Генерал еще раз пробовал обратиться к испанцам с воззванием, заверявшим их, что мы действуем исключительно в интересах Испании и короля Карла и не желаем никаких побед и завоеваний для самих себя. Но все его красноречие, видимо, пропало даром: верховный главнокомандующий войск Андалузии остался так же глух к нашим уговорам, как и губернатор Кадикса; и обращение его светлости маркиз Вилладариас парировал ответным обращением, которое офицеры, знавшие по-испански, сочли лучшим из двух; это мнение разделял и Гарри Эсмонд, который в свое время изучал испанский язык под руководством доброго иезуита и теперь имел честь служить его светлости переводчиком в этом безобидном обмене военными документами. Последние фразы маркизов а письма заключали в себе жестокий укол его светлости, да, пожалуй, и другим генералам на службе ее величества. Там говорилось, что "маркиз и его советники имеют перед собой благородный пример предков, никогда не стремившихся возвыситься ценою крови или изгнания своего короля. Mori pro patria {Умереть за отечество (лат.).} - вот его девиз, о чем герцог может передать принцессе, которая ныне правит Англией".
Задел ли этот намек англичан, нет ли, но что-то, во всяком случае, вызвало их ярость, ибо за невозможностью завладеть Кадиксом наши войска обрушились на порт Санта-Мария и предали его разграблению: жгли купеческие склады, напиваясь допьяна знаменитыми местными винами; громили дома мирных жителей и монастыри, не останавливаясь перед убийством и преступлениями еще похуже. Единственная кровь, пролитая мистером Эсмондом в этом позорном походе, принадлежала английскому часовому, которого он сбил с ног, увидя, что тот оскорбляет бедную, дрожащую от страха монахиню. Уж не окажется ли она дивной красавицей? Или переодетой принцессой? Или, может быть, матерью Эсмонда, которую он потерял и никогда не видел? Увы, нет, то была лишь обрюзглая, страдающая одышкой старуха с бородавкой на носу. Впрочем, будучи в детстве приобщен к началам католической религии, он никогда не испытывал к Римской церкви отвращения, которое выказывают иные протестанты, видимо, полагая в том одну из основ нашего вероучения.
После разгрома и разграбления Санта-Марии и штурма двух или трех фортов войска воротились на корабли, и вскоре экспедиция пришла к концу, во всяком случае, более успешному, нежели было ее начало. Прослышав, что французский флот с весьма ценными грузами стоит в бухте Виго, наши адмиралы Рук и Хопсон порешили идти туда; был высажен десант, который приступом взял береговые укрепления, после чего английский флот вошел в бухту - впереди Хопсон на "Торбэе", а за ним все прочие английские и голландские суда. Двадцать неприятельских кораблей были частью сожжены, частью захвачены в плен в порту Редондилья, и учиненный там грабеж превосходил все описания; люди неимущие воротились из этой экспедиции богачами, и о туго набитых карманах офицеров, побывавших в бухте Виго, было столько разговору, что знаменитый Джек Шэфто, герой всех кофеен и игорных домов Лондона, стал выдавать себя за солдата герцога Ормонда и только перед тем, как его повесили, сознался, что его бухтой Виго был Бэгшот-Хит и что о Редондилье он рассказывал для отвода глаз. И точно: Хаунслоу ли, Виго ли - так ли уж важно, где именно? То была бесславная победа, хоть мистер Аддисон и воспел ее в латинских стихах. Муза этого доброго джентльмена всегда глядела в сторону удачи; и я сомневаюсь, могла ли она когда-либо вдохновиться участью проигравшей стороны.
Но хотя на долю Эсмонда не пришлось ничего из этих сказочных богатств, одно несомненное преимущество он приобрел в походе: перемена обстановки и пыл боев помогли ему стряхнуть владевшее им уныние. Во всяком случае, он научился сносить свой жребий терпеливо и бодро. Осень уже была на исходе, когда экспедиция закончилась и войска воротились в Англию, а вместе с ними и Эсмонд - загорелый, окрепнувший сердцем и духом, с целым запасом новых знаний и наблюдений; и так как миссия генерала Лэмли, при котором он состоял в должности секретаря, на том заканчивалась, он простился с этим добрым начальником, напутствовавшим его самыми дружескими пожеланиями, и отправился в Лондон устраивать дальнейшую свою судьбу. Так случилось, что он вновь оказался в Челси, в благоустроенном доме своей вдовствующей тетки, которую нашел более чем когда-либо к нему расположенной. Тому немало способствовали привезенные им подарки: высокий гребень, веер и черная мантилья, какие носят дамы Кадикса и которые, по мнению миледи виконтессы, как нельзя лучше подходили к ее типу красоты. Она также с большим удовлетворением выслушала рассказ о спасенной монахине и осталась при непоколебимом убеждении, что, если Эсмонд счастливо избегнул всех опасностей и вражеская пуля миновала его, тому причиной лишь подаренный ею образок короля Иакова, который он свято хранил на дне походного ларца. Миледи давала празднества в его честь, вводила его в лучшее общество и с таким рвением взялась за устройство его судьбы, что вскоре исхлопотала обещание назначить его капитаном роты, через покровительство леди Мальборо, милостиво согласившейся принять бриллиант ценою в несколько сот гиней, который мистер Эсмонд мог поднести ей благодаря щедрости своей тетки, пообещавшей взять заботу о судьбе Эсмонда в свои руки. Он удостоился чести являться время от времени в гостиной королевы и присутствовать на утренних приемах милорда Мальборо. Великий полководец с особой благосклонностью отнесся при первой встрече к молодому офицеру - так находили сотоварищи Эсмонда - и соизволил сказать, что имеет весьма лестные отзывы о мистере Эсмонде, о его мужестве и разнообразных способностях, в ответ на что молодой джентльмен не преминул отвесить глубокий поклон, прибавив, что был бы счастлив служить под началом самого выдающегося полководца в мире.
