскости.
После обеда Вендельгард успела только перекинуться с ней несколькими словами, так как за столом решено было предпринять увеселительную поездку в Шинцнах, где съехалось не менее избранное общество. Словом, Мартин в первый же день так умело справился со своей задачей, что Вендельгард поздно вечером бегом прибежала к Фигуре и, задыхаясь, сообщила ей: должно произойти нечто очень важное; гугенот сейчас спросил ее, не предпочтет ли она жизнь во Франции жизни в Швейцарии, и тут же, будто невзначай, осведомился, сколько ей лет, а за час до того сказал: если он когда-либо женится, то не возьмет за женой ни гроша приданого. А отец уже приказал ей, если приезжий сделает предложение, тотчас изъявить согласие.
- Но, дорогое дитя, - возразила Фигура, - все это немногого стоит. Мой совет - будь осторожна!
Не слушая ее, Вендельгард продолжала:
- А после того как мы больше часа гуляли вдвоем, он поцеловал мне руку и вздохнул.
- И тут же сделал тебе предложение?
- Нет, но он вздохнул и поцеловал мне руку,
- Француз поцеловал руку! Знаешь, какое это имеет значение? Ровно никакого!
- Но ведь он верующий протестант!
- А как его зовут?
- Не знаю, то есть мне кажется, что не знаю; я даже не обратила внимания.
- Разумеется, все это меняет дело, - задумчиво сказала Фигура, - но как же теперь быть с Соломоном Ландольтом?
- Вот об этом и я себя спрашиваю, - со вздохом ответила Вендельгард, кончиками сияющих белизной пальцев потирая белоснежный лоб, - но подумай только - полмиллиона годового дохода! Уж тут конец всем заботам и печалям! А Ландольту надобна жена, которая помогла бы ему упорядочить свою жизнь и завоевать положение! Разве я гожусь для этого - ведь я сама-то ничего не умею!
- Да он совсем не то имел в виду, простушка! Он этим хотел сказать если только ты пойдешь за него, он ради тебя начнет работать, действовать, распоряжаться, а твое дело - только смотреть, тебе палец о палец не придется ударить; и он это выполнит, говорю тебе!
- Нет, нет! Мое легкомыслие только будет ему помехой! Я чувствую - если я не буду богата, неимоверно богата, я опять наделаю долгов, и намного больше, чем в тот раз!
- Разумеется, это меняет дело, - заметила Фигура, - если ты не предпочтешь, чтобы он тебя изменил и перевоспитал! А ему это под силу, поверь мне!
Затем, увидев, что Вендельгард хотя и пришла в замешательство, но не выражает никакого чувства к Ландольту, она продолжала:
- Во всяком случае, смотри, как бы ты не оказалась между двух стульев. Если француз завтра сделает тебе предложение, ты должна свободно располагать собой. Послезавтра - седьмой день; тебе нужно быть готовой к тому, что Ландольт явится сюда за твоим решением. Разыграются сцены, пойдут разоблачения, и ты рискуешь, что оба они откажутся от тебя!
- О боже! Это истинная правда! Но что же мне делать? Ведь его здесь нет, а я сейчас не могу поехать в Цюрих!
- Напиши ему, и сегодня же! Письмо нужно будет завтра послать в Цюрих с нарочным, иначе он - я его хорошо знаю! - послезавтра неминуемо явится сюда!
- Я так и сделаю! Дай мне перо и чернила!
Вендельгард тотчас уселась, а так как она не знала, с чего начать, то Фигура Лей продиктовала ей следующее письмо:
"По зрелом размышлении я убедилась, что чувство, которое я питаю к вам, - не что иное, как чувство благодарности, и было бы ложью, если бы я пыталась назвать его иначе. Так как вдобавок воля моего отца указывает мне иной жизненный путь, то я прошу вас принять мое твердое решение подчиниться ему как изъявление доверия и той полной уважения искренности, которую всегда будет питать к вам преданная вам и проч., и проч.".
- Точка! - воскликнула Фигура в заключение. - Ты подписалась?
- Да, но, мне думается, следовало бы сказать несколько больше; я этим не совсем довольна.
- Можешь быть вполне довольна! Это образцовый стиль письменного отказа в тех условиях, когда долго распространяться невозможно; этим полагается предел всему дальнейшему, и жаждущие напиться по звону узнают, что стучали о пустую бочку!
Этот слегка приправленный ревностью намек Вендельгард по своему добродушию не поняла. Еще она попросила Фигуру позаботиться о скорейшей отправке письма, чтобы соперники невзначай не столкнулись друг с другом. Фигура обещала ей это и для пущей уверенности чуть свет поручила ответственную миссию своему брату, а тот немедля повез письмо в Цюрих и нагрянул с ним к Соломону Ландольту, который как раз собирался на другой день поехать в Баден.
При чтении письма Ландольт слегка побледнел, а заметив, что Мартину Лею известно его содержание, залился краской. Что до Мартина, он, не мешкая, подробным рассказом обо всем происшедшем дал ему необходимые устные пояснения. Он на часок оставил Ландольта одного, потом вернулся и сказал ему:
- Соломон! Фигура, моя сестрица, шлет тебе привет и велела передать: если ты все-таки хочешь взять красотку Гиммель за себя, ты только дай об этом знать ей, моей сестрице, - Гиммельша от тебя не уйдет.
- Я не хочу ее и сознаю свое безрассудство, - ответил Ландольт, - но все-таки она прекрасна и достойна любви, а вы оба - плуты!
Снова приняв свой настоящий облик, Мартин остался в Цюрихе: поэтому понятно, что богатый гугенот бесследно исчез из Бадена, словно сквозь землю провалился. Капитан и Вендельгард пробыли на водах еще две недели, после чего возвратились в Цюрих; капитан был жаден до выпивки и драчлив как никогда, а дочь, притихшая, подавленная, нигде не показывалась.
Однако дело этим не кончилось. Любопытство и задор подстрекали Мартина Лея именно теперь поближе присмотреться к этой необычной красавице. Приняв всяческие предосторожности, чтобы в нем не узнали таинственного француза, он посетил фехтовальный зал капитана. Когда он увидел бедняжку все такой же прекрасной, но смирившейся духом и печальной, колесо фортуны повернулось. К тому же буян старик вскоре скоропостижно умер, и Мартин так страстно влюбился в одинокую девушку, что, решительно отвергнув все возражения, настояния, доводы благоразумия, не успокоился, пока она не стала его женой.
Предварительно он еще в последний раз спросил Соломона: "Хочешь взять ее за себя?" - На что тот, не задумываясь, ответил: "Я придерживаюсь библейского речения: "Ваше да - пусть будет да, ваше нет - пусть будет нет!". Больше я не хочу возвращаться к этой истории..." - "которая влетела мне в тысячу гульденов, чего, благодарение богу, никто не знает", - прибавил он мысленно; ведь ему было известно, что бабушка, движимая чувством справедливости, исправно записывала все выдаваемые ею суммы и что со временем, во избежание ущерба для его сестер и братьев, эти деньги вычтут из причитающейся ему доли наследства.
Мартин Лей еще два года прожил с женой в Париже, а затем вышел в отставку. Вендельгард вернулась изрядно поумневшей, приобрела светский лоск и никогда уже не делала долгов. Ей было известно, что именно произошло в Бадене, и она узнала мнимого гугенота раньше, чем он это заподозрил и сам признался ей во всем.