В то время как дела его столь успешно подвигались, Эсмонд не забывал и об удовольствиях, вместе с другими молодыми джентльменами посещал кофейни, театры и гулянья на улице Молл. Но он томился желанием узнать что-либо о миледи и ее детях; не раз среди городских удовольствий и развлечений помыслы его с любовью обращались к ним; и часто, когда молодежь веселилась в таверне и пила здоровье молодых красавиц (как то было в обычае той поры), Эсмонд вспоминал о двух прекрасных женщинах, которые издавна были для него едва ли не божествами, и со вздохом осушал свой бокал.
Между тем старой виконтессе уже вновь успела наскучить молодая, и теперь она заговорила о вдове милорда в таких выражениях, которые едва ли можно счесть лестными для этой бедной леди; убедившись, что младшая более не нуждается в покровительстве, старшая принялась поносить ее на все лады. Сколько я мог наблюдать в жизни, большинство семейных ссор (за исключением денежных, когда нежнейшие родственники могут стать заклятыми врагами, не поделив двух с половиной пенсов) происходит от ревности и зависти. Джек и Том, родившиеся в одной семье и пользующиеся одинаковыми благами, живут душа в душу, и дружбе их наступает конец не тогда, когда Джек разорился и Том покинул его в беде, но когда Тому выпала неожиданная удача, которой Джек не может простить. В девяти случаях из десяти дело не в том, что кто-то виноват, а в том, что неудачник обижен. То миссис Джек, вынужденная довольствоваться портшезом, выходит из себя при виде новой кареты шестерней, которую завела себе миссис Том, во всеуслышание корит сестру за чванство и натравливает мужа на брата. То Джек, увидев, как брат его жмет руку лорду (с которым сам он охотно обменялся бы понюшкой табаку), рассказывает, воротясь домой, жене, что бедняжка Том пустился, видно, во все тяжкие, стал подлипалой, паразитом и попрошайкой. Я помню, как злобствовали все остроумцы кофеен, когда Дик Стиль завел карету и переселился на Блумсбери-сквер; они простили ему, лишь когда его стали преследовать судебные приставы, и тогда обратили свой гнев на мистера Аддисона за то, что он продал загородный дом Дика. А между тем Дик и в долговой тюрьме и в парке, куда он выезжал на своей четверке кобыл, сверкающих сбруей накладного серебра, был все тот же Дик Стиль, добряк, славный малый, весельчак и мот, а мистер Аддисон, со своей стороны, был вполне прав, что постарался вернуть свои деньги и не дал Дику растратить их на шампанское и музыку, на вышитые кафтаны, изящную мебель и прихлебателей всякого рода, мужчин и женщин, евреев и христиан, постоянно его окружавших. Если, по знаменитому изречению monsieur де Рошфуко, "в несчастии наших друзей есть для нас что-то втайне приятное", то их удача всегда несколько огорчает нас. Трудно подчас бывает человеку привыкнуть к мысли о неожиданно привалившем счастье, но еще труднее привыкнуть к ней его друзьям, и лишь немногие из них способны выдержать это испытание, тогда как всякая неудача имеет то несомненное преимущество, что обычно она является "великим примирителем": возвращается исчезнувшая было приязнь, ненависть угасает, и вчерашний враг протягивает руку поверженному другу юных лет. Любовь, сочувствие и зависть могут уживаться в одном и том же сердце и быть направленными на одно и то же лицо. Вражда кончается, как только соперник споткнулся; и мне кажется, что все эти свойства человеческой природы, приятные и неприятные, следует признать с одинаковым смирением. Они последовательны и естественны; великодушие и низость - в природе человека.
